Аркадий Адамов - На свободное место (Инспектор Лосев - 3)
Голос ее прерывается от сдерживаемых слез.
А у меня не хватает больше выдержки слушать ее, хотя в горе своем Пелагея Яковлевна может упомянуть и что-то важное, и назвать какие-нибудь интересные мне имена. Но горе, которым она охвачена, и мне переворачивает душу. Поэтому я нарочито бодро говорю:
- С кем-то вы меня перепутали, Пелагея Яковлевна. Неужели еще один такой длинный вам попался? Быть того не может.
- О господи! - испуганно отшатывается от меня старушка и машет рукой, словно желая, чтобы я исчез с ее глаз. - Никак обозналась? Вот горе-то. Ну, ничего не вижу. Уж ты, голубчик, меня, старую, извини. Не разглядела сослепу. Кто ж ты такой будешь?
- Да вот насчет Лени как раз и зашел, - говорю я. - Неужели он у вас такой уж пропащий... - я чуть не говорю "был", но вовремя останавливаюсь.
Если нарушить логику разговора, свернув вдруг на что-то очень больное, человек легко следует в разговоре за вами.
- Да неужто не пропащий? - горячо откликается Пелагея Яковлевна. - А коли он уже, почитай, год как вернулся и в одном со мной городе живет, а носа не кажет, не нужна я ему, выходит.
- Да, может, он стыдится?
- Кого он когда стыдился, ты что?
- Так может, он встретил кого да влюбился? - осторожно спрашиваю я.
- Мать такой любви не помеха.
- Говорил, Зина какая-то у него есть.
- Вот! Хоть ее бы слушал. Хорошая девушка. На фабрике работает. Фруктовых вод. Приходила ко мне. Поплакали вместе.
- Что ж она говорит?
- Ох, слушает он ее, как меня слушал. Ну, точно. Вот уже, считай, две недели от нее скрывается. Ни слуху ни духу. А то явился к ней, подарки всякие дорогие принес, серьги там бирюзовые, колечко тоже, денег оставил много, говорит. Это что, я тебя спрашиваю? Это бессовестные деньги, вот я тебе скажу.
- И Зина так считает?
- Ну, а как еще считать, скажи на милость? Вот работал он у Лидки в магазине грузчиком. А ведь, считай, восемь классов окончил. Если бы не злодейка эта, то кем бы он стать мог, соображаешь?
- Какая злодейка, Зина, что ли?
- Окстись! - машет на меня рукой Пелагея Яковлевна. - Водка - вот кто! От нее все зло, все несчастья. Кругом же алкоголики, чтоб они все сгорели! Ну, и здоровый человек им, конечное дело, глаз колет. Они его к себе норовят. А Ленька-то наш слаб на это дело. От отца-покойника гниль-то эта идет. Ох, грехи наши с нами родятся.
- Пелагея Яковлевна, а вы меня за кого же приняли? - спрашиваю я.
- Да за Славку, пропади он. Тоже верста коломенская. У-у... Ирод.
- А чего он делает, Славка этот?
- Славка-то? - Как-то неуверенно переспрашивает Пелагея Яковлевна. - С Ленькой работал, в магазине. А потом уже и не знаю даже. Тоже через водочку свихнулся. Общая она погубительница. Вот она и Славку... Ох, ох! А ведь человеком был.
В это время хлопает входная дверь, в передней слышна возня, и через минуту в комнату заглядывает молодая женщина, стройная, миловидная, со смущенной улыбкой на пухлых губах, а на разрумянившихся щеках видны симпатичные ямочки. Это, конечно, Лида. Она выглядит совсем юной, и я даже в мыслях не могу назвать ее Лидией Васильевной. А ведь ожидал я увидеть бледную, больную, замученную женщину.
- Кто это у нас, мама? - спрашивает она, заходя, и с любопытством чуть смущенно смотрит на меня.
- Вот человек пришел, - объясняет Пелагея Яковлевна. - Насчет Леньки говорим. Как да что. Ну, чего врач-то?
- А! - беззаботно улыбается Лида. - На работу выписала.
- Во-во. Катерина Дмитриевна, чай, не выписала бы.
- Да ладно, мама, - Лида поглядывает на меня. - А вы уже кончили говорить или я помешала?
- Кончили не кончили, а устала я, - вздыхает Пелагея Яковлевна и обращается ко мне: - Уж прилягу, как хочешь.
- Ну конечно, Пелагея Яковлевна. Отдыхайте, - подхватываю я и говорю Лиде: - Мне бы и с вами, Лидия Васильевна, поговорить надо.
- А вы откуда? - строго спрашивает Лида.
- Из Москвы, - отвечаю я и протягиваю ей свое удостоверение.
Она рассматривает его с интересом и совсем безбоязненно, потом удивленно спрашивает, поднимая на меня глаза:
- Это вы из-за Лени приехали?
- Ну, не только из-за него, конечно.
- Что ж, пойдемте ко мне, чтобы маме не мешать, - предлагает Лида и обращается к матери: - Ты, мама, приляг пока. А через часок я обедом займусь. И посуду не мой, смотри.
- Да уж помыла, - смущенно признается Пелагея Яковлевна. - Ну, ступайте, ступайте. Полежу я.
