Илья Шульман - Человека преследует тень
Стыдно вам, как купчики, развоевались. Предъявите документы!
Парни покричали еще немного, но извлекли из карманов какие-то бумажки с печатями.
— А ваши документы, товарищ?
Доедавший свои щи рыхлый человек спокойно подал паспорт и как бы между прочим заметил:
— Як ним не отношусь!
Дружинники вернули паспорт, посоветовали буянам вести себя потише и ушли.
Присмиревшие парни быстро доели щи, опрокинули по полстакана водки и бочком, чтобы никого не задеть, пробрались к выходу.
Человек с отвислыми щеками вновь остался один. Прихлебывая пиво, он глядел поверх людских голов, всецело занятый своими мыслями.
Выйдя на улицу, парни твердой походкой пересекли скверик и вошли со двора в здание райотдела милиции.
Глава четвертая
В поселке угольщиков всего две улицы. Они расходятся от Дома культуры в разные стороны, поднимаются к входам в шахты, потом падают в низины и снова возни-
кают на другой стороне оврагов. Подальше от центра дома рассыпаны неряшливо и хаотично. Мешая друг другут они лепятся к подножиям сопок, прячутся в редких рощицах лиственниц, отгораживаются от соседей капустными грядками и картофельной ботвой.
Дом мастера кирпичного завода Александра Серегина Романов нашел сразу.
Зная, что хозяин в этот час бывает на работе, смело постучался в дверь остекленной веранды.
— Кто там? — спросил выглянувший в сени большеголовый худенький мальчик с руками, перепачканными чем- то белым.
— Ты не бойся, я к папе зашел…
— А я и не боюсь! Заходите, дядя, заходите, — приветливо распахнул он дверь.
Романов вошел в комнату и чуть было не опрокинул ведро с известкой.
— Папе помогаю, — торопливо оказал мальчик, заметив недоуменный взгляд вошедшего, — печку белю.
— А ты чей?
— Серегин я. Папа — кирпичный мастер, может, слыхали?
Романов внимательно посмотрел на мальчика. Значит, верно говорили, что у кирпичного мастера есть ребенок. Он невольно опустил взгляд на перепачканные известью детские ноги и сказал с видимым удивлением:
— Ишь ты, вырос! Сапоги-то какой номер носишь?
— Тридцатый. Батя обещал новые купить.
— Вот как! — Романов помолчал, чтобы не выдать волнения. — Ну, а комнату мне' не сдадите ли?
— Не знаю, папу опросите. Только он не любит чужих. пускать.
— A-а! Ну ладно, я после зайду.
— Заходите, дядя. Заходите!
Домой Романов возвращался расстроенным. Начальник отдела кадров завода и участковый уполномоченный неплохо отозвались о кирпичном мастере: дело знает, спокойный, о сыне заботится, дом содержит в чистоте. Правда, пьет иногда, но это, видимо, с горя: год назад жену похоронил. Ни в каких дурных делах никогда не был замешан.
— И сын у него есть, — докладывал Романов Ильичеву. — Мальчишке лет в семь-девять, в школу ходит.
— И все же от своей версии я не отказываюсь, — твердо закончил он…
Мучительно медленно тянулись дни. Многие часы просиживал Романов над грудами документов, запросов и записей своих бесед с людьми, надеясь найти что-либо, подтверждающее связь Серегина с преступной средой. Но пока это не удавалось.
Ниточка появилась неожиданно. В районное почтовое отделение из Ленинграда поступил телеграфный перевод на имя Серегина.
— Будете перечислять на сберкнижку или аккредитивами? — вежливо спросила девушка, когда заметно полысевший человек протянул в окошко руку с паспортом и бланком перевода.
— Наличными! — ответил тот и улыбнулся, показав при этом редкие зубы.
— У нас такая сумма сейчас и не наберется!
— Не знаю, это ваше дело.
И еще раз улыбнулся.
Девушка подняла телефонную трубку, набрала номер и спросила звонким голосом:
— Это сберкасса? Вы не можете нам по ордеру дать немного денег? У нас на переводы не хватает.
Затем она тщательно пересчитала сторублевки в пачках, более мелкие купюры и нерешительно предложила — еще раз:
— Может, часть на сберкнижку?
Нет!
Стукнула дверь, и возле окошка рядом с Серегиным оказался невысокий молодой мужчина >в расстегнутом пиджаке и матросской тельняшке. Взяв бланк перевода, он уселся за маленький столик у окна.
А девушка все подавала и подавала Серегину толстые лачки.
— Девять тысяч… двенадцать… пятнадцать… двадцать пять… тридцать тысяч!
Серегин с безразличным видом распихал деньги по карманам и вышел на улицу.
