Иван Головченко - Первая ошибка

— Ах и вода!— похвалил Головин. Он отпил через край ведра еще несколько глотков. — Истинный нарзан!…

Соседки переглянулись и почему-то притихли. Они смотрели на женщину, что неторопливо шла к колодцу от ближайшей калитки.

Он понял ревнивые взгляды соседок: стройная смуглянка была очень красива. Черные косы ее мягко обвивали голову, ясные черные глаза смотрели радостно и удивленно.

— Добрый вечер! — поздоровалась она.

Ей никто не ответил.

Привычными плавными движениями она опустила ведро и зачерпнула воду, коротко взглянув на полковника влажными, как черная смородина после дождя, глазами. Перекинув коромысло через плечо, женщина гордо вскинула голову и так же неторопливо пошла назад, легко и плавно, слегка покачивая бедрами.

— Какая красавица! — невольно вырвалось у Головина.

— Приглянулась? — спросила кареглазая, и зубы ее блеснули в насмешливой улыбке. — Она до вас, мужиков, не гордая. Только занятая сейчас.

— С бригадиром, бесстыдница, пугается, — сердито сказала пожилая колхозница и сплюнула.

— С каким бригадиром?

— Так с Ивановым же! — усмехнулась кареглазая.

— С Ивановым? — удивленно переспросил Головин.— У него же есть жена.

— Жена так, для порядку… А гостит у других.

— И жена-то у него третья или пятая, — добавила пожилая колхозница и осуждающе покачала головой.

— А я думал — Иванов хороший семьянин, — с деланым равнодушием заметил Головин.

— Ой, хороший семьянин! — прыснула кареглазая. — Кобель он бессовестный, а не семьянин! Не одна горькими слезами от него плакала… Авдотью эту, красавицу, муж из-за него топором хотел зарубить. Отпросилась, клялась и божилась перед всей родней, что будет верная да покорная.

— Притихла что-то последнее время, — задумчиво сказала высокая, средних лет женщина со строгим лицом, обращаясь к подругам. — Раньше, помните, как высоко неслась? Наплакалась от нее на свинарнике. И то не так, и это не по ее характеру. Любовница бригадира, чего же не командовать! А теперь тише воды, ниже травы ходит.

— Кто же ее муж?

— Прицепщик. Возле тракторов в МТС работает. Пока не женился — был парень как парень. А теперь такой худющий да страшный! Она-то женщина в соку. Вот и ищет мужика покрепче. А кто виноват, что человек извелся? Она же, бесстыдная! — злобно выкрикнула молчавшая до сих пор болезненного вида женщина с коричневыми пятнами под глазами.

Чувствуя, что страсти не в меру разгорелись, Головин попробовал немного утихомирить женщин.

— Жизнь, бабоньки, прожить — не поле перейти. Случается, что и с дороги человек собьется. Вот бы и помочь такому правильную дорогу отыскать. И потом чужая душа — потемки. У каждого свой характер, свои побуждения, своя психология…

— Какая такая психология? — оборвала его пожилая колхозница. — Распутство это, а не психология!

Над улицей заклубилось густое облако пыли — это возвращались со стадом пастухи. Поспешно подхватывая ведра, женщины стали расходиться.

— Спасибо за воду и приятную беседу! — крикнул им вдогонку Головин.

— На здоровьечко! — обернулась кареглазая. Ведра на ее коромысле колыхнулись, и вода выплеснулась ей на ноги. Женщина рассмеялась и быстро пошла вдоль улицы, спеша к своему двору.

Головин повернул к сельсовету, где его ждала машина.

«Что, если отрешиться от политической подоплеки и подойти к делу с иной стороны? — подумал он. — Вполне возможно, что в Иванова стрелял кто-то из обиженных мужей…»

Листая свой блокнот, капитан Григорьев не раз поглядывал на часы и, как только Головин вошел, быстро вскочил с места и доложил торопливо:

— Ракетница, товарищ полковник, была в продаже в городском спортивном магазине и куплена в воскресенье 10 апреля. Вот чек на ее продажу, изъятый из архива магазина.

— Кто из весельчан был в этот день в городе? — спросил Головин.

— Колхоз организовал выезд на базар автомашиной. Вот список всех, кто ездил десятого в город. — Пробежав глазами протянутый ему список, Головин остановил взгляд на одной фамилии.

— Прицепщик Васько, — вслух прочитал он. — Вы знаете, какая у него семья?

Григорьев взглянул в свой блокнот:

— Двое детей и жена.

— А ее, случайно, зовут не Авдотьей? — оживился Головин.

— Так точно, Авдотья, — удивленно ответил Григорьев. — Вы тоже ее знаете, товарищ полковник?

