Павел Шестаков - Через лабиринт
— Может, письма такие были, что хранить не стоило?
— Не похоже это на Укладникова. Он человек обстоятельный. Например, от дочери все письма собраны в порядке поступления и лежат в шкатулке. А от Дубининой — ни одного.
— Да кто она ему, Дубинина?
— Это нужно узнать. Во всяком случае, единственный, кроме дочки, человек за пределами города, с которым Укладников поддерживал отношения.
— Выясним, Игорь Николаевич. — Лейтенант сделал пометку в записной книжке.
— Обязательно. И здесь может найтись интересная ниточка, хотя сама Дубинина к последним событиям отношения, видимо, не имеет.
Мазин посмотрел на часы:
— Ого! Засиделись мы с вами, Козельский. В общем, как говорилось в одном фильме, популярном в дни моего детства, — дело ясное, что дело темное. Работать нужно, Вадим. Потеть. Когда человек много над чем-то потеет, ему начинает везти. Даже счастливые случайности появляются.
Он еще не сказал этого слова — "случайности", когда зазвонил телефон. Мазин взял трубку, глядя на Козельского с улыбкой.
— Слушаю.
Вадим поднялся, одергивая китель.
— Что, что? — посерьезнел вдруг Мазин. — Чемодан из Берегового? Так, так… Какие вещи?
Он прижал трубку плечом и тихо попросил Козельского:
— Вадим. Карандаш и бумагу, скорее!
И, продолжая придерживать плечом трубку, начал быстро записывать.
— Окровавленная рубашка… ботинки лыжные сорок четвертого размера… топорик туристский… Так. Ну конечно. Немедленно.
Пока Мазин разговаривал, Козельский чуть не сгорел от нетерпения.
— Что произошло, Игорь Николаевич?
Вместо ответа Мазин сказал:
— Немедленно вызовите Семенистого. Если он опознает вещи, придется заняться Стояновским. На рубашке метка из прачечной — "Б. С".
IV
Еще лет десять назад Береговое было небольшим шахтерским поселком с черными терриконами, по склонам которых неторопливо ползли маленькие вагончики с породой, и тихими улицами, где возле выбеленных домов горняки заботливо растили неприхотливые степные сады. Но вот потянулись на станцию возле шахты составы, приехали в поселок новые люди, и в стороне, где зеленые улицы упирались в крутой берег реки, руки человеческие разбросали по полю огромные и причудливые сооружения, переплетенные змеями труб, появился химкомбинат. За рекой встал новый город, непохожий на старый поселок: многоэтажные дома для рабочих, итээровские коттеджи, клуб с колоннами, магазины с зеркальными витринами и, наконец, первая гостиница, обильно оснащенная плюшем и "мишками на лесозаготовках".
В гостинице этой и остановился лейтенант Козельский, похожий в штатском на молодого командированного инженера. Но в папке у лейтенанта находились не чертежи и не сметы, а несколько крупных фотографий, на одной из которых был снят Борис Стояновский, подозреваемый в убийстве Укладникова.
Впрочем, первое, что пришло в голову, когда они с Мазиным увидели чемодан, была мысль о том, что убит и сам Стояновский. Принадлежность вещей не вызывала сомнений. Подтвердил это Семенистый:
— Борькино хозяйство. И топорик его.
— Обоих убили! — ахнул Вадим.
Мазин рассматривал окровавленную рубашку.
— Не многовато ли? Может быть, все-таки одного? Посмотрите на эти пятна.
— Мы же не знаем группу крови.
— Я не про группу. Обратите внимание на характер пятен. Рубашка не залита, а испачкана, даже вымазана кровью.
Однако самой веской уликой оказался топорик: маленький, с металлическим топорищем и острым, недавно заточенным лезвием, к которому прилипло несколько волосков. Коротких темных волосков, которые никак не могли принадлежать рыжему Стояновскому.
— И все-таки, Игорь Николаевич, почему он все это не сжег в топке?
— Ну, топорик, положим, жечь бесполезно, а ботинки… Не мог же он уйти из котельной босиком? Холодно, да и подозрительно.
— А зачем было везти вещи в Береговое?
— Нужно было избавиться от них. Не так уж глупо сунуть чемодан в пустой вагон на небольшой станции. Его могли обнаружить и за тысячу километров отсюда.
— Хитро придумано. Значит, Стояновский убил?
Мазин пожал плечами:
— С уверенностью можно сказать только одно: следы в комнате оставлены его ботинками. Все остальное — предположения. И очень много совершенно неясного. Ведь, по нашим данным, Стояновский уехал в отпуск двенадцатого, но в этот день Укладников был еще жив и здоров, и в чемодане Стояновского никак не могли находиться вещи, связанные с убийством. Остается предположение, что он вернулся с дороги (или совсем не уезжал), убил Укладникова и снова уехал. И тогда уже подбросил чемодан в пустой вагон в Береговом. Очень сложно. Но ничего попроще, к сожалению, не приходит в голову. Пока Стояновский — наиболее реальная версия. Ею и придется заняться.
