Светлана Гончаренко - Больше не приходи
— Да, просовываю, и все эти абстрактные материи тут ни при чем, не прячься. Ты ведь, Инна, обставляешь все так, чтобы я чувствовал себя перед тобой сволочью. Но, кажется, я выдержу, и таки сволочью останусь, потому что я ей обещал.
— Разумеется, там нельзя быть сволочью, — злым шепотом перебила женщина. — Там же деньги!
— Да у меня своих до черта! — рявкнул бас. — Вот уж не ожидал от тебя этих жлобских подковырок. Ты же мой божественный дар чтишь! У, чертовы бабы, допекли!
— А ты никого не допек? Бедненький, он и не ведает, что творит! Не знает, что так легко убить! — раздалось прямо над ухом у Насти. Это было уже чересчур!
Настя вскочила. Громко и уныло пропела пружина, распрямившаяся в глубинах оттоманки.
— О, звук лопнувшей струны! — почему-то очень весело вскричал мужчина. Должно быть, обрадовался избавлению от неприятного разговора.
Он уже вышел из-за шкафа — заурядного роста, с клочковатыми волосами и такой бородой, будто ее он сам стриг, причем не глядя в зеркало. Зато пристальные зеленые глаза замечательные. Хоть что-то замечательное должно же в нем быть! Ведь это был не кто иной, как сам знаменитый Кузнецов. Увы, и с брюшком! Настя видела его со стороны тысячу раз, но сейчас, когда судьба ее должна была решиться и звезда засиять, ей хотелось, чтоб он был хоть чуточку попрезентабельнее. И одет-то он был во что-то неопределенно-темноватое, только на огорчившем Настю животе поблескивало большое многоцветное пятно. Масляные краски. Руки вытирал!
Показалась и женщина в полосатом легком халатике. Темноволосая, глаза широко расставлены.
Настя попыталась поздороваться, и Кузнецов улыбнулся. По этой улыбке Настя сразу определила, что зацепила его. Так она про себя называла неизбежное впечатление, сейчас особенно нужное. Да, Кузнецов рассматривал ее именно так, как она хотела, только дама в полосатом все молчала, и от этого было неловко. И где Елпидин? Когда нужно, вечно его нет.
Валерик услышал голос Кузнецова и уже бежал к ним с дворняжьей, противной Насте радостью в лице.
— Игорь Сергеевич! Это Настя! Учимся вместе! У нас пленэр, все в городе, а мы вот к вам! На немножко!
Кузнецов, как всегда, похлопал его по спине:
— Привет, Максим!
Валерик вздрогнул. Почему-то подумал: как нас много, наверное, вокруг него…
— Я Валерий…
— Черт, ну конечно. Имен вечно не помню. Зато твои “Яблоки и чашки” не перепутаю.
Это была последняя Валерикова удача.
— Валера — конечно, конечно! — Кузнецов еще мощнее похлопал по Валерику, но смотрел неотрывно на одну Настю. — Пишите, сколь влезет. Есть что?
Настя решилась вставить слово:
— Может, на речке поработаем, там, где дом виден и мост. А в лесу ведь теперь сплошная зелёнка. Скучно.
— Да? — весело удивился Кузнецов. — Так ведь за это надо взяться умеючи!
Теперь смутилась Настя. Кузнецов деликатно отвернулся, приобнял полосатую даму.
— Вот это Инна, она хозяйка здесь. Устраивайтесь.
Инна кисло улыбнулась ему, а не гостям. В который раз она уже это видела! Он всегда веселел, когда встречалось незнакомое красивое лицо. И теперь оживился, сочно выдавливал скрип из половиц своим немалым весом и прохаживался гоголем перед новенькой сероглазой девочкой.
— Зелёнка, говорите?.. Настя? Я не ошибся? (“Вот теперь не ошибся”,— грустно отметил Валерик.) Знаете, как мы сделаем? Я сейчас постановку пишу. Неожиданно красивая получилась. Золото на серебре. Давайте после завтрака ко мне наверх. Тоже попробуете, только быстренько. Сегодня бы кончить, а то вянет.
— Спасибо, — отозвался Валерик, хотя и не понял, что, собственно, вянет. Зато слишком понял: Кузнецов оценил Настю. И ее ответную старательную улыбку Валерик тоже понял. Вот как, значит. Вернее, совсем ничего это не значит! Настя всем нравится, ну и что? Зато он и мечтать не мог, чтобы работать рядом, в Его мастерской, писать то же, что и Он!
Через час они, гремя этюдниками, двинулись по лестнице наверх, в святилище. Егор как раз появился во дворе и сразу сообразил, что это за процессия. У него явно были свои планы. Он прибавил шагу, почти толкнул Валерика и ринулся наверх так резво, что лестница качнулась. Хлопнула дверь мастерской.