— Случайно видел и невольно запомнил — красивая женщина.

— Тогда это она. Разрешите продолжать?

— Пока оставим Авдотью в стороне. Ваши соображения, капитан?

— Кто-то из приезжавших на базар мог купить ракетницу и патроны к ней. Старик, торгующий самосадом с буркуном, оказывается, в этот день был на рынке. Значит, тот, кто купил ракетницу, мог купить и табак.

— Логика в этом есть… Дальше?

— Еще одно замечание, товарищ полковник. Экспертиза установила, что патроны были заряжены дымным порохом, магазины же продавали только бездымный. В продаже другого давно не было. Единственный человек в селе, у кого еще сохранился дымный порох, — сторож МТС. Тут выясняется такая интересная подробность: незадолго перед убийством Васько попросил у него немного пороху, якобы для своего друга.

— Очень хорошо!

— Что уж хорошего? Если Васько приобрел в городе ракетницу, купил табак, а у сторожа попросил порох — значит, не исключена возможность, что стрелял именно он!

— Не исключена, капитан!

— Но в чем же мотивы этого преступления?

— Ревность. Иванов сожительствовал с женой Васько. Это единственный мотив.

— Убийство из ревности?

— Очевидно. Подполковник Клебанов предвзято решил, что преступление носит политический характер, он запутался в дебрях собственных измышлений и едва не увлек и нас за собой. Все оказывается гораздо проще и по-житейски объяснимо. Кажется мне, капитан Григорьев, что мы приближаемся к финишу! Однако для полной ясности необходимо…

Он отложил карандаш, закурил и принялся перечислять по пунктам все, что предстояло еще сделать для изобличения преступника.

Вызванный в управление госбезопасности для допроса Иванов явился точно в назначенный срок. Вид у него был удивленный и несколько встревоженный.

— Повестку мне вручили, чтобы к вам явился, — заявил он хмуро, вертя в руках узенькую полоску бумаги.

— Да, без ваших правдивых показаний нам не обойтись, — сухо сказал полковник. — Садитесь, пожалуйста.

Иванов присел на кончик стула и выжидательно взглянул на полковника.

— Я уже, кажется, все рассказал вам, что знал.

— Я говорю о правдивых показаниях, — подчеркнул Головин.

— Я и говорил правду! За правду, может, и пострадал. Вот до сих пор рука болит.

— О том, за что вы пострадали, поговорим позже. А сейчас скажите мне такую вещь: в беседах с Клебановым да и со мной вы ссылались на каких-то враждебно настроенных по отношению к колхозному строю людей и сеяли подозрения вокруг Санько… Зачем понадобились вам эти измышления и клевета?

— Я… высказывал предположения… Санько мне угрожал, ну вот и подумал…

— А разве вам никто больше не угрожая? Муж Авдотьи Васько, например?

Иванов побледнел. Он хотел что-то сказать, но осекся, боясь неосторожным словом выдать свое волнение.

— Что же вы не отвечаете? Прицепщик Васько угрожал вам?

— Было такое дело… Теперь припоминаю.

— Расскажите об этом подробнее.

— Зашел я как-то вечером на свиноферму, хозяйство посмотреть, а тут откуда ни возьмись — Васько. С ножом на меня бросился.

— А что же было дальше?

— Пили с Васько мировую. Вроде бы помирились.

— Значит, вы приходили посмотреть хозяйство? Почему же в таком случае набросился он на вас?

— Дурь на человека нашла. Соображение потерял…

— Жена Васько, Авдотья, работает в свинарнике?

— Ну, в свинарнике… — Иванов все больше терял самообладание, руки его, все еще сжимавшие повестку, дрожали.

— Значит, вы к Авдотье приходили, а не хозяйство осмотреть.

Капитан Григорьев записывал у бокового столика протокол допроса; он выжидательно взглянул на Иванова, но тот молчал.

— Почему же вы не заявили властям о том, что Васько набросился на вас с ножом? — спросил Головин.

— Запамятовал.

— Неправда, Иванов! Вы прекрасно помнили об угрозах Васько, знаете, кто в вас целился. Почему же молчали об этом и распространяли версию о каких-то враждебных элементах? Нашкодили — и в кусты? Боялись, что за двух невинно погибших с вас спросят?

Иванов рванул ворот рубашки, мгновение тупо смотрел на отлетевшую на ковер пуговицу, навалился грудью на стол и зарыдал.

С чувством брезгливости Головин смотрел на вздрагивающие плечи этого большого и сильного мужчины.

— Довольно, Иванов! Возьмите себя в руки! — строго прикрикнул он. — Слезами не воскресите убитых. Да и своего тяжелого проступка не смоете.