Аркадий Карасик - Запоздавшее возмездие или Русская сага
Приблизительно так она и ответила. После недолгого молчания снова принялась откровенничать.
-- Мы с Семочкой и Прошкой в одной школе учились, на одной деревенской улице жили. Хорошие они ребятишки, чистые, - неожиданно рассмеялвась. Ухаживали за мной, соперничали, а когда я выбрала Семку, Прошка не ушел... Вот так!
Несмотря на скучную тривиальность ситуации - сентиментальная
школьная любвишка выросла до настоящей любви - невзирая на несложившийся
любовный треугольник. Романов с неслабеющим вниманием слушал исповедь
женщины. Такое не в каждом романе прочитаешь, не в каждом кинофильме
увидишь.
-- Через несколько месяцев уеду к маме... Рожать... Нет, не подумайте чего, не боюсь - с удовольствием разрешилась бы в дивизионном госпитале муж запретил даже думать... Страсть как не хочется оставлять Семенку одного. Слишком он азартный - всегда впереди всех. Далеко ли до беды?
Снова - странная, если не сказать большего, откровенность! Ведь женщина впервые видит старшего лейтенанта и вдруг выложила все. И о "замужестве", и о беременности, и о своих страхах за жизнь супруга. Без малейшего намека на смущение. Одно из двух: либо стерильно чистая натура, либо талантливая артистка.
-- Заболталась я, - поднялась Клавдия. - Семка ожидает, волнуется. Надо бежать... Рана не болит?
-- В норме, - недовольно проскрипел ротный. Ему не хотелось, чтобы фельдшерица уходила. - Спасибо.
Клавдия будто подслушала желание раненного, отложила уже надетую на плечо санитарную сумку, присела. Помолчали. Говорить не о чем, все уже сказано. Ротный задумчиво смотрел на огонек керосиновой лампы, Клавдия разглаживала подол форменной юбки. Недавнее интересное общение переросло в тягостное чувство, когда и расставаться не хочется и дальнейшая беседа никак не склеивается.
-- Отстань со своим интервью! - за пологом палатки послышался густой, недовольный голос. - Сам подумай, кто я такой, чтобы писать обо мне? Отставной козы барабанщик, зачуханный пехотный капитан, вечный комбат... Правильно говорю, Прошка, или неправильно?
В ответ послушное мяуканье сытого кота. Старшина знает легко воспламеняющийся нрав командира, боится возражать. Скажешь что-нибудь не то - вкатит такую дыню, не сразу очухаешься. Острый с шершавинками язык капитана отлично знают не только в батальоне, но и в вышестоящих штабах. Отсюда и старшинское мурлыканье.
-- Вот я и говорю: не трать на меня дефицитную пленку, не порть блокноты. Лучще поговори с сержантом Свиридовым - настоящий герой, без подделки. Скромняга, каких мало...
Тихий, едва слышный, мужской голос возразил.
-- С солдатами уже общался - все они говорят о вас... Хорошо говорят позавидуешь!... Ну, ладно, не хотите интервью, не надо, напишу статью без беседы. А вот сфотографироваться-то можно? К чему это вас обязывает?
Ответить Видов не успел - мимо попытался прошмыгнуть низкорослый солдатик, на ходу расстегивая брючной ремень.
-- Погоди, - остановил комбат корреспондента и ухватил солдатика за рукав гимнастерки. - Куда торопишься - в сортир? Ты бы еще загодя штаны спустил. Понос прохватил, что ли?
-- Извините, товарищ капитан...
-- Извиняться станешь перед бабой... Ладно, шагай! - солдатик смущенно застегнул ремень и на этот раз медленно пошел к отхожему месту, а капитан снова повернулся к журналисту. - Пошли, писака, познакомишься с новым ротным. Ежели появится желание - возьми у него желанное интервью и отстань от меня.
Полог откинулся и в палатку вошел коренастый, широкоплечий командир. На высокий чистый лоб упрямо падает русый локон, уши по-ребячьи - в растопырку, мятые капитанские погоны - крылышками.
-- Нечитайло сказал - новый ротный-три об"явился... Клавка, а ты что здесь делаешь? Смотрите, люди добрые, жена сбежала к свежему мужику! капитан изобразил зверскую гримасу и вдруг звонко, по-мальчишески, расхохотался. - Не злись, Клавка, шучу.
Лицо женщины озарилось ласковой улыбкой.
-- Перестань дурачиться, Семенко! Перевязала рану комроты...
-- Какую рану? Самострел, что ли? Не успел появиться и уже нацелился в госпиталь... Не везет третьей роте, ну, никак не везет!
-- Прекрати издеваться над человеком. - негромко прикрикнула фельдшерица. - Старший лейтенант прибыл с незажившей до конца ногой.
Видов недоверчиво ухмыльнулся, с неожиданной нежностью погладил "супругу" по спине. Слишком доверчивая, дескать, всем безоглядно верит.
