Шарль Эксбрайя - Убийство девственника
– Ничего страшного. Давайте быстрее, Жан-Жаку не терпится дать вам указания.
Что-то бурча себе под нос, кухарка сняла фартук и прошла в гостиную.
– А, Агата! Мы с Патриком хотели позвать несколько друзей, и я желал бы, чтобы вы приготовили что-нибудь менее торжественное, чем обычно заказывает моя матушка.
– Что вам угодно, чтобы было подано?
И Жан-Жак принялся нудно разглагольствовать о гастрономии, стараясь протянуть время, чтобы Патрик успел реализовать свою любовную стратегию. Они перешли к обсуждению закусок, когда из кухни донесся вопль, напоминающий вой раненого льва. Оба вскочили и побежали на крик.
Наследник Нантье едва не разразился хохотом, увидев следующее: Дебора со сверкающими гневом глазами, немного растрепанная, стояла напротив Патрика Гюнье, который, охая, держался за поясницу. Жан-Жак с удивлением заметил, что левая рука его приятеля в крови.
– Что с тобой, Патрик?
– Эта проклятая девица меня ранила!
– Ранила? Куда?
– Трудно сказать, старик, а еще труднее показать!
Жан-Жак корчился от хохота, Агата кричала:
– Дебора! Как вы могли?
Девушка ответила:
– Как я могла! Но он на меня набросился! Заломил мне руки и хотел поцеловать!
– И что?
– Ну, а я держала в руке шампур и воткнула его куда смогла!
Усевшись на стул, Жан-Жак плакал от смеха. Кухарка обратилась к потерпевшему:
– Господин Патрик, вы что, не понимаете, что не все девушки похожи на Сюзанну?
– По-моему, сейчас не время меня воспитывать!
– Хорошо, идите к себе, Дебора, а вы, Жан-Жак, оставьте меня наедине с господином Патриком, я за ним поухаживаю. Давайте, спускайте штаны, господин Патрик!
Раненый смущенно возразил:
– Вы правда хотите…
– А что вы думаете? Что я, дожив до таких лет, мужской задницы не видела? Видела, и не одну, знаете ли!
Уходя, Жан-Жак посоветовал:
– Старик, если бы вы были честным игроком, то в свою очередь тоже бы извинились перед религиозной девственницей.
– Ну ладно, ладно, ты выиграл… Приношу вам свои извинения, Дебора.
Она окинула его презрительным взглядом:
– «Смотрите прямо и поступайте праведно, ибо благодать моя осенит и правда восторжествует», – так говорил Господь устами Исайи.
– Аминь, – добавила Агата.
На протяжении последующих дней Дебора не переставала спрашивать себя: не лучше ли ей в самом деле вернуться домой, ведь эти Нантье ей порядком надоели. В конце концов она не уехала, но только потому, что мадемуазель Армандина ее об этом попросила, да и Моника посоветовала остаться. Дворецкий, которому Агата все рассказала, посчитал, что девушка слишком многое себе позволяет, но в то же время признал, что у нее не было другого способа защитить свою честь, и выразил надежду, что подобные истории не повторятся.
Весь этот сыр-бор был скоро забыт по двум причинам: во-первых, приближался день традиционного приема Нантье, и один министр, женившийся в Анси, должен был украсить его своим присутствием. Во-вторых, однажды к госпоже явился Эдуард с перекошенным лицом и доложил, что он только что встретил Сюзанну Нанто, горничную, от которой они думали навсегда избавиться. По мнению дворецкого, речь шла о попытке шантажа или мести. О том, в какие формы выльется эта месть, можно было только догадываться, но в любом случае следовало опасаться скандала.
Несколькими днями позже Эдуард чуть не упал, когда на лестнице, ведущей на этаж к прислуге, заметил Сюзанну. Он догнал ее.
– Сюзанна! Как вы посмели! В этом доме! Как вы сюда вошли? Кто открыл вам дверь?
Девушка смерила его взглядом и грубо – Эдуард не помнил, чтобы с ним вообще кто-нибудь так разговаривал – процедила:
– Толстяк, если тебя спросят, скажешь, что ничего не видел. Ясно?
Пораженный такой наглостью, дворецкий с трудом перевел дыхание, но когда собрался с мыслями, было уже поздно: Сюзанна исчезла, захлопнув за собой дверь, выходящую на бульвар. Какая дерзость! Что она себе позволяет! Почему она так изменилась? Он побежал к хозяйке, чтобы в подробностях описать ей невероятную сцену, от которой он никак не мог прийти в себя. Мадам Нантье с достоинством его выслушала.
– Благодарю вас, Эдуард… Я проведу расследование и выясню, кто же настолько потерял голову, чтобы осмелиться впустить в наш дом эту девчонку. Я бы никогда не поверила, что это возможно, если бы кто-то другой мне об этом сообщил… Это так сложно, Эдуард, – управлять домом, в котором мужчины забыли о своих обязанностях.
