Иван Головченко - Первая ошибка
И Катерина Демченко рассказала.
Это была повесть о двух запутавшихся, слабовольных людях, стыдящихся и самих себя и своих близких, перед которыми они должны были лицемерить. Однако ее показания со всей очевидностью подтверждали, что в памятный вечер Санько действительно в селе Веселом не был.
Выходя из кабинета председателя сельсовета, где происходила эта беседа, Катя задержалась в дверях. Полковник заметил: глаза ее просветлели, плечи расправились шире, словно сбросила она груз, который давил ее непосильной тяжестью.
— Вы теперь, товарищ полковник, конечно, понятия низкого обо мне, — сказала она с робкой улыбкой и остановилась, подыскивая слова. — Только я хочу сказать: словно затмение с меня сошло. Уж так наказнилась, уж так намучилась… Вместе бы с кожей сняла с себя позор… Вы не думайте, что я такая… совсем пропащая… нет!
— Ну что вы, Катя! — дружески улыбнулся полковник. — У вас хватило мужества сознаться и спасти человека. Это многое значит. По-иному будете смотреть теперь на жизнь.
У крыльца сельсовета полковника уже ждали в машине Клебанов и Григорьев. Он уступил капитану первое сиденье и занял место рядом со своим заместителем. По дороге он сухо изложил Клебанову суть показаний свидетельницы, приказал уточнить ряд фактов, о которых она говорила, и в заключение сказал:
— Проверить все утром и завтра же отпустить Санько. Да лично перед ним извинитесь. Ежедневно мне докладывать о дальнейшем ходе следствия по. делу об убийстве в селе Веселое. О том, что произошло, мы поговорим особо.
Долго в эту ночь не мог заснуть Александр Петрович Головин. Мучительный стыд жег ему душу.
«Как же я не разгадал Клебанова раньше? — спрашивал он себя, ворочаясь с боку на бок. — Не замечал его чванливой самоуверенности, показной возни с бумагами, холодка, с которым он относился к работе? Это его невозмутимое спокойствие я воспринимал как выдержку, умение владеть собой. Оказывается, за ним крылось равнодушие… И ведь были же у меня основания присмотреться к нему попристальнее. Да, были…»
И Александру Петровичу вспомнилась первая встреча с Клебановым и неприятное впечатление, которое Клебанов тогда на него произвел.
Два года назад, отдыхая в Сочи, Головин как-то оказался случайным свидетелем сцены, которая разыгралась в столовой.
— Чем вы меня кормите? — кричал какой-то «новенький» официантке. — У меня дома собака лучше питается.
Обернувшись на голос, Александр Петрович увидел невысокого, плотного человека, с круглым, по-детски розовым лицом, с большой лысиной, прикрытой начесом волос. Серые глаза незнакомца, почти не затененные ресницами, округлились от возмущения, губы кривила брезгливая гримаса. Официантка что-то негромко сказала ему, очевидно предложила переменить блюдо, но тот с силою швырнул ложку в тарелку. Брызги борща разлетелись в стороны — на белую скатерть, на передник официантки, на платье сидящей рядом дамы, очевидно супруги новоприбывшего. Публика в столовой возмущенно зашумела.
— Что же вы стоите? — еще более раздраженно вскрикнул новичок. — Принесите воды! Разве не видите, из-за ваших порядков у жены совершенно испорчено платье!
Александр Петрович почувствовал, как горячая волна прилила к его сердцу,
— Виноваты не порядки в санатории, а ваша невыдержанность, — зло сказал он. — И потрудитесь держать себя приличнее в общественном месте!
— Мой муж подполковник и знает, как себя вести, — с вызовом бросила женщина и надменно вскинула голову, увенчанную какими-то замысловатыми локонами.
Александр Петрович поднялся из-за стола:
— Тем более он не должен компрометировать своего высокого звания.
Несколько дней отдыхающие сторонились новеньких, но на берегу моря, среди прекрасной южной природы как-то особенно быстро забываются все мелкие дрязги. О скандале в столовой никто уже не вспоминал. Да и сам Головин не придавал ему такого значения после того, как новичок, отрекомендовавшийся Клебановым, подошел к нему и извинился:
— Простите меня, дорогой товарищ! Признаюсь, вел себя по-свински. Но, знаете ли, нервы… проклятые нервы! У всех нас они начали сдавать после войны, а тут еще изматывающая, напряженная работа…
Они разговорились и установили, что оба работают в одном ведомстве, и это до некоторой степени сблизило их. А когда спустя два месяца Клебанова назначили одним из заместителей Головина, Александр Петрович не был ни огорчен этим, ни удивлен.