Валерик и Настя недоуменно переглянулись. Егор нахально опередил их, но если б они видели, как он переменился там, за дверью! Егор давно мечтал входить в мастерскую отца небрежно и запросто, но это никак не получалось. С детства было вдолблено: не лезть без разрешения, ничего не брать в руки, не шуршать, не сопеть, не стучать ногами. Когда Егор впервые попал в церковь, то удивился, испытав то же чувство пришибленности, почтения и неясного страха, что и в отцовской мастерской. Даже запах был такой же, горьковатый, угрожающе обольстительный. То ли дело “прiемная”! Там много веселых вещей, там делай что хочешь, там балуют.
В мастерской Кузнецов не терпел ничего лишнего, только инструментарий, как он выражался, и картины. Начатые — лицом к стене, готовые — на стеллажах. Теперь стеллажи чаще пустые. Егор вошел, сразу стал считать — похоже, всего восемь готовых. Бывает, что и вовсе шаром покати, все разошлись. Хорошо покупается Игорь Кузнецов!
Сейчас посреди мастерской была постановка: на двух мольбертах распялен кусок не слишком чистого белого атласа, а вокруг пучки белых цветов в банках. Егор посмотрел на мольберт. На холсте среди цветов и жемчужных разводов сидела обнаженная Инна. Егор старался не смотреть в угол, где она, живая, настоящая, уже ждала в своем полосатом халатике — он знал, надетом на голое тело, и от этого мороз по коже — ждала и читала книжку.
Отец давил краски на палитру, его глаза быстро перебегали с лоснящихся атласных складок на холст. Чувствовалось в нем пополам недовольство и нетерпение. Теперь к нему не подходи! Но Егор решил не отступать, очень уж хотелось успеть на обратный пятичасовой поезд.
— Папа, есть разговор, — начал он, приготовился к трудному и внутренне сжался в твердый неживой комок.
— Ну? — Кузнецов даже не обернулся, скреб мастихином по палитре.
— Пап, это серьезно. Очень. Надо бы один на один.
Инна, не отрывая глаз от книги, встала, но Кузнецов тихо и зло ее остановил:
— Инна, сядь. Сейчас начнем.
— Это очень важно, папа, — прогудел Егор, нажимая на “очень”.
— Для кого?
— Для меня.
Кузнецов медленно повернулся. Глаза у него были чужие, глядели уже издалека, из неоконченной этой картины.
— Я ра-бо-та-ю. Ты что, забыл? Не мешать! Знаю твои важности. Чего детке хочется? Новых штанов? Самолет? Вояж в Монте-Карло?
И тихо закончил:
— Вон пошел.
Егор побледнел, даже вперед было дернулся, но потом круто развернулся к двери. Хотелось уйти твердо и презрительно, но получилось мимо. Он больно стукнулся плечом о косяк, и почувствовал спокойный провожающий взгляд Инны. Все как всегда.
Он уже низвергался по ступенькам, когда из глубины мастерской отец громко позвал:
— Егор!
— Да, — он с надеждой замер.
— Позови там ребят, пусть поднимаются. Сейчас начнем.
Ребята и сами слышали зов, торопились наверх. Пока они ставили этюдники, Кузнецов уже что-то трогал на своем холсте, соскребал негодное, разонравившееся. Двери и окна были раскрыты, вздувались и опадали штопаные тюлевые занавески, очень уютные и домашние. Утро Кузнецова снова начиналось радостно, работой.
По реке близился ровный, смирный гул хорошего мотора. Инна встала и высунулась в окошко. Внизу Валька, нежно-розовая в дико-розовом купальнике, полола свои грядки, но распрямилась, когда из-за поворота реки выскочила щегольская моторка, сделала широкий лихой круг и причалила к мосткам.
— Инна, — властно потребовал Кузнецов. Валерик и Настя были готовы. Инна вернулась, стала укладывать на венском стуле белую тряпочку, чтоб не кусали щели, и прислушивалась к голосам на берегу. Потом все-таки не выдержала и снова выглянула.
— Игорь, там Семенов приехал.
— Ну и что, — пробурчал Кузнецов, уже меся на палитре голубую в белилах.
— Надо бы выйти.
— Ну его к черту.
— Нельзя. Он же столько покупает. Дал денег на каталог. Это не первый встречный, не забывай. Не проситель. Это, как ни глупо звучит, меценат. Твой, — тихо увещевала Инна.
Кузнецов кривился и скалился, но не сводил глаз с атласа и белых букетов.
— Игорь, ты собираешься на Биеннале?
Этот вопрос произвел должное впечатление. Кузнецов набрал в легкие воздуху, набычился, швырнул наконец кисть и вытер руки грязной тряпкой.
— Черт бы его побрал! Принесла нелегкая! Не дают работать!
— Только на минутку, — утешила Инна.
6. Золото на серебре
На последнем марше лестницы Кузнецов заставил себя осклабиться и дополнительно вытер о живот правую руку:
