Фридрих Незнанский - Ошибка президента
Когда он подбежал к Сергею, тот застонал и повернул голову.
— Держись, — сказал Турецкий, осознавая, что весь бой длился мгновения. — Сейчас «скорую» вызовем.
Мужчина вынул из рюкзака тонкий шнур и деловито вязал первого, не забыв охватить петлей изувеченную ступню. Боевик дергался и хрипел от боли. Саруханов прижал вялую руку к тому месту, куда попал нож. Ладонь окрасилась кровью.
Турецкий видел, что под телом Сергея расползалась густая темная лужа. Быстро и осторожно он стащил с него куртку и, разорвав рубашку, попытался крепко перетянуть грудь — удар пришелся под ребра.
— Что ж ты, дурак, выходишь, ведь предупреждали!..— приговаривал Турецкий, торопливо накладывая повязку. — Да и времечко выбрал!
— Она, — одними губами выдавил Саруханов.
Турецкий вмиг понял, о ком шла речь...
— Сука!.. — взвыл он. — Значит, и тебя вокруг пальца обвела!..
— Она видела фоторобот, — сказал Саруханов и потерял сознание.
Саша завертел головой, ища глазами «туриста», но того нигде не было видно. Не было и красного рюкзака.
— Гражданка Бурмеева, вы арестованы.
Собственно, Татьяна не слишком удивилась, когда час спустя открыла дверь и увидела на пороге двух милиционеров, а с ними следователя Сашу Турецкого, не поразила ее и услышанная фраза.
Долгое утро все еще никак не кончалось. На Татьяне был тот же брючный шелковый костюм, который она надела, выходя из дома вместе с Сергеем. Из комнаты выглянула заспанная растрепанная Корина в халате, казавшаяся от этого старше и бестолковее.
— Что такое, Танюша? — спросила она, удивленно глядя на людей в милицейской форме и все еще не понимая, как они оказались в прихожей.
— Сергей решил выйти, на него напали. Он в больнице. Я была с ним. Меня везут на допрос, — очень кратко изложила Татьяна суть дела, опустив лишь ту деталь, что сама она арестована.
— Как же так! Сережа! — всплеснула руками Корина. — Ему же нельзя было выходить.
— Устал сидеть дома, — пожала плечами Татьяна.
— А они его караулили, подлецы! — воскликнула Корина и, обратившись к Турецкому, с которым она разговаривала всего несколько часов назад, спросила: — Как он? Куда его увезли?
— В Склиф, — ответил Турецкий, — положение тяжелое. Очень большая потеря крови.
— Мерзавцы! — Корина погрозила кулаком в пространство.
Турецкий в изумлении наблюдал, что на лице Татьяны решительным образом ничего не отражается. Трудно было даже представить себе такое самообладание. Она выглядела озабоченной, подавленной, но никак не виноватой. Судя по ее виду можно было скорее предположить, что она переживает из-за Саруханова, чем то, что она опасается правоохранительных органов.
— Не беспокойтесь, Корина Аршавировна, — сказала она, — все будет хорошо. Пойдемте, — кивнула она милиционерам, так и не посмотрев в сторону Турецкого.
Турецкий шел домой, стиснув зубы. Плечо, еще не окончательно зажившее, отчаянно разболелось. Во время драки он забыл о нем, но теперь оно ответило ноющей болью. Но главное было не это — физическая боль далеко не всегда самая мучительная. И сейчас Турецкий был даже рад, что болело плечо — это отвлекало от другой боли — от смеси обиды, досады и ярости, переполнявшей душу.
Как он мог влюбиться в эту женщину! Продажную, лживую, подлую. И при этом обладавшую лицом ангела. Она смеялась над ним, как смеялась и над другими, ни на минуту не сомневаясь в себе. Она шла в полном смысле слова по трупам влюбленных в нее мужчин, пользуясь своей властью над ними. Но кроме ненависти и презрения к Татьяне Турецкого мучили презрение и ненависть к самому себе. Что же он, оказывается, не может устоять ни перед одной хорошей фигурой и смазливым лицом? Что заставило его мечтать об этой женщине? Сейчас ему трудно было поверить в это, но ведь был подлый момент, когда он был готов ради Татьяны бросить Ирину с дочкой. Турецкому хотелось верить в то, что он все же никогда бы не пошел на это, но какой-то голос внутри нашептывал, что, если бы Татьяне этого очень захотелось, если бы Турецкий был ей нужен, она скорее всего добилась бы того, чего хотела. Какое счастье, что он принадлежит к не интересующей ее касте бюджетников-голодранцев.
И еще мучило запоздалое раскаяние перед Ириной. Ведь она-то предана ему до гробовой доски. «Все,— принял ТВЕРДОЕ решение Турецкий,— воскресенье проведу с семьей. А то они меня совершенно не видят. Скоро дочка забудет, как выглядит ее родной отец».