Только теперь, бессонной ночью, восстанавливая в памяти первое их знакомство и подробности поведения Клебанова на работе, Александр Петрович вдруг, словно через увеличительное стекло, видел то, что раньше ускользало от его внимания.
«Еще в санатории Клебанов, конечно, знал, что вопрос о его переводе в управление решен и что ему придется работать со мной… Потому и полез со своими извинениями, — думал Александр Петрович.— А я, простофиля, поверил, даже пожалел. Бедняга, мол, переутомился, развинтился… А у него здоровье как у быка, и нервам каждый может позавидовать. Просто себялюбец, этакий «обтекаемый» человек. Такие ко всему и всем могут приспособиться…»
Беспощадный к самому себе, Александр Петрович начал припоминать, как повел себя Клебанов на новом месте работы. Сначала присматривался, скромненько выжидал. Когда его сотрудники удачно провели несколько дел, сумел все представить так, будто это была заслуга всего отдела, и в первую очередь его как руководителя. Но итог был подан с чувством меры, так, чтобы не слишком уж выпячивать себя, чтобы этот вывод сам напрашивался. Незаметно и настойчиво Клебанов старался оттереть трех других заместителей своего начальника, если, конечно, игра стоила свеч. В случаях, когда те выдвигали важные предложения, Клебанов неизменно поддерживал идею в целом, но уничтожающей критикой частностей все сводил на нет. Говорил Клебанов красноречиво, любил, что называется, «заострить вопрос», подвести под него политическую подоплеку, но даже в своих критических выступлениях умел никого не затронуть лично, и поэтому его взаимоотношения со всеми были ровными, часто даже товарищескими.
Александр Петрович припомнил, что и сам он был не прочь потолковать с Клебановым об охоте на уток, о рыбной ловле, не замечая того, что Клебанов просто играет на этой слабой его струнке, чтобы косвенно упрочить свое положение.
«Приспособленец, пустозвон! — с горечью думал Головин. — Но как же я мог это проглядеть? Как мог допустить, чтобы он оставался на важнейшем участке работы? Чтобы расследовал такое важное дело, как убийство в селе Веселое?… Вот и сегодня я целый день возмущался ошибками, допущенными в следствии, вразумлял Клебанова. Но основную-то ошибку допустил я! Значит, я оказался плохим руководителем, не присмотрелся к человеку, находящемуся в моем подчинении, не изучил его характера и деловых качеств. Именно из-за этого едва не пострадал невиновный! Нет, от этого дела Клебанова нужно отстранить!»
Приняв такое решение, Головин немного успокоился, но долго еще с суровым пристрастием корил и допытывал самого себя.
* * *Время шло. Разговоры об убийстве в селе Веселое постепенно утихли. Каждый день приносил людям новые впечатления, новые тревоги, заботы и радости.
Время неуловимо работало на преступника, день за днем оно стирало его следы. С тех пор как Головин отстранил Клебанова от руководства расследованием и взялся за него сам, было собрано много интересных материалов, однако напасть на след убийцы все еще не удавалось. Это тревожило и мучило Головина, как старая, наболевшая рана.
«Я допустил ошибку и должен ее исправить!» — упрямо твердил он себе, перебирая все новые данные следствия, анализируя их, прикидывая так и этак.
И сегодня с утра он заново перечитал все протоколы, показания свидетелей, выводы экспертизы и в какой уже раз принялся анализировать известные факты, особо останавливаясь на неясностях, которые еще оставались в следствии.
Например, вопрос о табаке. Преступник специально рассыпал его у окна, чтобы собака не могла взять след. Экспертиза установила, что это самосад домашнего приготовления, с примесью, для запаха, сухих цветочков буркуна.
Многие в Веселом выращивали на своих огородах табак, однако никто из них не знал свойств буркуна и но примешивал к табаку. По заданию полковника в одно из воскресений Григорьев обследовал в окрестных селах все базары и только на одном, в районном центре, нашел самосад с примесью буркуна. Его продавал старик, похваставшийся, что знает секрет, как сделать табак «духовитым и пользительным для здоровья». Старик оказался жителем села Песчаное, другого района, каких-либо родственных связей в селе Веселое не имел и даже не знал о его существовании.
«Как же самосад попал в Веселое? — спрашивал себя Головин. — Вернее, кто его купил у старика? Хорошо, если это постоянный покупатель, тогда старик может его припомнить. А если табак куплен случайно, только потому, что он «духовит»? Именно эта особенность табака должна была заинтересовать преступника… Нужно будет выяснить, кто из весельчан ездил за последние недели в районный центр…»
