Елена Басманова - Заговор стервятников
— Так-так. — Вирхов угрожающе надвинулся на опешившего возницу и схватил его за отворот тулупа: — Вот ты, голубчик, и попался. С час назад был здесь?
— Был, ваш сияство, — недоуменно ответил тот.
— Кого привозил?
— Фамилию не знаю, но человек достойный, обходительный. Думал забрать здесь друга, да не застал. Один и поехал в тиятр Пассаж.
— Пассаж! — взъярился Вирхов. — Не хватило ему театральных эффектов здесь! Откуда вез ты его сюда?
— Из Шахматного клуба, ваш сияство, — с готовностью ответил мужик. — Да я сомнительных личностев не вожу. Я на хорошем счету.
— Зачем же ты сюда вернулся и простаиваешь? — не поверил Вирхов. — Кого ждешь? Да и стоишь порядком — вон лошадь-то вся околела.
— Сам дивлюсь, — возчик пожал могучими, распирающими тулуп плечами и вжал голову в воротник, видимо, понимая, что влип в неприятную историю. — Энтот-то, из тиятра, сказал ворочаться сюда, друга его ждать, тот, мол, щедро заплатит. Я вас его другом и полагал…
Доктор Коровкин решил напомнить следователю о своем присутствии:
— Он дал описание друга или назвал его фамилию?
Вирхов отпустил отворот овчинного тулупа. Губы следователя уже не двигались, руки в тонких перчатках закоченели. Он со злобой смотрел на бандитскую рожу с кудлатой бородой.
Обрадованный возвращенной свободой движений извозчик отвернулся от своего мучителя и, оборотившись к спокойному седоку, ответил на его вопрос самым неожиданным образом:
— Велено ехать к «Лейнеру», дождаться господина Вирхова. Так и сказал — господин Вирхов тебе щедро заплатит!
ГЛАВА 4
Господин Икс с трудом выпроводил последнего из Бурбонов. Он запер за посетителем дверь и с сочувствующим видом подошел к Марии Николаевне Муромцевой. Девушка, записав со слов посетителя все необходимые данные, убирала в ящик стола письменные принадлежности.
— Прошу вас не беспокоиться, дорогая Мария Николаевна, дело, кажется, простое. Человек в нервическом перевозбуждении. Состояние хроническое. Вероятно, пьет. Посему не исключены слуховые галлюцинации. Удивительно, как ему чертики по углам не мерещатся. Видно, до белой горячки еще не дошел.
— Вы сможете как-то уладить эту историю? — безучастно поинтересовалась Мура.
— Разумеется. Все хлопоты беру на себя. А что касается Орлеанской девственницы….
— Глупая выдумка. Для таких, как Холомков. Интересно, откуда Холомков узнал, что я занимаюсь сыскной деятельностью?
— Думаю, он этого не знает, — поспешил утешить хозяйку Бричкин.
— Но почему же Холомков послал этого Бурбона в наше бюро?
— Забавляется, наверное. О бюро узнал из объявления в газете. Не отправил же он Бурбона к Фрейбергу — знает, что гонорар король петербургских сыщиков берет немалый, а неизвестное бюро дешевле. Таков, полагаю, был ход его мыслей. Когда я служил в артиллерии…
Но Марии Николаевне некогда было выслушивать воспоминания своего помощника, оставившего армию по причине слабого сердца. Она направилась к вешалке, за шубкой.
Бричкин на удивление резво подбежал, чтобы проявить усвоенную с юности галантность.
— Не знаю, смогу ли завтра заехать, — сказала Мура, — все так быстро меняется. Может, из-за войны и занятия отменят. Но вы самостоятельно справитесь с этим Бурбоном, Софрон Ильич?
— Не извольте сомневаться. Если возникнет необходимость вашего участия или совета, пришлю записочку. Но пока что завтра, с утречка, когда будет посветлее, обследую жилище этого королевского отпрыска.
Бричкин, подав Муре шубку, прихватил с вешалки и свое пальто, считая не лишним вывести хозяйку на улицу. Он дождался извозчика, запомнил номер и только тогда вернулся в бюро.
А юная владелица сыскного агентства не долго раздумывала о последнем Бурбоне, затерявшемся в российской столице. Она спешила домой, ибо предполагала, что там уже порядком беспокоятся из-за ее отсутствия.
Укутанный в белые одежды город, несмотря на холод и колючий снег, как никогда казался ей уютным. Мягкий, приглушенный свет фонарей рассеивал тьму; костры на перекрестках, как островки тепла, охраняемые надежными стражами в занесенных снегом шинелях, сулили приют бездомным и случайным прохожим. Ничего не изменилось из-за того, что Россия вступила в войну с далекой Японией, разве что народу на улице больше чем обычно в это время суток.
Дом на Васильевском, где квартировало семейство профессора Муромцева, встретил ее приветливым подмигиванием окон, расчищенной дорожкой у подъезда.
В прихожей Мура испытующе глянула в лицо горничной Глаше. Помогая барышне снимать пальто и меховые ботиночки, Глаша укоряюще качала головой.
Действительно, к обеду младшая профессорская дочь припозднилась, и папенька, по словам Глаши, изволил гневаться, что из-за нее обед задержали. Наскоро приведя себя в порядок, Мура скользнула в столовую, походя чмокнула отца за ухом, в кудлатую голову, села за стол, быстренько налила себе суп из заботливо подвинутой матерью супницы.
— Надеюсь, ты не намерена сбежать на фронт? — сурово спросил у нее отец.
— Зачем ты так, Николай Николаевич? — с мягкой укоризной отозвалась профессорская супруга Елизавета Викентьевна. — Маша девушка разумная, не легкомысленная.
Профессор недовольно фыркнул:
— Брунгильда тоже рассудительная. А собирается с концертами на Дальний Восток. Ублажать японцев моцартовскими сонатами.
Старшая его дочь, имевшая успех как пианистка и в Петербурге, и на гастролях в Европе, густо покраснела и низко опустила пышную золотистую головку к тарелке с телячьей котлеткой. Длинные ресницы увлажнились, слезинка упала на тушеную капусту.
— Я только говорила, что наши консерваторки высказывали сегодня такое мнение, — дрожащим голосом возразила красавица. — Ехать никуда не собиралась.
— Николай Николаевич, молодежь у нас воспитана в патриотическом духе, первая реакция ее на известие о боевых действиях чрезмерно воодушевленная, — увещевала Елизавета Викентьевна, с сочувствием поглядывая на дочерей и в то же время понимая крайнее напряжение своего супруга. — Нельзя осуждать детей за это.
— Я и не осуждаю, — пробурчал профессор. — У нас в университете молодежь тоже устроила сходку. Наслушался я пламенных речей на сто лет вперед. Не пугаться желтой тучи, поднимающейся на Дальнем Востоке! Не уходить из Маньчжурии — дважды отступали перед Константинополем, и что из этого вышло? России предназначено выполнить культурную миссию в Восточной Азии: защитить интересы Европы на Дальнем Востоке, как и в период монголо-татарского ига!.. Но с глупостями спорить бесполезно. Безыдейная, безразумная война, дележ шкуры чужого медведя! Ничего путного из нее не выйдет — не обольщайтесь! Погубят только людей.
Над столом повисла тишина. Выдержав паузу, Мура поинтересовалась:
— А не было ли телефона от Клима Кирилловича?
— Нет, — с готовностью отозвалась Елизавета Викентьевна. — Я тоже беспокоилась: не отправился ли доктор в Военное министерство? Позвонила Полине Тихоновне. Она сообщила, что ее Климушка срочно выехал по приглашению Карла Иваныча Вирхова.
— На место преступления? — Мура оживилась.
— Да, доченька, в ресторане «Лейнер» убийство, — пояснила мать.
— Счастливый Клим Кириллович, — завистливо протянула Мура, — и господин Вирхов тоже. У них настоящие преступления, а у меня… Одни сумасшедшие.
— Неужели еще один объявился? — скривился в усмешке профессор Муромцев. — Рассказывай, кто таков.
— Бедный господин утверждает, что он последний из Бурбонов. Владеет страшной тайной об Орлеанской девственнице.
Профессор побагровел, вилка в его руке воинственно сверкнула.
— Над тобой просто кто-то издевается! Какой-то розыгрыш! Мне кажется, испанские Бурбоны крепко сидят на троне: что-то не слышал, чтобы им пришел конец! Да и остальные, хоть и без трона, благополучно здравствуют в Европе.
— И чего же хочет твой Бурбон? — мягко скорректировала мужа супруга.
— Говорит, у него в доме бродят призраки. Шаги раздаются, стуки, звуки странные. — Мура сосредоточенно копалась в тарелке с телячьей котлеткой, сменившей тарелку с супом.
— Надеюсь, ты к нему не отправишься, — утвердительно заметил профессор.
— Конечно нет, папочка, — вздохнула юная владелица детективного бюро, — Софрон Ильич сам справится. Но самое худшее — я ощущаю себя совершенно бесполезным созданием. Кому сейчас, в такой исторический момент, нужна история? Кому какое дело до Орлеанской девственницы и моего любимого средневековья?
Брунгильда ласково взглянула на сестру и подхватила:
— И я, Мурыся, так же себя чувствую. Почему мы такие бесполезные?
Дочери профессора Муромцева так жалели себя, что на их глаза навернулись слезы. Утерла краешком фартучка набежавшую слезинку и бесполезная для войны Глаша.