Славные, видно, женщины, и нелегкой жизнью они живут.
Комната Лиды такая же скромная и чистенькая, как и та, где мы беседовали с Пелагеей Яковлевной. Только она еще поменьше, вместо буфета стоит платяной шкаф, вместо дивана низкая тахта с пестрыми подушками, над тахтой висит пестрый коврик, а у окна стоит маленький письменный стол с одной тумбочкой, над ним, сбоку, висит зеркало, а по стенам развешаны фотографии, среди них, кажется, даже школьные. И еще висит книжная полочка, я по корешкам читаю названия с детства знакомых книг. Возле столика стоят два стула. На них мы и садимся.
- Вы старше Лени или моложе? - спрашиваю я.
- Погодки мы. Ему двадцать три, а мне двадцать четыре.
- И давно работаете бухгалтером?
Лида, кажется, не удивляется моей осведомленности:
- Как курсы окончила. Скоро четыре года.
- И все в одном магазине?
- Нет. Первый год в ателье работала. А потом уже перешла в магазин мелкооптовой торговли. Здесь легче. Безналичный расчет.
- А директор хороший?
- Георгий Иванович? - Лида вздыхает. - Из-за него, наверное, уйти придется. Пристает очень. Ну прямо прохода не дает. А у самого дочь старше меня. Представляете? Рассказывать и то неудобно.
- Прежний директор не такой был?
- А вы Гвимара Ивановича знаете? - оживляется Лида. - Ой, совсем другой человек! Культурный такой, вежливый. Правда, Леню нашего он уволил. Но я вам скажу, Леня сам виноват. Нельзя так выпивать. Ну про все забывает. И злой становится ужас какой. Другой хоть спать идет. Я ему сто раз говорила: иди лечись, если сам бросить не можешь. И Зина ему то же говорит. Ей он хоть обещает. Но все равно никуда не идет. Я даже замечаю, что он Зину втягивать начал.
Да, никуда уже Леха не пойдет, и Зине ничего не грозит. Кончилась его непутевая, неправедная, пустая жизнь. Хоть Зине этой самой жизнь не успел искалечить. А вышла бы она за него замуж?..
- Скажите, Лида, вы среди знакомых Гвимара Ивановича такого Льва Игнатьевича не знали?
- Льва Игнатьевича?.. - задумчиво переспрашивает Лида и смотрит куда-то мимо меня, сложив руки на коленях. - А какой он из себя? Может, я вспомню.
- Такой низенький, плотный, с седыми усами щеточкой, лицо красное, мешки под глазами. Пожилой уже.
Я сообщаю ей все эти приметы, а перед глазами у меня невольно возникает московское кафе напротив Центрального телеграфа и мой собеседник там. Прямо наваждение какое-то. Все ведь совпадает! Словно я сейчас не какого-то неведомого Льва Игнатьевича описываю, а того типа из кафе. Но прав, конечно, Кузьмич: не может один человек и квартирную кражу организовать, и об экономике так рассуждать, да еще чье-то поручение по этой части выполнять. Чушь какая-то!
- Нет, не знаю я такого, - вздохнув, говорит Лида.
Что ж это за таинственный Лев Игнатьевич, которого никто, кроме Чумы, не знает? А ведь он, кажется, становится центральной фигурой в деле. Вот найдем его, и развяжутся все узлы. Пожалуй, одна теперь надежда остается на московскую пару, на Гаврилова и Шершня. Уж эти-то должны его знать, я полагаю.
- Скажите, Лида, - снова спрашиваю я, - а не заставлял вас Гвимар Иванович какие-нибудь не очень законные бухгалтерские операции совершать?
- Вы знаете, меня уже об этом спрашивали, - доверчиво сообщает мне Лида. - И я совершенно честно сказала, что нет, ничего незаконного он от меня не требовал. И не сделала бы я никогда. Но... мне просто иногда казалось... Вам я скажу. Казалось - это ведь еще ничего не значит, правда?
- Конечно, - вполне искренне соглашаюсь я.
- Ну вот. А им только скажи, что кажется, они сразу готовы арестовать.
- Да что вы, Лида! Совсем не так просто арестовать. Тут улики нужны.
- Это вам нужны. А им... Вы же не знаете, вы приезжий. А я видела. Ему главное было - арестовать. Еще мне сказал: "Он потом сам во всем признается, только нажмем". Хорошее дело, да?
- Кто же он такой?
- Вызывал меня. Забыла уж фамилию. Толстячок такой, бровки бреет.
Лида насмешливо улыбается, и симпатичные ямочки на ее щеках становятся еще заметнее. А меня разбирает злость, словно кто-то лично меня оскорбил и запачкал. Неужели так себя вел Окаемов?
- Недопустимо это, - резко говорю я.
- Вот. Поэтому ему не сказала, а вам скажу, - кивает Лида. - У нас вдруг - это еще при Гвимаре Ивановиче - начала время от времени проходить пряжа капроновая. Ну, продавать мы ее стали. Совсем не наш товар. И очень дорогой. Гвимар Иванович мне сказал, что нарочно добился ее, чтобы план по обороту выполнить. Ну, все, конечно, законно было. Мы ее оприходовали. Но... Как бы сказать? Не видели. Она почему-то транзитом к покупателю шла. Минуя магазин.
