Счастливая земля - Лукаш Орбитовский
У него были усы, землистого цвета физиономия и траурная кайма под ногтями.
Я представлял его совсем иначе.
– Извини за эту ерунду с судом. – Ему явно было тяжело вести этот разговор. – Мы кое-какие дела не закрыли с твоей мамой. Она страшные деньги с меня содрала. Тебе вообще хоть что-то дала?
Я ответил, что справляемся как-то. Он задавал идиотские вопросы – есть ли у меня девушка, как дела в школе, что я собираюсь делать в жизни. Когда он услышал, что планирую учиться дальше, глаза его сузились в щелки.
– Я хотел пойти работать, но раз уж есть аттестат, то, может быть, в студенты? – Я подал ему аттестат. Он надел очки. Читал медленно. Встал, вынул бумажник из искусственной кожи, подал мне несколько банкнот, а потом руку. На прощание.
– Лучше тебе сюда не приходить, – сказал он. – Нужны будут деньги, звони. У каждого из нас своя жизнь, и пусть оно так и будет. Прости, но, наверное, так будет лучше.
Я спускался по ступеням, словно медленно погружаясь в пропасть. Темнота поглотила меня. Пришел в себя я лишь на автобусной остановке, судорожно сжимая пальцами оторванное зеркальце от «Шкоды».
21
Я пытался отойти от встречи с отцом, а Тромбек зашел в подземелья замка дальше, чем кто-либо до него. Сук трещал под моей тяжестью, зато прохлада внутри была очень приятной. Тени коридора складывались в усатое лицо моего папы. Деньги горели в кармане.
Тромбек пошел первым и, как оказалось, последним. Линейка цифр, выцарапанных на стене, кончалась числом сорок восемь. Мы начали считать. Тромбек превратился лишь в тусклый свет зажигалки. Мы дошли до сорока, и стало понятно, что происходит нечто невероятное. На пятидесяти шагах мы начали аплодировать, а еще через десять шагов у нас перехватило дыхание. Мы были уже в том возрасте, когда неприлично бояться подземелий и темноты, и все же у каждого душа ушла в пятки.
На шестьдесят седьмом шагу Тромбек испустил сдавленный крик. Зажигалка погасла. Мы звали его, спрашивали, все ли в порядке. Из глубины повеяло холодным воздухом, и в освещенную окном зону шагнул Тромбек. Он был весь мокрый и прижимал к груди какой-то небольшой предмет. Не проронил ни слова, пока мы не покинули территорию замка. Лишь тогда он тяжело уселся на стол в самой темной части торговой площади, попросил пить и показал, что нашел в коридоре.
Это был кусок рога какого-то большого зверя, неровно отломанный, длиной с указательный палец. И очень старый. И со следами крови.
22
В тот день я перестал верить в случайности. Мы нашли рог. Я познакомился с отцом и нашел маму – уже холодную. Она уронила голову на свою косметику перед зеркалом. Рядом стояла едва початая бутылка «Люкса». Врач сказал, что она умерла трезвой, а причиной смерти указал аневризму. Я в это не верю, потому что аневризма лопается, когда ей заблагорассудится, и ничего не ждет, как ждала мама, когда я стану взрослым и смогу справляться дальше без нее.
Глава вторая
1
ЭТО БЫЛА последняя неделя лета; все, кроме меня, уезжали, и никто не собирался возвращаться.
В Рыкусмыку обанкротился первый из трех пунктов видеопроката, тот, в котором не было порно, а только мягкая эротика. Хозяин, пан Габлочяж, продал конкурентам все кассеты, которые они хотели купить, а остальное выставил на торговой площади в рядах картонных коробок. Он перекрасил изнутри свой пункт, смонтировал решетки и уселся за широким прилавком ломбарда. За его спиной громоздились утюги, плееры, телевизоры и небоскребы видеомагнитофонов, словно напоминание о его фиаско. Он никогда ни о чем не спрашивал, а когда Кроньчак приходил с ордером, то просто впускал его внутрь. Сам же в это время курил перед входом и совершенно расслабленно ожидал дальнейшего. В музыкальном магазине на Старомейской появился отдел с глянцевыми журналами и косметикой.
