Элиз Тайтл - Ромео
Стоило ей ступить в мрачный вестибюль здания, как у нее заурчало в животе. Она вспомнила, как Гектор назвал ее тощей. Обычно она не забывала о еде. Беспечно развернувшись, она вышла обратно на улицу и направилась в магазинчик за углом.
Готовые, упакованные сандвичи аккуратными рядами лежали на прилавке. Сара купила самый большой, с индейкой, кинула его в сумку, намереваясь съесть в офисе. Она как раз собирала сдачу, когда увидела Берни Гроссмана, своего коллегу и лучшего друга. Берни сидел в своем инвалидном кресле за одним из столиков в дальнем углу магазина за chili con carne[2].
Он поднял на нее взгляд, когда она приблизилась к столику.
— Ты промокла, — сказал он.
Лицом сорокалетний Берни всегда напоминал Саре херувима.
— Дождь идет.
Он протянул к ней руку и промокнул салфеткой ее влажную щеку.
Она отмахнулась и села на стул рядом.
— Прибереги ее для себя. Тебе она сейчас больше нужна. Боже, ну и неряха же ты, Берни. — Его серебристая окладистая борода была щедро вымазана в соусе.
Он ухмыльнулся.
— Я знаю. Тони это бесит ужасно. Он просто помешан на чистоте.
Сара достала из сумки сандвич, но перед тем, как развернуть его, подозрительно покосилась на своего приятеля.
— Ты сказал — Тони?
Берни стряхнул крошки мяса с рубашки, туго обтягивавшей его брюшко.
— Разве я не рассказывал тебе про Тони?
Сара развернула сандвич, разглядела его повнимательнее. Проклятье. На этикетке значилась индейка с майонезом, на самом же деле ломти ржаного хлеба были залиты горчицей. Не до такой уж степени она была голодна, чтобы изменять своим вкусам и довольствоваться чем попало.
— Берни, ты же говорил мне, что Тони — скупердяй и ты будешь последним идиотом, если свяжешься с ним.
Берни опустил ложку. Его правая рука заметно дрожала, так что ложка отбарабанила легкую дробь, прежде чем легла на стол.
— Когда это я тебе такое говорил?
Сара задумчиво отщипнула кусок хрустящей корочки и отправила его в рот, стараясь не обращать внимания на горький привкус горчицы.
— Давай-ка вспомним. Сегодня у нас четверг. Вчера тебя не было на работе, ты плохо себя чувствовал. Остается вторник. Да, именно во вторник ты мне и сказал, что этот парень — говнюк.
— Не передергивай, Сара. Я точно помню, что назвал его скупердяем. Конечно, если для тебя что скупердяй, что говнюк — все едино, тогда и спорить не о чем.
Сара застонала.
— Тебе не стыдно так выражаться, Берни?
Он ухмыльнулся.
— На днях ты сама призналась в том, что тебе нравится, когда я выражаюсь.
— Да-да. Еще скажи, что я призналась в том, что до сих пор верю в бабушкины сказки.
— Боже мой, Скарлетт, что бы с нами стало, если бы мы разучились верить в сказки, — поддразнил он ее.
— Все шутишь.
— Да. Из меня бы получился неплохой эстрадный комик, если бы только я мог занять вертикальное положение. — И он дружески похлопал колеса своего инвалидного кресла.
Сара смущенно улыбнулась.
— О’кей, может, это и не очень смешно. Как бы то ни было, пока я вчера валялась дома, сражаясь с кишечным вирусом, как ты думаешь, кто явился мне на помощь?
— Флоренс Найтингейл собственной персоной?
— Тони, между прочим, имеет официальный статус брата милосердия.
— Да, который был лишен лицензии за кражу наркотических препаратов из больничной аптеки. Брось ты, Берни. Еще не хватало тебе путаться с наркодельцами.
У Сары были основания опасаться за судьбу Берни.
Берни Гроссман был одним из первых ее клиентов, когда она начала работать в Департаменте реабилитации. Выпускник колледжа, гомосексуалист, еврей, наркоман, ему так перепало во время крутой разборки возле гей-бара на Кастро-стрит, что он оказался в реанимации центральной больницы Сан-Франциско с множественными переломами позвоночника. После шестимесячного курса физической реабилитации и двухмесячного пребывания в нарколечебнице Берни появился в ее кабинете — ухоженный, приговоренный к инвалидной коляске, все такой же еврей, такой же гей, с надеждой на то, что, может, хотя бы и в тридцать пять лет из него все-таки получится тот mensch[3], которого мечтали вырастить его родители — иммигранты из Пасадены.
