Джим Томпсон - Убийство
У Пита есть семья — жена и дочь, но Луана и до них не пыталась добраться. Да о них и сказать-то нечего: такие они бесцветные, к тому же одеваются ужасно. Ходят вечно согнувшись, опустив голову, как будто готовы пуститься наутек, если вы на них случайно посмотрите. Никого они и не интересовали — интересоваться было просто нечем. Но будь это даже и не так, Луане следовало сто раз подумать прежде, чем распускать о них сплетни.
Видите ли, много лет назад, когда мы с Луаной еще не были женаты, ее папаша сыграл с Питом плохую шутку. Надул его на кучу денег и положил их в банк на имя Луаны, так что Пит не мог даже подать на него в суд. Луана из-за этого всегда чувствовала за собой вину. И она бы здорово призадумалась, прежде чем сделать что-то такое, что могло навредить Питу или его семье.
— Ладно, — сказал Пит. — У меня такое чувство, что этот сезон будет не самым паршивым. Может, даже самым лучшим.
Я подставил стул к вентиляционной отдушине, снял решетку и пролез в трубу. Я медленно полз по ней на животе, извиваясь как червяк и собирая по пути всю пыль, паутину и дохлых тараканов. Там было так душно, что я едва дышал, к тому же стукнулся головой, когда чихнул, и в конце концов превратился в сплошной комок пота и пыли. Наконец, прочистив трубу со всеми ее ответвлениями, я вышел на свободу.
Я спрыгнул на крышу вентиляционной камеры, натянул ремень вентилятора и запустил большой четырехсильный мотор, после чего через заднюю дверь вошел в мужскую уборную.
Там я подошел к зеркалу. Ну и вымазался же я — с ног до головы в грязи и паутине! Я уже собрался открыть кран над умывальником, но не успел донести до него руку, как мороз пробежал у меня по коже.
Несколько секунд я так и стоял, замерев. И слушал пианино Рэгза, слушал ее голос. Потом развернулся и вышел в танцзал, машинально прихватив свою швабру.
В зале было почти темно — горела только настольная лампа на пианино. Поэтому в первую минуту я решил, что это поет Джейни. Потом подошел поближе и понял, что передо мной совсем другая девушка. У нее был почти такой же голос, как у Джейни, и такие же волосы — цвета жженого сахара. Но она была немного покрупнее. Не то чтобы выше или толще, но все-таки покрупнее. Во всяком случае, местами. Было заметно, что она не профессиональная певица. В зале было довольно жарко, и Рэгз разделся до пояса. А на ней были только лифчик и крошечные шортики.
Вы бы сразу поняли, что она хорошая певица. Но я видел, что Рэгз недоволен. Я это понял потому, что он заставил ее прийти на репетицию и петь «Звездную пыль», хотя сам всегда твердил, что настоящим певцам не нужны никакие репетиции.
— Это единственная вещь, где им не удастся смухлевать. В любых других сколько угодно, но в «Звездной пыли» — ни за что.
Он резко опустил руки на клавиши. Так что они щелкнули. Она замолчала и повернулась к нему. У нее было жесткое, угрюмое выражение лица.
— Ну ладно, детка, считай, что ты выиграла. Сдаюсь на милость победителя. Стар я для таких гонок.
— Простите, — пробормотала она.
— На что мне твои извинения? Скажи лучше — твое имя Ли? Дэнни Ли, правильно?
— Вы же знаете, — ответила она.
— Я тебя спрашиваю. Не Кармайкл, не Портер или Мерсер? Это ведь не твоя музыка? Значит, у тебя нет права ее уродовать? Совершенно верно — нет, такого права ты не имеешь. Это они написали музыку, и она такая, какой и должна быть. Поэтому оставь свои штучки. Мы ведь не бежим наперегонки. Тебе нужно только слушать музыку и идти за ней.
Он взял с пианино свою сигарету и сунул в угол рта. Опустил руки на вздрогнувшие клавиши. Теперь это уже не было бегом наперегонки. Каждая нота выходила чисто, мягко и сильно. Спокойно, легко и сладко.
Дэнни Ли взяла дыхание. Она держала его, лифчик на ней натянулся. Она кивала в такт музыке и отбивала ногой ритм. Она слушала пианино, а потом разомкнула губы и вместе с воздухом выдохнула слова «Звездной пыли». Хрипловато и мягко. Она выталкивала их из глубины, и они плыли, сохраняя тепло и сладость ее тела. Они поднимались в ней и плыли, сохраняя тепло и сладость глубин, в которых зародились. Я взглянул на Рэгза. Он улыбался с закрытыми глазами. Я перевел глаза на девушку и нахмурился.
Даже тогда, когда она стояла не шевелясь, в ней угадывалось какое-то движение. Теперь же она начала пританцовывать, а такие вещи всегда выводили из себя Рэгза Макгайра. Он вечно твердил, что это дешевые штучки, что это не для певцов, а для акробатов.
