Валерий Барабашов - Изувер
— Одиннадцатый месяц возимся, и хоть бы какая серьезная зацепка! — возбужденно говорила она. — А тут… Но ты-то сам веришь информатору? Может, опять что-то вроде Мотыля? Похоже на правду?
— Похоже, Эмма Александровна! — Мельников вполне разделял настроение Крайко. — Многое сходится. Мы уже не утерпели, сфотографировали его из машины… один к одному по отношению к фотороботу и описаниям свидетелей!
— Ну, дай Бог! — Крайко удовлетворенно вздохнула, ответила на чей-то настойчивый телефонный звонок. Спросила потом: — В СИЗО, к Мотылю, поедешь с нами? Мы с Валентином сегодня допрашиваем его. И видишь, как хорошо совпало с твоим сообщением — у меня теперь будет больше уверенности. Я и раньше, конечно, сомневалась в его вине, чувствовала, что это подстава, что Мотыль под чьим-то давлением взял на себя инкассаторов… Что, если Мотыль и этот Паша Волков как-то связаны, а, Саня?
Мельников молча пожал плечами. Ответить на этот вопрос оба они сейчас не могли.
Комната для допросов Придонского СИЗО — как сотни других: высокие серые стены, зарешеченное окно под самым потолком, стол для следователя, стулья. Не привинченные к полу, как обычно пишут в криминальных романах или показывают в кино.
Мотыля привели сразу же — Крайко предварительно позвонила тюремному начальству, попросила, чтобы Перегонцев был на допросе к четырнадцати ноль-ноль.
Он вошел, стал у двери, исподлобья смотрел на всех троих.
— Садись, Перегонцев, — велела Эмма Александровна. — Поговорим.
— Сразу со всеми?
— А что тебя смущает? Это все наши люди: Валентина Сергеевича ты знаешь, это мой коллега из прокуратуры, а это сотрудник ФСБ майор Мельников.
— ФСБ тут при чем? Я Родине не изменял, в шпионы не записывался.
— Дело не в шпионах. Они с организованной преступностью тоже борются.
— А…
Мотыль сел, спросил у Мельникова:
— Закурить контрразведывательную сигаретку не дадите?
Александр Николаевич усмехнулся, подал ему сигареты и зажигалку.
— Ну что, Перегонцев, — Крайко с ходу взяла быка за рога — Не надоело дурака валять? Сидеть тут, парашу в камере нюхать?
— Я привык, Эмма Александровна. Принюхался.
— Зачем на себя чужое дело взял?
— Почему «чужое»? Это я на инкассаторов нападал.
— Свидетели не подтверждают. На следственных экспериментах ты путался, толком ничего не мог показать.
— Я волновался… А свидетели меня просто не узнали. Я же в куртке был, в шапочке, потом все это бросил. Вот меня и не узнали.
— Тебя очень просили, Перегонцев? Или ты сам все это придумал? Чтобы отсидеться, что-то переждать, а?
— О чем вы, Эмма Александровна? — Мотыль — сама наивность. — Ничего я не прятался. Совесть замучила, вот и признался. Человека убил, троих ранил. Как на воле с таким грехом жить? А тут священник, есть кому душу открыть, я уже исповедовался.
— Лучше мне исповедуйся. Полезнее.
— Милиционеров тоже ты убил?
— Нет.
— Но оружие их. Баллистики показали.
— Может быть. Я не знал этого. Купил по случаю. Я же вам говорил, Эмма Александровна.
— Говорил. Врал. Просто брехал, как… Ладно, не будем приводить сравнения. — Крайко глазами показала на Мельникова. — Вот его ребята, Перегонцев, всех твоих «продавцов» проверили.
Никто не сознался, что сбывал тебе стволы.
— Да кто же сознается?! Они же не дураки. Это статья, срок. На нарах сидеть желающих мало. По доброй воле, по совести сидят такие, как я. А остальные бегают… Пока вы их не поймаете. А этих, у кого купил, как вам поймать: имена они свои могли придумать, ксивы я не спрашивал. Они мне стволы — я им бабки. И разошлись.
— Ладно, хватит воду мутить, Перегонцев.
Иди собирай манатки и топай домой. Я тебя освобождаю из-под ареста. Под подписку о невыезде.
Вот постановление, уже подписанное. — С этими словами Крайко положила перед Мотылем по всем правилам оформленный документ.
Тот глянул, решительно отодвинул бумагу.
— Я не пойду.
— Не пойдешь?!
— Да, не пойду. Не имеете права выгонять.
Я сознался во всем, судите. Пусть суд во всем разберется. А вы с ФСБ… хитрите чего-то. Как наживку меня выпускаете, да? Чтоб меня пришили?
Ха-ха! Как кошка с мышкой играете. Пусть, дескать, походит на воле, мы за ним понаблюдаем, а потом опять сцапаем. Не так, что ли?