Человек в тельняшке кивком головы поблагодарил девушку и через минуту тоже покинул помещение почты…
— Теперь нам важно знать, как будут расходоваться эти деньги, — сказал Романов, выслушав рассказ оперуполномоченного Доронова. Он подшил в папку, где уже находилась копия серегинской телеграммы, дубликат телеграфного перевода на тридцать тысяч.
На другой день один из многочисленных запросов поведал Романову о том, что Серегин, вопреки «чистым» документам, был судим и содержался в камере предварительного заключения вместе с Полевым. Голубые глаза начальника ОБХСС сияли, он явно торжествовал: его предположение о причастии Полюшко-поле к хищению золота получило веское подтверждение.
— Ну что ж, посмотрим, что предпримет Серегин, — заключил Ильичев и без всякого перехода предложил: — Знаешь, Владимир, мы заслужили право на отдых. Неделю дома не были! Нет-нет, спать не будем. Мне прислали запись Первого концерта Чайковского в исполнении Вана Клиберна. Послушаем? Чудо делает этот «мальчик из Техаса»!..
Глава пятая
Стрелки часов показывали четверть одиннадцатого. По широкой Неве медленно полз расцвеченный сигнальными огнями пароход. Навстречу облакам, опираясь на золотой шпиль собора Петра и Павла, плыл в высоте ангел с распростертыми крыльями.
Лопаев шел, не слыша, что говорил ему Полев. Как в пору, когда был мальчишкой, вел он рукой по граниту парапета, опускался к воде по полукруглым лестницам, с наслаждением ощущал на своем лице холодные брызги.
То ли спутник понял настроение Лопаева, то ли убедился, что тот не слушает его, но он неожиданно окликнул шофера проезжавшего мимо такси и, когда машина остановилась, тронул за рукав Лопаева.
— Едем, Григорий Николаевич, в ресторан…
Они сели рядом. Полев удобно развалился и полез в карман за папиросами. Лопаев, прямой и мрачный, смотрел мимо шофера в ветровое стекло на бегущие навстречу, россыпи огней. Его взгляд, равно как и поза, был безразличен ко всему окружающему.
— Курите, помогает, — протянул папиросы Полев. Григорий Николаевич отрицательно покачал головой, но позу не изменил.
Вскоре такси остановилось возле Московского вокзала. Лопаев пошарил в карманах, но ничего в них не обнаружил и горько усмехнулся. Полев небрежно бросил на переднее сидение смятый четвертной.
— Сдачи не надо!..
В ресторане они заняли самый дальний столик в углу. Подозвав официанта, Полев заказал коньяк, шампанское, ликер и что-то из закусок. Когда все это перекочевало с подноса официанта на столик, он налил в бокал понемногу из всех трех бутылок и, тщательно перемешав содержимое, улыбнулся:
— Рекомендую: «Устрица пустыни».
Пил Полев маленькими глотками, с наслаждением смакуя напиток, в то время как Лопаев разом выливал в себя янтарный коньяк и торопливо тянулся к закускам:
— А я вас давненько знаю, Григорий Николаевич, — говорил Полев. — С тех пор, когда вы на драге работали.
Честный вы человек, а что толку? Двадцать лет на Севере проработали; а денег-то ни гроша… И жена ваша всю жизнь в нетопленных конторках проторчала. Свежих огурцов, молока свежего вдоволь не ела, а теперь будет суп из соленой горбуши варить. Эх, Григорий Николаевич!..
Лопаев, вслушиваясь в эти слова, никак не мог сообразить, куда же клонит Полев. А тот продолжал:
— Пенсию оформлять надо. Езжайте-ка на Север, да и оформляйте документы. А на обратном пути посылочку захватите. Риска никакого, а деньги вперед плачу. Вот они, — приоткрыл Полев внутренний карман модного пиджака.
— Государство не пострадает, не ворованное золото повезете, старательское, — убеждал он. — Из этого золота врач зубы сделает… Опять людям польза! А за государство не бойтесь: оно свое возьмет…
Лицо и сильная шея Лопаева покраснели, на висках напряженно вздулись вены. Он понимал, что Поле© несет чушь, что государство» всю жизнь платило ему и жене огромные деньги, позаботится оно и об их старости. А если действительно не было на Севере бдоволь свежих овощей и молока, то уж в остальном-то они никогда себе не отказывали. Что ни отпуск, то поездка на курорт, не задумываясь, покупали они дорогие пальто и костюмы, хрусталь и ковры.
Не было у Лопаева оснований обижаться на государство и на судьбу, не было. Но разве сможет он удивлять ресторанных официантов изощренностью своего вкуса, не имея в кармане тысяч, многих тысяч? На пенсию не разгуляешься, а от своих привычек он отказаться не может. Он не такой, как все, он имеет право жить. Широко и красиво…