Он подошел к дверям своей маленькой квартирки, открыл дверь.
— Папа, папочка! — закричала дочка.
Турецкий поднял ребенка на руки и сразу скорчился от боли — плечо. Он осторожно поставил девочку на пол.
— Погоди, я сейчас умоюсь, а то видишь, какой папа грязный.
— Саша, что-то случилось? — встревожено спросила Ирина. — У тебя такой вид... Ты дрался?
— Да, — махнул здоровой рукой Турецкий. — Брали одного типа, который немножко сопротивлялся. Ничего особенного. Только вот плечо что-то недовольно.
Ирина помогла ему стянуть с больной руки куртку, свитер и рубашку.
— Иди умывайся, — сказала она, сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Она по опыту знала, что если муж сам не вдается в подробности, то лучше его и не расспрашивать. — У меня сегодня на обед грибной суп.
— Милая ты моя, — Турецкий с нежностью обнял жену здоровой рукой, — какой ты у меня молодец.
Он смотрел на жену совершенно другими глазами и не понимал, как мог он хотя бы на миг подумать, что может расстаться с ней, ведь на всем белом свете не было у него человека ближе и роднее, чем она.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ОДИНОКИЙ ВОЛК
Человеку, назвавшему себя Алексеем Снегиревым, было тридцать шесть лет. Последние двенадцать из них он был киллером. Затесавшись среди мирной толпы пассажиров, в бывший Ленинград приехал наемный убийца. Приехал с подлинным российским паспортом, сделанным по его просьбе израильтянами. Приехал потому, что здесь у него были заказчики. Но это — во-вторых.
Во-первых, это был его родной город.
В тебя когда-нибудь стреляли свои?..
Полет с четырнадцатого этажа занимает примерно три с половиной секунды. Хватит времени сообразить, откуда взялась пуля, пробившая легкое. Наверное, она уже вращалась в стволе, когда ты ощутил нечто и потому начал двигаться в сторону. Поэтому и получил ее не в сердце.
Санька Веригин работал в американском стиле и целился исключительно в корпус, считая все остальное непрофессионализмом. Твой напарник, которому ты в силу врожденного идиотизма верил как себе самому. «Почерк» которого ты узнал бы из тысячи.
Сначала ты обрадовался, что угодил все-таки в воду, а не на асфальт...
Тебя когда-нибудь подвешивали в белоснежном кафельном уголке большого светлого помещения, похожего на научную лабораторию? Выколупывали без наркоза Санькин презент? Заправляли на его место провода с электричеством?..
И самое забавное — ты какое-то время еще надеялся, что тебя выручат. Потому что идиотом родился. Да к тому же знал, как это делается. Самому доводилось участвовать Все происходит до безобразия буднично. В некоторый момент без лишнего шума открывается дверь, и тебя подхватывают на руки, коротко шепнув в ухо: «Живой? Держись...»
Ты надеялся. Хотя в минуты просветления сам отлично понимал, что зря. Ты девяносто девять раз видел это в дурнотном подобии сна. Видел в таких подробностях, что явь не сразу достигала сознания. И самое забавное: вызволять тебя все девяносто девять раз являлся именно Санька.
Ты слышал его голос. Ты осязал прикосновение его рук. Чувствовал его запах.
Господи, да через полгода такой жизни даже клинический идиот сообразит, что значит акт доброй воли.
Это когда изменяются обстоятельства и советской родине становится до зарезу нужен доктор Морис Ботамунда, провозгласивший социалистическую ориентацию.
Когда твой напарник Санька получает отдельные указания, а тебя сдают с потрохами. Потому что доктор Ботамунда выдвинул некоторые условия. Доктору Ботамунде, надумавшему строить социализм, в частности, понадобился ты — человек, который, миновав хорошо подготовленных телохранителей, угомонил командующего войсками суверенной республики. Докторского единоутробного брата.
Бывшего царька племени атси, а ныне президента Республики Серебряный Берег устроило бы и мертвое тело. Но живое, конечно, подошло еще больше.
Акт доброй воли — это когда за тобой никто не придет. Вот что это значит.
Такие дела.
Они там вовсю сочетали прогресс с красивыми традициями старины. И настал день, когда тебя извлекли на свет Божий и повезли бросать в боковой кратер священного вулкана Катомби. К тому времени ты уже месяца три разыгрывал помешательство. Ходил под себя, пускал слюни и часами лежал на бетонном полу, свернувшись в позе зародыша. Наверное, поэтому солдат в грузовике оказалось всего только шестеро. Плюс офицер в кабине. И никто из них понятия не имел о том, что кое-какие остатки былой формы у тебя еще сохранились.