— Ну, если за тобой настоящие грехи есть и мы их докажем, то, конечно, сцапаем, — сухо сказала Крайко. — Чего с тобой церемониться. Но ты все же скажи: почему дал такие дурацкие показания? Кто тебя заставил? Почему? Били тебя парни Мерзлякова?
— Рассказывай, Перегонцев, не бойся. Мерзляков уже в милиции не работает.
— Сам ушел? — вскинулся Мотыль. В глазах его зажегся неподдельный интерес к разговору.
— Попросили. Серьезные проступки допустил по службе.
Мотыль задумался, не торопился с ответами.
— Говори смелее, Перегонцев, — подбодрил Костенкин. — Нам истина дороже.
— Вам истина, а мне перо под ребро…
— Перегонцев, убийцу инкассатора мы нашли, — сказал молчавший до сих пор Мельников. — Так что врать тебе больше смысла нет.
— Кто? — вырвалось невольное у Мотыля.
— Ну, это ты со временем узнаешь.
— Может, нашли, может, нет, — Мотыль не верил услышанному. — Вы люди хитрые, чего зря не скажете… Эмма Александровна, а можно… с глазу на глаз с вами, а? Как-то я привык к нашим душевным беседам…
Костенкин и Мельников вышли.
Мотыль признался Крайко, что инкассаторов взял на себя сдуру, Мерзляков со своими операми били его в служебном кабинете, грозили повесить на него какие-то другие нераскрытые в районе преступления, о которых он, Мотыль, даже не подозревал.
— Почему ты сразу мне не сказал? — строго спросила Крайко.
— Я бы сказал, Эмма Александровна… Суда ждал. На суде я бы все равно раскололся, все про этих оперов рассказал. Что ж я, в самом деле, дурак, что ли, за кого-то под расстреяьную статью идти? А Мерзляков… гад этот! Вот кого за жопу брать надо!.. Его правда из милиции выгнали?
— Правда.
— И этого… убийцу… тоже нашли?
— Да, нашли.
— Ну, гора с плеч! — Мотыль повеселел, оживился. Но в следующую минуту посерьезнел, поскучнел, оглянулся на плотно закрытую дверь комнаты допросов, словно их кто-то мог подслушивать.
— Может, мне лучше посидеть еще месяц-другой, а, Эмма Александровна? — доверительно спросил он. — Чего спешить? Пока вы там разберетесь…
— Ты кого боишься, Перегонцев? Говори прямо. Или чего?
— Капитан этот, Мерзляков… Ну, как бы вам сказать, Эмма Александровна. Правильно его из ментовки поперли, правильно! Это такая сволочь! И его не просто гнать надо было, а… Он же повязан с братвой… он…
— Ну, говори, Перегонцев. Ты же знаешь, я не из болтушек, источники информации никогда не открою. Но и меры против Мерзлякова приму, если надо будет. С кем он связан?
— Да об этом весь Левый берег знает, Эмма Александровна! Капитан с Кашалотом корешился, они давно уже мертвым узлом повязаны. Мерзляков тачку новую купил, а деньги где взял?
Менты по полгода зарплату не получают. А Кашалот процветает. Он весь район под себя подмял, они с Мерзляковым и коммерсантов, и братву давили как хотели. Там, если покопать… — Мотыль махнул рукой.
— Хорошо, заметано. Поработаем, разберемся, — отрывисто, деловито говорила Крайко, понимая, что обиженный Мотыль многое еще может рассказать интересного для уголовного розыска, а, может, и для офицеров Мельникова.
Надо с ним поработать, надо. У него, конечно, рыльце тоже в пуху. Так просто, даже после побоев, человек брать на себя тяжкую вину не будет.
Значит, Мотыля самого держали на крючке. Его заточение — практически добровольное — было чьим-то расчетливым, продуманным ходом: надо было прикрыть другого человека.
Да, надо очень серьезно разобраться с этим Кашалотом и его корешком Мерзляковым. Мотыль дал серьезную информацию, но она пока что общая, а вот поговорить с ним о конкретных делах…
Пусть этим займутся офицеры Мельникова, она скажет Александру Николаевичу. Вдруг всплывет нечто нужное…
У себя в блокнотике Эмма Александровна записала твердым почерком:
1. Допросить Мерзлякова;
2. Допросить его бывших коллег-оперативников Заводского РОВД;
3. Вместе с Мельниковым проанализировать связи Мерзлякова — Кушнарева (Кашалота).
Мотыль подписал протокол допроса и этим же вечером был выпущен из следственного изолятора.
Глава 25
ПОТРЯСЕНИЕ
Работали с Мариной Безугловой все те же Омельченко с Брянцевым. Исходили из желания продавщицы «Братана» помогать службе безопасности. Выбор сделала она сама. Отныне она становилась причастной к тайне, какую знали немногие.
