Владимир Югов - Вкус яда
Некогда было болеть вождю немецкого народа. Но случались казусы — эти «скопления газов в желудке», которые готовы были вырваться на простор при нередко громадном скоплении человеческих орущих толп. Тогда фюрер шел к своему эскулапу и просил помощи. Гитлер никогда не разрешал его в эти минуты (иногда целые часы) беспокоить. Почему-то тогда он завязывал с доктором непринужденный и острый разговор. То ли ему казалось, что веселие его доктора распространено и на психологические изыскания того (что чувствует Гитлер душой), то ли он просто проверял новые свои мысли на этом, кстати сказать, очень изменившемся и умеющем теперь слушать Мореле.
Кончался страшно неожиданный тридцать девятый. И фюрера очень интересовала личность Сталина. Морель читает же газеты. Что он думает о Сталине? Почему, начиная с тридцатых годов, так стремительно простирается его могущество?
— Мой друг, нет ни одной значительной области экономики, социальной и культурной… Теодор, так пишут большевики… культурной жизни страны, которая не подчинялась бы его воле и прихоти. Вы что-нибудь понимаете?
— Я? Порой понимаю. Но порой не понимаю.
— Говорите яснее. Что вы понимаете? Не отвечая ни перед никакой другой властью, этот человек имеет решающее влияние на внутреннюю и внешнюю политику своей страны. Он что? Маг? Чародей?
Естественно, Морель не мог и предположить, что его хозяин, ярый антикоммунист, щупает его серьезно, так как почему-то идет на сближение со Сталиным и его страной. Тридцать девятый, тридцать девятый… 15 марта Германия вторглась в Чехословакию, события тех дней до сих пор оказывают влияние на сегодняшний день. Сталин, Сталин… Единодержец. Его решения оформляются — как директива. И Гитлера это волнует. Он и спрашивает Мореля, не маг ли и не чародей ли Сталин… 1939-й. 1 мая 39-го. Гитлеру сразу же доложили, что на трибуне Мавзолея появился Берия и нет, не было Литвинова — наркома иностранных дел. Гитлер сразу понял: Литвинов мешал Сталину сблизиться с ним, Гитлером. Ему всегда докладывали, как умело обставляет Сталин отстранение. Через некоторое время Гитлеру доложили: Литвинов написал письмо Сталину и оставил его в сейфе. Берия допрашивал Литвинова, тому удалось уехать на дачу. «Зачем эта комедия?» — якобы сказал он Берии. И тот ему ответил: «Максим Максимович, вы цену себе не знаете».
4 мая — смена наркомов. Телеграмма в Германию. Само собой разумеется — Гитлеру лично. «Молотов — не еврей».
Вскоре на стол ложится новая телеграмма: «Нарком Молотов по-сталински руководит международной политикой». При Литвинове и не помышлял Гитлер о договоре с СССР. С 22 на 23 июня 1939-го Германии было предложено заключить договор на 25 лет… Сталин сам решил принять Риббентропа. Весьма скромная встреча. Не знали о ней даже Маленков и Хрущев — были отправлены на охоту. Риббентроп привез новое послание Гитлера — Сталину лично. Отныне все дела в Европе будут решать СССР и Германия…
Сталин, как потом докладывали Гитлеру, сказал одному из сопровождавших Риббентропа:
— В следующий раз вы должны приехать к нам в форме.
Риббентроп докладывал:
— Я опешил, мой фюрер. Спросил: как мне быстрей позвонить? Я звонил вам из кабинета Молотова. Я передал ваши самые лучшие пожелания Сталину… Когда я уезжал, мой фюрер, они срывали антифашистские лозунги…
Риббентроп докладывал в кабинете врача. Боли в животе были и уже, по мановению волшебной палочки Мореля, снялись.
— Вы волновались, мой хозяин. Поэтому были боли.
— Может, ты и прав, Морель. Я действительно волновался.
— А если бы, мой хозяин, Сталин не подписал договор? — буркнул Морель, озадаченный обострением болезни своего пациента.
— Удивительно логичный вопрос, Теодор. Тогда мы все равно напали бы на Польшу. Ты доволен моим ответом?
— Не совсем, мой хозяин. Я кое-что читал в последнее время. Сталин считает: он выбрал правильное решение — ведь с американцами и англичанами не получилось у него…
— Зато, мой друг, наш пакт, как взрыв бомбы. И для янки, и для этих англишек…
Сейчас, после приезда, Морель чувствовал: всякий разговор с ним о Сталине наводит Гитлера на размышления. Он невольно сжимается не только от стетоскопа, щекочущего рыхловатое тело фюрера. Видимо, все время спрашивает себя: не обманет ли Сталин его, Гитлера? Но уже по договору шли в Германию из России каучук, марганец, нефть, продовольствие, сталь.