Двумя годами позже, главным образом благодаря стараниям Сары, он получил диплом магистра по реабилитации инвалидов и, опять же не без помощи Сары, был назначен на временную должность консультанта и стал работать под ее началом. Через полгода он, так и не притронувшийся за все это время к наркотикам, был аттестован как работник социальной службы и официально зачислен в штат Департамента по реабилитации инвалидов. Сейчас шел уже четвертый год его безупречной работы на избранном поприще.
— Как мне прикажешь отойти от наркодел, Сара? — спросил Берни, зачерпнув еще одну ложку «чили». — Ведь практически все мои подопечные — бывшие наркоманы. Слава Богу, бывших больше, чем настоящих.
— Я не имею в виду твоих клиентов, — колко заметила Сара.
— Дорогая моя, Тони в течение семи месяцев не притрагивался к наркотикам. Помяни мое слово: не дай Бог ему проглотить что-либо помимо аспирина. Тут же получит под зад коленом. — Он ухмыльнулся. — Фигурально выражаясь, конечно. Я что хочу тебе сказать, моя милая Сара: трахаться я еще могу, слава Богу, но наркотики уже не выдержу. Как говорит мой добрый папенька, нам, schmendriks[4], приходится дорого платить за собственные ошибки.
— Кстати о добрых папеньках…
Берни усмехнулся, обнажив кривые передние зубы, которые так и не удалось выправить за три года усиленной ортодонтии.
— Ты ненавидишь своего отца.
— Разве я когда-нибудь говорила об этом?
— Не слишком красноречиво, — он улыбнулся еще шире, — но иногда это все-таки проскальзывало.
Сара вздохнула.
— Не всегда мы говорим то, что думаем.
— Или попросту не договариваем, — заключил Берни.
— Что это? Ты решил устроить мне сегодня головомойку?
— Ну-ну, давай без обид, — сказал он и нежно взъерошил ее короткие влажные волосы. — Поведай Берни о своих печалях.
— Знаешь, моя сестрица ноет, что я не навещаю отца. Оказывается, он просил меня приехать.
Берни намазал маслом кусок хлеба и обмакнул его в тарелку с «чили».
— Я думал, что он тебя даже не узнал в последний раз, когда ты была у него.
— Это верно. Но периодически память к нему возвращается. И тогда он становится еще более беспомощным. — Она вздохнула. — Не знаю, что лучше. — Она с горечью вспомнила свой визит к отцу месяц назад.
В тот день она провела с отцом мучительные полчаса, выслушивая его обвинения в равнодушии, лености, подлости и прочих грехах. Суждения его были, как ни странно, резкими и суровыми. Сара не могла сделать скидку на его болезнь. Дело в том, что все это она слышала много раз еще в те времена, когда он был в полном здравии.
Когда она была помоложе и отец был на пике своей формы, он не упускал случая, чтобы не прочитать ей наставление. Упрекал в том, что у нее сложился комплекс Золушки, всерьез хотел, чтобы она занялась своей психикой и поборола в себе чувство ущербности и параноидальные всплески. Находчивая Сара возражала: если она и впрямь Золушка, тогда где же, черт возьми, ее добрая крестная и когда наконец объявится прекрасный принц с ее хрустальной туфелькой? У Сары сложилось своего рода убеждение в том, что мужчины — если они не свиньи, то уж обязательно лягушки. И никакими поцелуями не обратить их в принцев.
— Ты действительно хочешь съездить к нему, Сара? Только честно. — Берни смерил ее своим неподражаемым проникновенным взглядом, от которого Саре всегда становилось неуютно. Хотя она и считала Берни своим лучшим другом и доверяла ему как никому другому, она все-таки предпочитала оставаться скрытной.
— Я обещала Мелани, что съезжу в субботу.
Берни покачал головой, одновременно запихивая в рот еще кусочек хлеба.
— Интересно, как долго ты еще будешь позволять этой парочке дурачить тебя, дорогая моя? Трахаешься с ними уже тридцать два года, черт тебя побери.
— Ну, не все же тридцать два года я трахаюсь.
Берни взял ложку и взволнованно помахал ею.
— В том-то и проблема. Когда ты в последний раз этим занималась, Сара?
— Ты переоцениваешь значение секса.
Берни хмыкнул.
— Вовсе нет. Ну-ка, давай похвастаемся своими победами на любовном фронте. Хочешь знать, когда я трахался в последний раз?
— Нет. Я хочу знать, поедешь ли ты со мной к отцу в субботу.
— Ладно, решено. Я еду. А теперь ты позволишь мне рассказать божественные подробности моей вчерашней встречи с Антонио? Знаешь ли ты, что он — первый настоящий любовник за последние несколько месяцев, который не вызвал у меня отвращения и с которым я познал смачный секс и получил истинное наслаждение? Со всеми другими партнерами — сопящими, стонущими, хрюкающими — я даже не мог сосредоточиться, и — ни хрена не получалось. Тони — совсем другое дело. Он может изобразить такое… Знаешь, берет виноградное желе…
