Владимир Кайяк - Следы ведут в прошлое
Зелтынь вошел в дом, и почти сразу во втором этаже зажегся свет. Тут что-то неладно! Наверху жили дети Зелтыня, но сейчас им полагается быть в городе, в школе...
В светлом четырехугольнике окна на втором этаже мелькала широкая и высокая тень — кто-то быстро ходил из угла в угол.
Две женщины прошли в хлев.
Немного погодя одна из женщин вышла из хлева с подойником, зашла в дом.
Потом во двор вышли двое мужчин с собакой. Маленький, коренастый был Зелтынь. А второй, высокий, плечистый?
Донис напряг внимание, сердясь, что не может понять, чем занимаются Зелтынь и его гость во дворе.
Он увидал их опять, когда Зелтынь проводил незнакомца до бани, попрощался с ним и вернулся в дом; незнакомец быстро зашагал к лесу.
Вернувшись в лес, Дирик шел не спеша. Хороша была ночь, проведенная в человеческих условиях, он отдохнул и чувствовал себя бодро. Все портили только мысли о Зелтыне. Нет, на таких типов нельзя полагаться: недаром уходу Дирика Зелтынь обрадовался во сто раз больше, чем его появлению. И не один он такой! Дзенис тоже. И тот связной. Одна шваль... Живи в лесу как загнанный зверь, терпи лишения, да еще подбадривай этих мямлей! Войны они ждут, а сами палец о палец не хотят ударить, боятся, трусы... Эх, пожить бы мне по-человечески, через неделю-другую был бы опять в прежней форме, здоровый как бык, ярый как бес. Это все проклятая хворь нагоняет тоску да дурацкие мысли о том, что остался один, без товарищей. Только до весны дотянуть, там опять можно в лес вернуться, если придется еще ждать, если англичане и американцы будут и дальше придуриваться. Над ними не каплет...
— Стой! Руки вверх! — раздался за спиной резкий, решительный голос.
Дирик застонал от отчаяния — автомат висел у него под застегнутым плащом. Верх идиотства! Он медлительно поворачивался левым боком к невидимому противнику; в правом кармане — револьвер. Медленно поднимая левую руку, Дирик рассчитывал одновременно опустить правую в карман и... черт, варежки! У него на руке варежки, сам же сегодня утром попросил варежки у Зелтыня! Идиот...
Донис выскочил перед ним, в руке пистолет, глаза — вороненая сталь, неотвратимо, как сталь пистолета, нацелились в противника. На плече звездочка младшего лейтенанта. Нет, у такого рука не дрогнет!
Донис продолжал своим резким, еще мальчишеским голосом:
— Дирик, я бью без промаха. Начнешь дурака валять — прострелю ноги и руки, издырявлю тебя как решето, а возьму живым. Кру-у-гом! Руки не опускать!
Дирик медленно повернулся, внутренне напрягся, готовый использовать первую же ошибку противника.
Милиционер выхватил револьвер из кармана пленника, левой рукой ощупал его бока и плечи, расстегнул на нем плащ и снял автомат, все время тыча Дирику в спину дулом своего пистолета. Движения Дониса были быстрыми, твердыми и уверенными.
Дирик думал, лихорадочно думал, но у него не было даже самой ничтожной возможности использовать свою силу и сноровку; совершенно ясно, что при первом же движении милиционер выстрелит.
— Руки за спину! Шагом марш!
И Дирик повиновался. Он шел, сложив за спиной руки в новых зеленых варежках, и его душили злость и отчаяние. Откуда взялся в лесу милиционер? Зелтынь? Предал? И теперь его, Дирика, ведут, беспомощного и покорного, как быка на бойню... Нет, нет! Нельзя ему идти! Он не пойдет, он обернется и нападет, пусть лучше убьют на месте, если от смерти уже не спастись. Но ведь милиционер грозился только изранить его, взять живым. Дирик всхлипнул, это был уже не страх, а дикий ужас. Живым! Почему живым? Дирик почувствовал, что его ударило в пот, перехватило дыхание.
— Дай отдохнуть! — процедил он сквозь зубы. — Остановимся немного, я болен.
— Ну садись, посиди, но запомни...
Дирик повернулся, опустился на мох, прислонился спиной к сосне.
Милиционер стоял в нескольких шагах от него, в руках — отнятый у Дирика автомат, дуло было теперь направлено в грудь его бывшего владельца...
Дирик думал: «Омерзительно молодое лицо. Парню и двадцати еще нет, щечки розовенькие, ротик нежный, глаза глупо синие — смотреть тошно, девичья мордочка, девичья тонкая фигурка... Я бы мог до него достать. Хотя бы одной рукой... Не успеть, нет, не успеть. Ч-черт...»
— Вставай! Пошли!
Безнадежно... безнадежно... Это единственное слово, как молотом, било Дирика по лбу.