Дворецкий ограничился кивком, Генриетта Нантье продолжала:
– А сейчас займемся приемом. Все должно быть на уровне, которого требует наше положение в обществе. Вы ведь знаете, что мы принимаем министра Гранделя и его жену Шанталь, слывущую самой красивой женщиной в Париже. Монику поставим в гардероб, вы будете встречать гостей, а Дебора подаст прохладительные напитки. Как обычно, я рассчитываю на вас, Эдуард, и хочу, чтобы все прошло наилучшим образом.
– Можете не сомневаться, мадам, я сделаю все, что от меня зависит.
Как и желала Генриетта Нантье, вечер проходил как по маслу. Мадемуазель Армандина развлекала пожилых дам, их мужей взял на себя Жорж Нантье, Ирена играла роль хозяйки дома, а Жан-Жак и Патрик обхаживали Шанталь Грандель, действительно очень красивую. Единственным ее недостатком были слишком большие ступни, отчего она очень страдала. Что до министра, он принадлежал к разряду светских людей, чересчур хорошо воспитанных, чтобы показать, как ему скучно среди себе подобных.
Атмосфера вечера резко изменилась, когда в гостиную, катя перед собой столик с прохладительными напитками на любой вкус, вошла Дебора. Ее сопровождал Эдуард. Природная красота яркой брюнетки с голубыми глазами поразила мужчин и женщин, привыкших к искусственным лицам и прическам, что было особенно приятно Генриетте Нантье. По общему мнению, у нее на службе находилась одна из самых красивых девушек города. И еще радостней было то, что дяди Жерома с его вечными скептическими хихиканьями здесь не было: этот медведь не переносил никакого общества и в дни приемов рано отправлялся к себе в спальню, где ему накрывали скромный ужин.
Кроме Жан-Жака и Патрика, все мужчины, окружавшие Шанталь Грандель, оставили ее и залюбовались Деборой, и Шанталь почувствовала в этом минутном безразличии жестокое оскорбление. Ее настроение испортилось до того, что, когда Дебора проходила мимо, она незаметно вытянула ногу так, чтобы служанка споткнулась. Столик чуть не опрокинулся на одну пожилую даму, которая жалобно ахнула. Генриетта в ужасе набросилась на служанку:
– Дебора! Что с вами? Вы что, не в состоянии следить за своими движениями?!
Смущенная, но искренняя девушка попыталась объясниться:
– Простите, мадам, но я не заметила ноги госпожи.
Пробежали смешки, похожие на легкое дуновенье весеннего ветра, но, как бы их ни пытались сдержать, от Шанталь они не ускользнули, а малейшее упоминание о ногах совершенно выводило ее из себя. Дрожа от злости, она крикнула:
– Скажите еще, что я поставила вам подножку!
– Ваша нога…
– Да вы просто нахалка!
История принимала нежелательный оборот. Эдуард, прекрасно видевший маневр мадам Грандель, хотел увести Дебору, но в сраженье вступил министр:
– Это переходит всякие границы! Немедленно извинитесь перед мадам Грандель!
– Извиниться?!
Привыкший к беспрекословному повиновению министр повторил по слогам:
– Нс-мед-лсн-но!
– Нет!
– Что?!!!
Мадам Нантье была совершенно убита. Она думала, что победа у нее в руках, и вдруг все рухнуло! Триумф превращался в полный провал по вине какого-то ничтожного созданья, осмелившего перечить Гектору Грандель! Шанталь встала и взяла мужа за руку.
– Друг мой, прошу вас, пойдемте отсюда!
Министр отвел руку супруги:
– Секундочку, дорогая! Мне хотелось бы узнать причины такой наглости!
Возмущение переполнило Дебору.
– Господь унижает нас, когда мы заблуждаемся, но приказывает нам быть неумолимыми в нашей вере, когда правда с нами! Госпожа специально вытянула ногу, чтобы я упала.
Такое обвинение произвело настоящую сенсацию. Цвет лица Гранделя изменился на ярко-пунцовый. Его жена издала стон раненой птицы и рухнула без чувств, на что никто не обратил внимания. Эдуард тряс руку хозяйки дома, умоляя ее не падать духом. Министр произнес:
– Вы осмелились…
Дебора отпустила столик на колесиках и от волнения и гнева неожиданно перешла на свой родной патуанский:
– Е piei, m'en foule! M'emmasguas toutеs! S'es pas que de messourguies! M'en vaou a moun oustaou! (И вообще мне наплевать! Вы все здесь мне надоели! Вы все здесь вруны! Я уезжаю домой!)
Вопреки ожиданиям, министр не кинулся врукопашную. Лицо его сначала расплылось в недоверии, а потом он почти дружески спросил:
