Владимир Черкасов - Опер против святых отцов
- О гендиректоре Ячменеве новое слышно? - продолжил Сверчок, подчеркивая, что это лицо в деле будет фигурировать.
- Вчера Феоген с ним пил. Все о гостинице "Пальма" толкуют.
- Так-так, - подбодрил ее Сверчок.
- Ячменев Феогена заверил: все будет теперь с "Пальмой" в шоколаде. Они там Центр по паломникам затевают.
- Как бы обмывали они это дело? - уточнил Сверчок.
- Ну да. Феоген доволен, приехал домой, давай своему начальнику названивать, что "Пальма" у них в кармане. Где-то у Лубянки эта гостиница находится.
- Козлы вонючие! - прохрипел Сверчок, бросив на тарелку вилку с наколотым на нее грибком. - Они на днях директора той "Пальмы" завалили.
- Иди ты! - воскликнула Мариша.
- Крутые, - процедил "бык", откидывая чубчик, - а мы покруче.
- Сам Феоген в такой мокрухе? - удивлялась Мариша.
- А чего? Иль ты своего попяру плохо знаешь?
- Не подумала б, что он до такого дошел.
Сверчок угрюмо посмотрел на нее.
- До кровищи на своих руках, Маришка, доходят лишь такие, как мы. Ты да я, да мы с тобой. А такие, как твой Феоген, его корешок Ячмень, грабки пачкать не будут. Прикинули хер к носу по "Пальме", решили ее директора убрать. Причем, мерекаю, курва архимандритий, когда мозговал о том с Ячменем, еще понт давил, что не петрит, как именно тот "пальмовского" убирать будет. А Ячмень, видать, уж конкретно какого-то мочильщика нанял. Шлеп! шлеп! - грохнули прямо у дверей его хаты.
- А братву этот фрайер "пальмовский" колышет? - осведомилась Мариша, продолжая закусывать.
- Наших друзей он был человек. Теперь квитаться надо.
Мариша внимательно глядела на него, пытаясь понять, о каком "прямом деле" сказал Сверчок в начале разговора. Все же надеясь, что слишком прямо ее это не коснется, поинтересовалась:
- Тебе расхлебывать?
- Нам, - хрипанул Сверчок и выпил еще водки.
Теперь, побледнев, отложила вилку Мариша.
- А я-то зачем?
- Покажешь мне того Ячменя, побудешь на шухере.
- Да я заранее тебе его покажу, а на шухер завсегда шестерки имеются, взволнованно попробовала отговориться Мариша.
- Не твоего ума, бикса, дело, - грозно проговорил Сверчок. - Заиграло очко? А как год назад от братвы соскакивала? Иль думаешь, будто старых бригадиров нет, так твой должок в твою красивую жопу улез? Закройся.
- Да я так, - вздохнув, сказала Маришка, опустив потухшие глаза-озера.
- Так-то в цвет, - обиженно прохрипел "бык". - А я, когда ты дешевку поклеила, тебя еще и отмазывал. Крутые нарекания от братвы имел.
Мариша сочувственно взглянула.
- Значит, ты да я, да мы с тобой, братан?
Сверчок ответил ей всей угрюмостью щелок-глаз. Потом заговорил по-деловому:
- Кончать Ячменя надо немедля, чтобы осознал архимандритий, на кого он завалом Пинюхина с "Пальмы" поднялся. В самый цвет было бы, чтоб завалить Ячменя прямо на глазах у попа.
- Ну, ты даешь! К чему крутняк? Если тебе своей тыквы не жалко, мою красивую жопу пожалей.
- Так наши высокие люди мне заказали, - раздраженно произнес Сверчок. Тебя подставлять не требуется: на дому у вас валить и все такое. Ты сама смерекай: в каком бы месте Ячменя с попом на пару прихватить, а я там сам разберусь. И еще требуется замочить Ячменя в тех же краях, где его мочильщик Пинюхина положил.
Маришка задумалась, потом сообщила:
- "Пальмовский" директор на Мясницкой жил, там его и оприходовали. И есть рядом с той улицей место, куда на днях Феоген с Ячменевым пойдут, но оно святое.
- Какое-какое? - усмехнулся Сверчок.
- В церковь они пойдут. Неужто в храме ты на завал способен? - пугливо посмотрела на него Мариша своими обычно невозмутимыми глазами.
- Монашка, в душу твоей манды, - процедил Сверчок. - Ты чего опять лепишь? Иль я в Бога не верую? Моя вера покруче будет твоей, лахудра. Пошто меня пуля не берет и на воле я годы, когда кореша головы кладут и на нарах валяются? А? Ты об этом, бикса, задумайся. В церкви валить? Грешно о том и помыслить! строго прохрипел Сверчок и закрутил "караулками" от возмущения.
- Прости. Молиться они будут в храме во имя Архангела Гавриила, на Антиохийском подворье. Знаешь эту церковь? На Чистых прудах Меншиковой башней ее еще называют.
- У метро "Чистые пруды", что ль? Высокая, оранжевая церквуха? А чего там они решили?