Так начался поиск.
Начало пути обычно кажется легким. Повезло на первых порах и Вадиму. Эдик Семенистый определенно подтвердил, что геолог уехал двенадцатого: "Это точно. Мягким махнул. Так и сказал: "Гулять так гулять!" И хотя лейтенант полагал, что никуда Стояновский двенадцатого не уезжал, он все-таки разыскал на вокзале проводницу вагона, в котором мог ехать геолог, и развернул перед ней веер фотоснимков, почти уверенный в том, что проводница не найдет среди них знакомого лица.
Получилось совсем не так.
— Этот, рыженький. — Она без всяких колебаний ткнула пальцем в нужное фото, хотя Стояновский на снимке выглядел скорее темным.
Поговорить тетка любила.
— Моя б воля, молодой человек, я б вашего брата, одинокого мужика, вообще б в поездах не возила. Самолетом летайте лучше. Стоит столько же, летит быстро, девки смазливые пассажиров обслуживают — чего лучше? А у нас как сядет такой — хоть в отпуск, хоть в командировку, — сразу либо в купе бутылки тащит, либо в ресторане наберется так, что и нам беспокойство одно и другим пассажирам, особенно если люди пожилые, покой любят…
— Значит, этот тоже напился? — прервал словоохотливую проводницу Козельский.
— Да ты знаешь, парень, как тебе сказать… Может, он бы и не напился, если б его тот хромой не разыскал.
— Что еще за хромой?
— Будто я знаю. С другого вагона. Пришел к нам и заглядывает в купе. А я эту публику сразу вижу. Спрашиваю: "Вам кого здесь, гражданин, нужно?" Он тогда: "Я тут одного молодого человека ищу". — "Что за человек, какой из себя?" — "Рыжеватый должен быть", — говорит. Я его проводила, конечно. Правда, сначала они так уставились друг на дружку, вроде бы и не знают один другого. А потом хромой спрашивает: "Ваша фамилия будет?…" Ну, фамилию я, парень, запамятовала. Да и вообще тут я из купе вышла, потому что неделикатно при чужом разговоре присутствовать.
— Как выглядел хромой?
— Обыкновенно. Немолодой уже, в годах мужчина, хотя и не толстый.
— Хорошо, — лейтенант вздохнул. — Напились они, значит, вместе?
Проводница проявила некоторое колебание:
— В ресторане они пили. Посидели в купе немножко, а потом рыженький выскакивает, веселый такой, и ко мне: "Мамаша, в какой стороне ресторан у вас?" Ну, думаю, вырвался, голубь. Показала, конечно. Пошел он с этим хромым. Пошел — и нету. Пассажиров-то немного было, каждого видно. "Ай-я-яй, — думаю, — на ногах не вернется". А он еще лучше отмочил. Почему я его и запомнила. Один вернулся и говорит: "Дайте билет, мамаша, мне в Береговом сойти срочно нужно…"
— Где? — изумился лейтенант.
— А в Береговом, в Береговом, — охотно подтвердила женщина. — И вроде не очень пьяный. Да ихнего брата разве поймешь, алкоголиков проклятых? Другой и на ногах стоит, а такое устроит. Вот был со мной случай…
Но случай Козельского не заинтересовал. Он и так узнал много. Даже то, что проводница не запомнила, куда был билет у "рыженького", не особенно огорчило его.
Мазин тоже казался довольным:
— Эффектное начало. Итак. Береговое из случайности начинает перерастать в нечто закономерное. Придется вам туда отправиться, Вадим, и покопать на месте поглубже. Но сначала сходите-ка в вагон-ресторан. Иногда официанты запоминают интересные вещи.
И действительно, официантке из крымского поезда лицо Стояновского тоже показалось знакомым.
— Был у нас этот парень. Долго сидел, помню.
— Много пил?
— Нет, не так чтоб очень…
— Не запомнили, с кем он сидел?
— Кажется, пожилой такой мужчина. Прихрамывал. А может, и не прихрамывал. Нет, толком не помню. Много их у нас бывает.
— Разговаривали между собой?
— Да все разговаривают. Ресторан же. Но нам их слушать некогда.
Ничего больше о пожилом прихрамывающем человеке, которого Козельский мысленно прозвал "инвалидом", узнать не удалось. Но в Береговом лейтенанта ждала еще одна удача. Стояновский останавливался в гостинице. В книге, куда администратор каллиграфическим почерком записывал приезжих, черным по белому значилось — Стояновский Борис Витальевич. Приехал двенадцатого апреля, выехал — четырнадцатого. Цель приезда — командировка.