Романов с интересом наблюдал за окружающими его людьми. На фронте вообще не особенно следуют уставным требованиям, могут и матерком запустить и со среднеазиатским ишаком сравнить, но - Семенка, Прошка, Клавка? Кажется, фельдшерица не погрешила против истины - армейская судьба свела в одной части трех закадычных друзей.
-- А если - коллективный снимок, согласитесь? - снова заныл репортер и, не дожидаясь согласия, принялся налаживать свою "лейку". - Я - мигом.
-- Чую, не отстанешь, банный лист, - обреченно вздохнул комбат. Ну, ежели коллективку - давай, щелкай.
Видов бесцеремонно подвинул в сторону нового ротного, уселся на его постель. Сидякин осторожно пристроился рядом. Клавдия обняла мужчин за плечи. Романов торопливо застегнул ворот гимнастерки, пригладил волосы.
Корреспондент торопясь защелкал затвором фотоаппарата. Вспыхнула магниевая вспышка... Еще одна... Еще...
-- Ну, вот что, бездельники, - поднялся батальонный, балдейте-перевязывайтесь, а мне пора в штаб. Нечитайло, небось, все глаза проглядел. Завтра по утрянке - марш-марш, так что готовь ротный свою подбитую ходулю.
Старшина вышел вслед за комбатом - проводить. Не успели они покинуть палатку, Клавдия тоже заторопилась.
-- Проша, где ты? - полог откинулся, в проеме - улыбающаяся физиономия старшины. - Проводишь?
-- Конечное дело, провожу.
На одном слабом, покатом женском плече повисла санитарная сумка, на втором - автомат. На пышной прическе - надетая набекрень пилотка.
-- Я тоже пройдусь - засиделся, - поднялся Романов. - Заодно проверю несение службы дежурными.
-- Ни в коем случае! - строго приказала фельдшерица. - До утра никаких прогулок. Завтра находитесь, а сейчас, считайте - под домашним арестом. И не вздумайте нарушать, доложу комбату - накажет!
Романов скрыл насмешливую улыбку, покорно кивнул...
* * *
Дорога не извивалась между немногочисленных, чахлых лесных островков прямой линией вонзалась в горизонт. На небе - ни облачка. Такую безоблачную погоду обожают фашистские летчики и терпеть не могут войска. О прикрытии с воздуха собственной авиацией только мечтать остается.
От степи, покрытой ковром цветов, плыл пьянящй аромат - кружилась голова. Над проселком - облако едучей пыли.
Взводные шли со своими взводами, комроты - сбоку первого взвода, старшина замыкал колонну. За ним - несколько бричек с имуществом.
Настроение у Романова - сродни погоде. Нога ведет себя прилично - рана не дергает, почти не ноет. Перевязка, сделанная Кладвией, пошла на пользу. Идет новый ротный и невольно вспоминает вчерашнее знакомство с батальонной фельдшерицей. Бывает же так - с первого слова, с первой понимающей или непонимающей улыбки люди чувствуют взаимную симпатию. Будто знакомы с детства.
-- Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? - не дожидаясь разрешения, старшина продолжил. - Зачем зря мучиться - садитесь. Рана, небось, болит?
Романов оглянулся. Позади - Сидякин с подседланной тощей кобыленкой. Загадочно ухмыляется. Нет, на издевательство непохоже, его заботливое предложение походит на пробу на прочность: откажется ротный от "транспортного средства" или согласится? Вон как насторожились солдаты, спрятал понимающую улыбку молоденький лейтенант, командир первого взвода.
На фронте часто самый незначительный эпизод воспринимается отличительной чертой командира, по ней приклеивают клички, на нее равняется авторитет. Романову страшно хотелось разгрузить раненную ногу, взгромоздиться на кобылу, но как посмотрят на эту слабость нового ротного подчиненные?
-- Отправь доходягу в обоз - пусть впрягут в одну из ротных повозок!
-- Товарищ старший лейтенант, фельдшерица наказала беречь ногу...
-- Кому сказано? Или пояснить другими словами?
Мимо на резвом жеребце проскакал комбат, за ним - посыльные, ординарцы. На минуту остановился, иронически оглядел лошадь-доходягу, прихрамывающего ротного, но ничего не сказал. Отыгрался на рыжем усаче, пулеметный ствол на плече которого казался детской игрушкой.
-- Подтяни ремень, Федоров, пузо отвалится. В последнее время походишь не на доблестного воина - на беременную бабу! Не стыдно?
Солдаты рассмеялись. А усач, похоже, не обиделся - послушно подтянул ремень, выпятил богатырскую грудь. Комбат удовлетворенно кивнул и запылил вперед к боевому охранению.
И все же Романов краем глаза увидел, как обидчиво дрогнули густые брови пулеметчика, как сжались в кулаки сильные пальцы. Опасную игру ведет Видов, слишком опасную, подумал ротный, так недолго и пули дождаться. Не мирное время - война, когда жизнь почти не ценится.