Косметику продавали также и со столов под арками у рынка. В основном это были фальсификаты известных марок; стерегли их ворчливые старушки и языкастые шиксы с пальцами, созданными, чтобы считать мелочь. В брезгливо оттопыренных губах тлели сигареты. В витринах, темных еще недавно, появились распродажи тряпья, секонд-хенды, которые с утра опустошали женщины, а вечером мужчины, ищущие дешевую одежду для работы за Одрой. Шампиньоны сохли на жирных жюльенах, малолетние карапузы гордо рубали блины с клубникой и рисовали пальцем узоры на стеклах кафе-мороженого.
Тем летом на рынке выступали старые артисты – Поломский, Гулевич и Цвынар, собирая случайных зрителей. Молодежь слушала Massive Attack и Мэрлина Мэнсона. Собирались на втором этаже бара «Левиафан», у реки, вливали в себя местное пиво «Пяст», крутились между столиками, стреляя сигареты. Предприимчивый Вильчур продавал разливное пиво поблизости от замка. Я слыхал, там можно было купить не только пиво, если задать правильный вопрос. Девушки ездили во Вроцлав, торговали там бижутерией ручной работы. Парни сняли хозяйственную постройку у гаражей на Рапацкого, подвезли туда штанг и гантелей. Принимали всех за смешные деньги, благодаря чему Сикорка существенно окреп.
По городку кружили активистки организации, борющейся за права женщин; похоже, что их привлекли истории об изнасилованиях, как любимом занятии мужчин Рыкусмыку. Кроньчак утверждал, что ничего о подобном не знает, активистки же отвечали, что по таким случаям заявлений не пишут. Организовали лекции в здании лицея для взрослых, раздали кучу листовок и поехали себе дальше, ибо, как известно, изнасилования случаются во всем мире.
Полицейский Кроньчак купил себе «Порше» во вроцлавском салоне и ездил на нем даже от участка до «Ратуши», паркуясь перед самым заведением, ко всеобщему возмущению. Потом шел за косметикой под арки и долго разговаривал с девушками. В то лето он гулял с миниатюрной красавицей, вроде бы аспиранткой химии в политехническом. Я видел, как в воскресенье после обеда он провожает ее на автобус, как они обнимаются на прощание, как он нервно поглядывает на водителя и уходит, чтоб застыть над рюмкой водки.
Городская рада, по инициативе богачки Владиславы, попыталась победить Кроньчака. Идея огородить рынок бетонными вазонами рухнула, но зато удалось сделать нечто иное – за июль вокруг замка возвели ограду с колючей проволокой поверх нее и будкой охранника на входе. Местный журналист спрашивал, для чего это все, но не дождался ответа.
Бог во всех проявлениях посетил Рыкусмыку. К ужасу пастора, появились даже пятидесятники со своей общиной. Говорили на языках и возлагали людям руки на головы. Кришнаиты тряслись над своими четками, последователи какого-то корейского безумца сняли целый этаж в доме культуры и там обучали, как на самом деле устроен мир. Каждую субботу мусорки в новых кварталах были полны экземплярами «Сторожевой башни»[5]. На стене кладбища появились граффити, прославляющие Сатану, явно нанесенные очень наскоро.
Был конец августа, и день трещал от солнца. На рынке шел фестиваль хлеба; он привлек птиц со всего района, скрутив их в голодную воронку. Я смотрел, как они уходят в небо. Скрежетали в моей голове, а парк был разноцветным от велосипедов, шариков и плакатов.
2
В последнюю субботу лета странности начались сразу после обеда. Я возвращался с закупками для костра. Скрежет сдавил мне голову; из сетки, что я выронил, выкатились сосиски и три банки «Пяста». Я уселся перед «Ратушей», на солнце. Официантка спросила, как я себя чувствую. Я соврал ей что-то и заказал кофе. После стольких белых ночей сон накрывал меня где угодно.
Я корчился в кресле, умоляя скрежет стихнуть. Поднял голову. С улицы Храброго, то бишь со стороны замка, показался пан Габлочяж в цветной синтетической рубашке. Курил сигарету и разглядывал Рыкусмыку как свою собственность. В двадцати метрах за ним шла Безумная Текла. Затягивалась летним воздухом и повторяла его шаги. Большой палец засунула за лямку пояса, в точности как он. Сумасшедшая тень.
Габлочяж не видел Безумную Теклу, да, похоже, вообще никого не видел. Просто вышагивал вдоль стены рыночка и наверняка направлялся в свой ломбард. Безумная Текла точно