- У Феогена на Подворье друг служит, его престол в Сирии, Дамаске. Феоген туда часто в командировки ездил, а сейчас на Подворье к тому сирийскому другу наведывается. - Она подумала и добавила:
- А может... Директор "Пальмы" рядом жил. Может, за упокой его души решили отслужить?
Сверчок так заржал, что закуской подавился. С трудом откашлялся.
- Ну ты задвинула, подруга! Будут эти упыри за него молиться! У тебя в монастыре, часом, крыша не потекла? Да не. Должно, тот сирийский кореш такой шишке, как Феоген, столы накрывает. На этот раз архимандритий решил на халяву еще и Ячменя напоить.
Сверчок замолчал, закурил, думая. Потом сказал:
- Валить надо на подходе к церквухе, а то потом долго ждать: пока намолятся, пока нажрутся.
Они обговорили с Маришкой детали операции, с удовольствием съели десерт и порознь выскользнули из ресторана.
***
В последние дни Кострецов и Топков "вели" своих подопечных.
Капитан присматривал за квартирой Феогена больше по вечерам, чтобы определить его домашнее окружение и гостей. Однажды он увидел Маришу, вышедшую со Шкуркиным из подъезда. Они сели в его "Опель" и остановились у ресторана. За этот вечер опер убедился, в каких они отношениях. Мариша, прижившаяся у Феогена в московской квартире, вела себя с ним, переодевшимся в цивильный костюм, привольно.
Лейтенант изучал Ячменева на его рабочем месте в "Главтуре" и в деловых поездках по городу. Поэтому в день, когда Сверчок запланировал убийство, Топков с утра колесил на оперских "Жигулях" за "Ауди" гендиректора.
Когда после обеда Ячменев подъехал к Данилову монастырю, где в его машину сел архимандрит Феоген, Гена позвонил по сотовику Кострецову в отдел:
- Сергей, оба наши объекта в тачке Первого, - как называли они Ячменева в отличие от Второго по значимости подозреваемого - Феогена.
- Куда направляются?
- Куда-то в твой район, - докладывал лейтенант, вися "на хвосте" у ячменевской "Ауди".
Ячменев свернул в Архангельский переулок, и лейтенант сообщил:
- Мы уже рядом с родным отделом, на Архангельском. Остановились у Меншиковой башни. Выходят. Понятно, на Подворье идут...
Он замолчал, потому что в момент, когда архимандрит и Ячменев смешались с толпой идущих на всенощное бдение, раздался громкий крик Феогена:
- Убили! Человека убили!
- Сергей! - закричал Топков в трубку. - Наверное, Ячменева убили! Давай сюда!
Лейтенант выскочил из машины и кинулся к столпившимся вокруг убитого. На земле навзничь лежал мертвый Ячменев с только что погасшими глазами.
Топков быстро оглядел тело, перевернул труп: два удара ножом сзади, под левую лопатку...
В это время Кость летел к месту происшествия самым коротким маршрутом. В одном из переулков его взгляд невольно напоролся на бешено вильнувший с поворота "Форд", за рулем которого сидела Мариша. Она гнала его с заскочившим в машину после акции и легшим на заднем сиденье Сверчком. Из уносящегося автомобиля капитан успел выхватить глазами только ее напряженное лицо. После этого Кострецов припустился к церкви во всю мочь.
На Подворье около трупа Ячменева Топков опрашивал архимандрита Феогена. Кострецов оглядел раны убитого, представился Шкуркину. Тот рассеянно повторил:
- Шли почти рядом. Саша немного позади. Вдруг Саша охнул... Гляжу - он падает. Нападавшего не заметил, народ кругом...
- Вы давно знакомы с Ячменевым? У него были враги? - дежурно спросил Кострецов.
Феоген ответил почти так же, как жена убитого Пинюхина:
- Нынче у всех есть враги, но Сашиных недругов не знаю. Саша мне по паломникам помогал, знакомство у нас с ним было деловое, не близкое. Упокой душу, Господи, раба Твоего Александра. - Он закрестился на купол Меншиковой башни.
Капитан, думая о мелькнувшей перед ним в "Форде" Марише, уточнил:
- Вы здесь только с Ячменевым были?
- Да-да, - покивал толстым лицом Феоген. - Хотели наведаться после службы по паломническим вопросам к отцам на Подворье.
Цепко оглядев стоявших вокруг людей, Кострецов объявил громко:
- Граждан, видевших как, произошло убийство, прошу рассказать!
Две старушки закивали головами в толстых платках, придвинулись к нему.
Кострецов невольно обратил внимание на самую колоритную личность из толпы. Это был худой, изможденный мужик лет за пятьдесят, длиннобородый, кривоногий. Его рубаха навыпуск под старым пиджаком была подхвачена ремешком. Он словно сошел со старинных фотографий на плотном картоне. Но самым примечательным было его изрезанное морщинами лицо, светящееся каким-то неугасимым внутренним светом. Глаза незнакомца с усмешкой уставились на Кострецова.