Рэгз открыл глаза. Улыбка исчезла. Он убрал руки с клавишей и положил их на колени. Не стал ни орать, ни ругаться. Даже не шевелился. Тишина сгустилась такая, что хоть ножом ее режь. Он махнул ей рукой, чтобы она подошла. Она нехотя, нога за ногу, двинулась к нему. Лицо стало настороженным. И вдруг Рэгз резко отправил ее обратно. Это получилось довольно грубо.
Она вернулась на свое место. Рэгз снова опустил руки на клавиши, и она снова запела. Я чуть пошевелился. Рэгз слегка кивнул мне, и я замер, впитывая ее голос, всю ее впитывая в себя.
Песня закончилась. И я зааплодировал, забыв и о Рэгзе, и о том, что вообще не имею права здесь находиться, — так это было здорово.
Рэгз сощурился. Потом ухмыльнулся и сделал жест в мою сторону.
— Видишь, детка, ты уже имеешь успех. Считай, что ты сдала экзамен.
Было ясно, что он издевается. Над ней, конечно, потому что мы с ним были приятелями и частенько болтали о том о сем. После его слов она посмотрела в мою сторону, и, черт побери, я вспомнил, до чего же я грязный! Тогда она повернулась ко мне спиной, нагнулась, выпятила зад и повертела им у меня перед носом.
Рэгз захохотал. Он хохотал и колотил кулаками по крышке пианино. Она что-то крикнула, но в этом шуме мы не разобрали слов, хотя ясно было, что она выругалась.
Он все хохотал и стучал, когда она сошла с эстрады и отправилась в гримерную.
Я тоже попытался улыбнуться. Конечно, и мне было смешно, но не настолько.
Глава 3
Рэгз Макгайр
Я встретил ее около четырех месяцев назад, в одном местечке в Форт-Уэрте, в конце Западной Седьмой улицы. Я не искал ее специально, я тогда вообще никого не искал. В тот вечер я просто вышел пройтись и шел, покуда не устал, — так я и оказался в этом заведении.
Это был крошечный бар под открытым небом, огороженный решеткой, там было множество столиков и толпа народа с пивными кружками. Я сел и тоже заказал себе пива.
Официантка принесла мою кружку, а вслед за ней подошла еще одна женщина и подсела к моему столику. Она выглядела довольно жалко, хотя мне было совершенно наплевать на то, как она выглядит. Я дал ей пару долларов и сказал, что нет, спасибо. Она ушла, а на эстраду вышел оркестр, точнее, трио — саксофон, пианино и ударник.
Смотреть было не на что, хоть они и назывались диксилендом. Но они исполняли музыку, по крайней мере, старались ее исполнять, а в наше время это кое-что значит.
Они сыграли «Сахарный блюз», и «Ванг-ванг», и «Глупца». Их жалкое мяуканье наводило на мысль о протянутой руке и картонке с надписью «Помогите на пропитание». Поэтому в перерыве я послал к ним официантку с двадцатидолларовой бумажкой.
То, что это двадцатка, я заметил, когда деньги были уже у нее в руках. Я собирался дать им пятерку, хотя и это вряд ли мог себе позволить. Вообще было много такого, чего я не мог себе позволить. Но она уже взяла деньги, и они уже перестали играть, так что я оставил все как есть.
Официантка указала на меня. Они дружно встали, поклонились, заулыбались, я даже имел глупость подумать, что они меня узнали. На самом-то деле нет, конечно. Тем более, что я-то был музыкантом, а не просто играл за деньги нечто вроде музыки, под которую не решился бы плясать даже сам святой Витт. Видимо, в глазах этих ребят я был просто великим транжирой. И в глазах всех остальных в этой забегаловке — тоже.
Я заметил, как официантка направилась к угловому столику. Там, лицом ко мне, сидел мужчина. Вид у него был нетрезвый, а костюм вряд ли стоил дороже восемнадцати долларов. С ним сидела девица, я видел только ее спину. Официантка пошепталась с ней, и девица поднялась со стула. Ее спутник попытался было протестовать, тогда из-за угла вышел здоровенный тип с закатанными рукавами, сгреб его за шиворот и вышвырнул вон.
Девица остановилась около эстрады. Раздался взрыв аплодисментов, сопровождаемый стуком кружек о столы. Мое сердце ухнуло, я вытаращил глаза и даже приподнялся со стула. Потом я снова сел. Конечно, это была не Джейни. Да и что ей делать в подобном заведении? Не в ее привычках шляться по барам. К тому же я совершенно точно знал, что сейчас она дома, возится с детьми, пьянствует и распутничает...
Джейни вернулась в Нью-Йорк. Тем вечером я долго разговаривал с ней по телефону и просил, чтобы она спела «Меланхоличную малышку», одну из лучших песен, которые мы записали. Одну из дюжины тех, что, слава Богу, до сих пор неплохо раскупаются. Хотя я и не могу себе представить, кому они нужны. Может, клиентам психушки. Должно быть, этих бедняг держат взаперти до тех пор, пока они окончательно не превратятся в слабоумных.