— Потому Сталин думает: мы не нападем, — буркнул Морель. — У вас, мой хозяин, хороший аппетит?
Фюрер улыбнулся:
— Отменный. — Он как бы намекал на что-то другое.
— Нам не надо было бы воевать, мой хозяин. — Морель задумчиво уставился на окно, вместо того, чтобы ощупывать то место желудка, где у вождя начинается боль.
— Почему, мой друг?
— Это ужасно в принципе. Я это как врач чувствую. Вы представляете распластанное человеческое тело. И всем не поможешь, если случится много тяжелых ранений.
— Но ведь не один вы врач. Их у нас много. Они все пойдут и выполнят свой долг перед рейхом. Не так ли?
— Так-то оно так. Но, знаете, сколько могут погибнуть мирных людей, они, мой хозяин, не привыкли к войне.
— Все дело в том, что их и не приучали к ней. А если вы, мой друг, захотите жить лучше, надо, чтобы кто-то из нас позаботился об этом. Я и забочусь о нации. Это мой долг.
Морель перед приходом своего хозяина начитался газет. Здравый смысл подсказывал ему, сколько крови льется теперь, в эти минуты и часы, когда они сидят и рассуждают за других. Морель представил, что делала бы теперь на поле брани женщина, о которой он все чаще и чаще думал. Первое время по приезде что-то на время забылось, но только встречался он с более или менее красивой женщиной, он тут же сравнивал ее с той женщиной, с которой ему довелось быть в Цюрихе, и горячая волна шла откуда-то из души, он задыхался от тех чувств, которые испытывал тогда, в волнении, в близости… «Боже, сохрани нас! Пожалей нас. Пожалей милую мою женщину. Пожалей мою фирму…»
— Что-то вы шепчете, мой друг?
— Я молюсь.
— Помолитесь и за меня. Мне временами бывает больно. Если бы не вы…
— Я помолюсь, мой хозяин. Помолюсь и за вас, и за себя.
— Вы стали меньше пить, мой друг. Это хорошо.
— Я бы не хотел стареть, мой хозяин.
— Все об этом мечтают, Теодор. Мечты не возбраняются.
— Я бы хотел, мой хозяин, иметь дело с чистым небом. Страшно, когда шумит над головой снаряд. Не правда ли?
— Да, это скотское чувство. Вроде за шеей у тебя сидит кот и царапает своими крепкими когтями.
— Что бы вы подумали, мой хозяин… Вдруг бы я обзавелся семьей?
Гитлер подумал всего капельку и ответил:
— Почему бы и нет? Тогда хотя бы за вами можно будет последить серьезно… Это шутка, Теодор. Не обижайтесь.
— Я не привык обижаться.
— Да они все одолевают вас шутками, вы им прощайте!.. Она — немка? Чистокровная или с какой-нибудь смесью?
— Нет, я еще не знаю, — смешался Морель. — Я только предполагаю…
— Морель, если вас будет двое, это уже много. Тогда я при всем моем старании не спасу вас.
— Что вы имеете в виду, мой хозяин?
— Неужели они вас не обзывают евреем, мой друг?
— Но я же не еврей. Я им уже много раз растолковывал.
— Вы видели портреты этого человека, который работает у Сталина? Этот их нарком Молотов? Сталин считает, что он не еврей. А мне кажется, что чистокровный юда…
— Видите, чем отличаетесь вы от Сталина. Сталин защищает, а вы… Сразу меня зачислили туда, откуда я никогда не выберусь…
— Если вас посадят наши эти палачи, то вам никогда не вырваться. Вы не докажите там, внутри тюрьмы, когда вас посадят за десять замков, что вы — совсем другой национальности, не такой, как этот их нарком Молотов.
— Почему вы решили, что таких надо убивать?
— Да потому, что они распяли Христа. Они всегда безнаказанны. Это меня, если хотите знать, бесит. Почему они такие?.. — Он сделал паузу и потом жестко выдавил: — Я вас уважаю, Морель. Я ограждаю вас от любых случайностей. Но я умываю руки, если вы приведете к нам еврейку.
— Следовательно, не стоит при вас говорить о каких-то серьезных вещах.
— Нет, не правда. Со мной вы можете говорить, сколько угодно. Но с другими — будьте осторожны… Вы знаете, почему Сталин живуч и его беспрекословно слушают?
Морель пожал плечами:
— Не могу ответить.
— Не можете? — удивился фюрер. — Это же так просто. Сталин все засекретил. Они имели, мой друг, привычку. Боролись с царем, конспирировали дела. Сейчас все труднее и труднее достать материалы их пленумов. Уж не говоря о Политбюро. Нам надо учиться тоже держать все в секрете. И мы непобедимы.
— Но вы же говорите с народом…
— С народом? Вы верите, что есть где-то народ? Это кричащая и рычащая толпа, Морель.
— У вас есть основания верить, что народ вас поддерживает…
