Аркадий Адамов - На свободное место (Инспектор Лосев - 3)
Вдоль набережной тянутся невысокие белые здания. В первых этажах расположены бесчисленные магазины, кафе, рестораны. То и дело в дверях их видны таблички: "Закрыто". Эти рестораны и кафе откроются, видимо, только летом. Прохожих здесь сейчас мало, идут они торопливо, нахохлившись, морщась от брызг. Видно, только такому восторженному приезжему, как я, тут может что-то нравиться, местные жители предпочитают сейчас вообще не появляться. А вот летом набережная, наверное, самое оживленное место в городе.
Беседуя, мы с Давудом идем не спеша. Я поглядываю на море.
Но вот, наконец, мы и у цели. Между двумя домами притулилась маленькая сапожная мастерская. Это, видимо, просто заброшенная, глубокая подворотня, приспособленная под мастерскую. Весь проем подворотни заколочен досками, оставлена только узкая дверца и маленькое оконце, в котором выставлено несколько мужских и женских туфель. Нет даже вывески, и так, видимо, все ясно.
Давуд толкает дверку, и мы входим в тесное помещение. Невысокий дощатый барьер делит его на две части. За барьером на низенькой скамеечке сидит мастер, я не сразу могу его разглядеть в кажущейся после дневного света полутьме, царящей здесь Вижу худощавую, согнутую фигуру и неестественно отставленную в сторону ногу под черным сатиновым фартуком. Возле него на низком, грубом ящике разложены инструменты, вокруг лежат старые ботинки, женские туфли, сапоги, разбросаны обрезки кожи, стоят какие-то банки, металлические коробочки. В нос бьет терпкий, острый запах кожи, лака, клея, табака. С потолка прямо к глазам мастера спускается лампочка под железным, в виде конуса, абажуром. Больше освещения тут нет, и мастерская погружена в полумрак. Глаза не сразу привыкают к нему.
Когда мы входим и облокачиваемся на барьер, сапожник поднимает голову, и я постепенно различаю узкое, небритое, бледное лицо, темноватые круги под глазами, а сами глаза дерзкие и умные, но хитрости и тем более коварства я в них не замечаю.
- Здравствуй, Сережа, - улыбаясь, говорит Давуд и протягивает через барьер руку.
Хромой, прежде чем пожать ее, вытирает свою о фартук.
- Здравствуй, Давуд.
В резком его голосе чувствуется теплота.
- Жалобы есть? - спрашивает Давуд.
- Не кашляю, - в ответ сдержанно усмехается Хромой.
Это, видно, стало у них ритуалом при встрече.
- Слушай, Сережа, - уже серьезно говорит Давуд. - Я тебя, дорогой, никогда ни о чем не просил. Так или не так, а?
- Так, - спокойно подтверждает Хромой.
- А теперь вот хочу попросить. Очень нужно, понимаешь.
- Проси, - тем же тоном произносит Хромой.
- Вот, гляди, - Давуд кладет руку мне на плечо. - Это мой друг. Приехал из Москвы. Верь ему, как мне, понимаешь?
- Понимаю, - кивает Хромой, внимательно вглядываясь в меня.
- Так вот. Крепко ему помоги. Изо всех сил помоги. Он тебе сам все расскажет, что надо. Зовут Виталий. Ну, знакомьтесь, пожалуйста.
Мы с Хромым пожимаем друг другу руки.
Давуд смотрит на часы и объявляет:
- Перерыв на обед, пожалуйста. Я ухожу, вы разговаривайте В семнадцать часов я тебя жду, Виталий, а?
Я киваю, и Давуд, приветственно взмахнув рукой, уходит.
Хромой с усилием поднимается со своей скамеечки и, сильно припадая на одну ногу, выходит из-за барьера.
- Серьезная беседа не терпит суеты, - говорит он. - Пусть будет второй перерыв на обед. Все равно работы ни хрена нет.
Он запирает дверь на длинный засов, потом выставляет в оконце табличку с надписью: "Перерыв на обед".
- Прошу в мои апартаменты, - шутливо произносит он.
Я захожу за барьер. Хромой толкает заднюю дверцу, и мы оказываемся в темной и, как видно, просторной комнате. У двери Хромой щелкает выключателем. Вспыхивает посреди комнаты лампочка под розовым прогорелым абажуром. Я оглядываюсь Под лампочкой стоит старенький стол, покрытый клеенкой, возле него несколько стульев, в стороне прислонился к стене какой-то допотопный буфет со стеклянными дверцами, а в углу на четырех чурбачках установлен матрац, застеленный старыми одеялами, с двумя цветными подушками в изголовье. На стене возле буфета висят какие-то вещи.
- Здесь живешь? - оглядываясь, спрашиваю я.
- Когда домой идти неохота, - отвечает Хромой и неожиданно добавляет: Или когда идти опасаюсь.
- И так, значит, бывает?
- Бывает, - просто отвечает Хромой. - Все в жизни бывает. Да ты садись.
Мы подсаживаемся к столу.
- А здесь оставаться не страшновато? - снова спрашиваю я.