Впереди блеснула река. Еще с полкилометра — и лес кончится, пойдут поля, хутора. И как этот синеглазый гаденыш узнал его? Вдруг Дирик вспомнил Зельмин хутор... Стадо, босоногий, белобрысый пастушонок с такими же синими блюдцами во лбу... Это Зельмин пастух, он самый, гаденыш! Тут уж недалеко до ее бывшего хутора, река течет вдоль ее сада. Сейчас река замерзла, зима. Только под берегом еще чернеет полоска воды... Если сейчас кинуться назад — ну, милиционер будет стрелять — в ноги, конечно, зато потом ему придется тащить Дирика на себе. И тогда можно будет схватить сопляка... за горло... все равно... И — кубарем вниз, по крутому берегу, под лед. Вместе. Река тут глубокая, омуты...
— Не могу, жарко! Отдохнуть, — опять прохрипел Дирик, скрючился, сорвал с рук варежки и оглянулся.
Милиционер не стрелял, смотрел на пленника — между светлых бровей у него залегла складка, прозрачная синева глаз застыла льдом, плечи были слегка вздернуты, тело напряжено.
Дирик вспомнил: финский нож, спрятанный за голенищем, милиционер у него не отнял. Нож-то нож — да что с него теперь толку?
— Дирик, давай не дури, хватит с меня твоих фокусов!
— Дурак, смотри, лоб мокрый, я вправду болен.
— В тюрьме подлечат. Пошли!
— Так вот ты какой, Зельмин пастух!
— Руки за спину! Шагом марш!
И в это мгновение мелькнуло сильное, длинное тело — Сатана кинулся на милиционера. Донис оторвал правую руку от автомата, инстинктивно защищая лицо, и собачьи клыки вонзились ему в руку. Почти в то же мгновение в грудь Дониса воткнулся финский нож. Наклонившись над поверженным врагом, великан смотрел, как бледнеет и гаснет синева в глазах...
Всплеснулась вода в реке.
— Сатана, пес мой, золотой мой пес! — Эти слова Дирик произнес почти со слезой в голосе. Он отер лоб и заторопился: повесил на шею свой автомат, поднял зеленые варежки, пристально оглядел берег и быстро пошел прочь. Сатана следовал по пятам, возбужденно дыша, вывалив красный язык.
Когда человек и собака были уже глубоко в лесу, Дирик еще раз пристально посмотрел на своего спасителя.
— Сатана, — шептал он, — ну каким же ты чудом вырвался как раз в нужную минуту? Есть все-таки бог на небесах, а? Сегодня ты обскакал меня, ничего не скажешь... Век буду помнить...
Действительно: как Сатана вырвался на волю? Дирику казалось, что из той пристройки даже человеку не уйти, не то что собаке. Или кто-нибудь из Зелтыней все-таки попробовал занести собаке еду и был сбит с ног? А может, Сатана прорыл себе ход под фундаментом?
Об этом можно было только гадать, но гадать не было смысла, надо было подумать о более важных вещах. Что теперь делать? Предатель ли Зелтынь? Это сейчас главное. У кого спросить? Впрочем, рассуждая логически, если бы милиционер от кого-то узнал о местонахождении Дирика, он не стал бы гоняться за ним в одиночку. Ни в коем случае! Взял бы с собой вооруженных помощников. И потом, если б Зелтынь хотел предать, ему проще всего было бы напустить парней из милиции на Дирика ночью, и его без всякого шума взяли бы прямо в Колосьях... Нет, подозрения против Зелтыня отпадают, и, значит, по полученному от него адресу можно идти смело. А куда же еще пойдешь без продуктов? Перебираться в другой уезд, к другим людям гораздо сложнее, и вряд ли у него хватит сил на такой переход.
То ли от ужасающего напряжения, от всего пережитого утром, то ли из-за болезни Дирик опять почувствовал слабость, был весь в поту, голова казалась пустой и гулкой, как после большой пьянки.
— Тьфу ты, из-за этой заварухи мы с тобой чересчур забрались в чащобу, — пробормотал он. — Пока доберемся до обещанной крыши над головой, уже стемнеет.
Дирик вернулся к реке на полкилометра ниже того места, где он расправился с милиционером, и пошел дальше по берегу. Река, та самая река, Зельмин хутор. Дирик решил пройти мимо, взглянуть хоть издали. Теперь там устроена конно- и машинопрокатная станция, живут посторонние люди...
Проходя в темноте мимо знакомого дома, он остановился, посмотрел издали на освещенные окна, за которыми двигались люди. Дирика охватила лютая ненависть к этим незнакомым людям — рука машинально шарила у пояса, где он раньше всегда носил гранаты. Кинуть бы парочку таких гостинцев в светлые окна, узнали бы... Гранат не было, он сам утопил их в трясине. Тьфу! Ничего, когда-нибудь он сюда вернется и выкурит всех гадов из Зельминого дома. Неутолимая злоба жгла, иссушала его беспощадно, как боль под ложечкой. Дирик плюнул и зашагал дальше.