- Здесь-то? Не-а. И потом, здесь у меня еще два выхода предусмотрены, он кивает на дальний, плохо освещенный угол комнаты. - Один - во двор, а второй - в подъезд соседнего дома, под лестницу, его там и не видно. Так что уйти всегда можно.
- Если только в подъезде и во дворе не будут ждать.
- Ну, тут уж целый взвод нужен, - усмехается Хромой. - Столько никогда не набирается. А потом, никто про эти выходы не знает. Тебе только и говорю, раз ты Давуду друг.
- Что ж, на доверие положено отвечать доверием, - говорю я. - Курить можно у тебя тут?
- Можно. Мы не в ресторане.
- А в ресторане разве нельзя? - удивленно спрашиваю я.
- Ага. Ни в одном. У нас город некурящих. Нигде курить нельзя. Ни в кино, ни в театре, ни на пляже. В газете даже объявляли.
- Ай, ай, - я качаю головой. - Знал бы... впрочем, все равно приехал бы. Серьезное дело привело. Вот слушай, - я закуриваю. - В Москве убит человек. Из вашего города приехал. Фамилия Семанский, зовут Гвимар Иванович. Был здесь директором магазина. Не знаешь такого?
- Не-а, - качает головой Хромой, боком пристраиваясь на стуле.
- Убили ваши, - продолжаю я. - Чума и Леха. Их знаешь?
- Этих знаю, - ровным голосом произносит Хромой и тоже тянется за сигаретой, а мне показалось, он не курит.
- Так вот, Чума арестован, Леха погиб.
- Лучше бы наоборот.
- Это точно, - соглашаюсь я. - Но так уж судьба распорядилась. Только вот что пока не ясно: за что убили-то. Они там, в Москве, крупную квартирную кражу залепили. И вроде бы этот самый Семанский им подвод к ней дал. А потом, я так полагаю, что-то они не поделили.
- А Чума хоть что говорит?
- Пока ничего не говорит. Он заговорит, если крепко его прижать. Но вот Леха погиб. Теперь Чума постарается все на него свалить. И больше прижимать его пока нечем. Вдвоем они это убийство совершили. Но, скорей всего, приказал третий.
Хромой слушает напряженно, забывая даже про сигарету. Он весь как-то съежился на стуле, подобрался, будто хочет прыгнуть куда-то, и только отброшенная в сторону искалеченная нога, как подбитое крыло птицы, разрушает это ощущение. Что-то особое, личное чувствую я в этом напряженном его внимании.
- Ты такого Льва Игнатьевича, случайно, не знаешь? - спрашиваю я.
- Не-а. Это все не наша бражка. У нас другой народец, - усмехается Хромой, затягиваясь наконец сигаретой. - Но... тут есть одно обстоятельство.
Я уже успел заметить, что выражается Хромой иной раз как-то необычно, слишком, я бы сказал, культурно. Странно. Отпетый вроде бы блатняга с двумя судимостями, а такой вдруг язык, откуда бы ему, спрашивается, взяться. Это или семья, или образование, больше взяться неоткуда.
- Какое обстоятельство? - спрашиваю я.
- Я этих двоих знаю как облупленных. Особенно Чуму. У меня с ним инцидент был еще там... - Хромой неопределенно машет рукой. - Так вот, квартирные кражи им никогда не светили. Это не их ума специальность. И вообще они уже больше года на дела не ходят. А грошей, между прочим, у каждого из них навалом. Вот кое-кто и толкует, будто они в няньки нанялись. Понял?
- К кому?
- Никто не знает. Темнят. Или теперь уже об этом в прошедшем времени говорить надо? Темнили, значит.
- А узнать можно?
- Попробовать можно.
- Попробуй. Ты ведь многих тут знаешь?
- Больше чем надо.
- И врагов, значит, тоже нажил?
- Тоже больше чем надо.
- Почему же так получилось?
- Расходимся во взглядах, - чуть заметно усмехается Хромой, не поднимая глаз. - Я кодлу не терплю. И на дела в жизни не ходил. Ну, это мне простить не хотят. Они меня за это и из родного города выдавили. А потом и здесь узнали. Спасибо Чуме. Так что отношения у меня здесь пестрые, с кем как.
- И друзья есть?
- Не без того. Оборону держим.
- Когда Давуд в драку влез, это они счета с тобой сводили?
- Если хочешь знать, Давуд меня дважды от смерти спас. Или они меня ножичком писанули бы и я копыта откинул, или же я их, и тогда мне тоже была бы хана... - Глаза Хромого сужаются, и в них появляется холодная и злая решимость. - Я ножичком совать тоже умею, не дай бог как. И ножичек у меня имеется... Ногу вот компенсирую. Не гнется она у меня, видишь? Разбили железным прутом в хорошем разговоре одном.
- Расскажи.
- Потом как-нибудь. Не будем спешить. И помни, - сурово предупреждает Хромой. - Меня нигде не называй. Мало кто тебе встретится.
- Знаю.
- Приходи завтра вечером, как стемнеет. Но до шести. Может, чего уже буду знать. Один человек утречком должен ко мне заскочить.
