Константин Тарасов - После сделанного
— Если вы сейчас возвращаетесь домой, — вежливо сказал следователь, то мне хотелось бы посмотреть квартиру.
Не было причины возражать. Они вышли из кабинета. В коридоре следователь попросил их на минуту задержаться и скрылся за обитой дерматином дверью. Действительно, пробыл он там недолго. Втроем вышли на улицу; у тротуара стояла серая «Волга» безо всяких милицейских примет, и за рулем сидел молодой парень полностью в штатском; в эту «Волгу» следователь пригласил Децких сесть, причем сам и открыл для них заднюю дверцу. В машине пришлось ожидать эксперта; тот, помахивая коричневым старомодным чемоданчиком, появился лишь через четверть часа.
Доехали же за две минуты, поднялись на четвертый этаж, и напарник следователя занялся замками: сначала рассматривал их поверху через сильную лупу, затем отвертками из своего чемоданчика аккуратно их снял и понес в кухню и тут на газетке разобрал на составные части и опять же изучал внутренности с помощью увеличительного стекла.
Децкий в это время показывал следователю чемодан, для чего пришлось распахнуть трехстворчатый шкаф, и Децкий с болезненным сожалением заметил, что висит в нем чрез меру дорогих одежд — особенно же две Вандины шубы некстати торчали на самом виду. Открывая место хранения облигаций и книжки, пришлось вынимать кучу шерстяных и шелковых отрезов, которых тоже оказалось бессмысленно много, будто запаслись на двадцать лет вперед. Отметилось с досадой, что следователь очень внимательно оглядывает гарнитуры — и здесь, в спальне, и затем в гостиной, и в Сашиной комнате. Было в его взгляде легкое удивление, словно видел то, чего не ожидал увидеть, что озадачивало, разжигало любопытство. Особенно долго простоял он перед книжными шкафами в гостиной, перед румынскими книжными полками в комнате сына, глядел на корешки со знанием библиофила и еще излишне пристально рассматривал антикварные бронзовые часы. Вдобавок Децкого угораздило выйти вслед следователю на балкон; тут следователя интересовала давность замазки на стеклах, а Децкий глянул вниз, на машину — двое мальчишек что-то рисовали пальцами на пыльной крышке багажника. Привычка оберегать «Жигули» от таких украшений сработала сама собой; Децкий закричал им угрожающим тоном: "Мальчики, мальчики, ну-ка прочь от машины!" Тех, разумеется, как ветром сдуло, а следователь тотчас же поспешил уяснить: "Ваши "Жигули"?"
Словом, начало расследования складывалось совсем по-иному, чем представлялось и вечером, и по дороге в милицию; представлялось, что уголовный розыск не медля рванется в сберкассу сверять, выяснять и брать в ежовые рукавицы сберкассовских. Внимание следователя к обстановке, к вещам тем более раздражало Децкого, что он изложил следователю свой поход в сберкассу и все свои убедительнейшие подозрения. И теперь, желая перебить неприятный осмотр квартиры и направить следователя к необходимому делу, Децкий воскликнул: "Да, совсем забыл. Та контролер, оформившая фальшивый ордер, в отпуск ушла!" Следователь, принимая справку, кивнул. Эта бесстрастная реакция побудила Децкого на следующую попытку.
— У них и моя подпись была, и адрес, — сказал он, глядя следователю в глаза. — Как вы чувствуете — они?
— Никак не чувствую, — ответил тот. — Надо посмотреть и подумать. Во всем объеме фактов.
И тут Децкого осенило, да и не так надо сказать, тут пригвоздило его к полу прозрение, что совершил он непоправимую глупость, он ужаснулся явного безумия своего поступка: то он сделал, чего ни в коем случае делать было нельзя: полным сумасшествием, идиотизмом с его стороны было обращение к милицейскому следствию. Боль ударила ему в сердце, словно воткнулся в него безжалостный и ледяной перст рока; Децкий, верно, и побледнел, поскольку следователь, истолковав перемену в лице по-своему, заторопился успокоить: "Не надо волноваться, найдем!" — и таким обещанием добил Децкого окончательно.
Как раз в этот момент вошел в гостиную технический эксперт. "Все чисто, — сказал он, — открывали ключом", но уже Децкий и сам знал, что открывали ключом, и знал, говорила ему об этом включившаяся с жутким опозданием интуиция, что деньги снял тот, кто был убежден, что он, Децкий, стерпит любую утрату, но не рискнет пойти в милицию, что для него лучше потерять еще столько же, чем обнажиться, раскрыться, попасть под микроскоп милицейско-прокурорского изучения.
Последующий час стал для Децкого часом страхов. Он сидел в кухне, испытывая полное бессилие против обрушившейся на него беды. Двенадцать тысяч — сумма немалая, и следователь, осознавалось Децкому, волей-неволей, раньше или позже должен будет задаться вопросом: откуда у начальника цеха Децкого со среднемесячным окладом 260 рублей собрано шестнадцать тысяч на книжке, машина стоимостью в семь тысяч, три гарнитура общей стоимостью в пять тысяч, каракулевая и котиковая шубы, на несколько тысяч книг, и еще немалый набор разной всячины, и еще дача, за которую выплачено предыдущему ее хозяину четыре тысячи, что тот, конечно же, не посмеет скрывать в случае официального вопроса. Объяснить происхождение всех этих средств бережливостью, многолетним накоплением практически невозможно. Ну, пусть пятая часть образована отказом от благ, унылым сидением на хлебе и воде, алчным скопидомством, но все остальное, львиная доля состояния не имеет видимого и правомочного источника, словно найдена на улице или послана с неба, чему, конечно же, никто не поверит. А уж как начнут проверять, вглубь, вширь, перекрестно, кто-нибудь влопается, и — тюрьма, колония, барак, подъем, отбой — конец жизни.
Все это так явственно и в таких мрачных тонах рисовалось, что Децкий сидел в последнем отчаянии, застыло и мертво, как сидит смертник перед конечной своей дорогой на эшафот. Больше всего болело, что сам виноват. Как дятел, долбила мысль: "Сам пошел в милицию! Сам! Сам!" Идиот, идиот, говорил себе Децкий с ненавистью к жизни. Убьют — и справедливо поступят, потому что дурак. Сам прибежал: караул, спасайте, ограбили! Сейчас начнут спасать. Проверят весь объем фактов, всех знакомых перетрясут, что-нибудь и вытрясется. И не уходила из глаз картина, как он и Ванда входят в здание милиции. Ведь и спотыкался на лестнице, ноги не пускали идти; довериться бы примете, повернуть… Не укладывалось в голове, не верилось, что он умный, трезвый, расчетливый человек — был там, заявлял и ставил свою подпись на бланке в знак требования у государства защиты своих имущественных прав.
Но постепенно воля собралась, и, почувствовав прежнюю крепость духа, Децкий решил: "Хватит ныть — надо выпутываться!" Мозг привычно напрягся, наметилось множество необходимых для срочного исполнения дел, и стал складываться план охранных действий. Заварив кофе, Децкий пил его маленькими глотками, и вязал одну к другой успокоительные мысли. Следователь, рассуждал он, может думать все, что ему угодно, такое его право. Равно, как он, Децкий, думает о многих людях, что они — последние мерзавцы, однако из таких дум ничего не происходит. Пусть думает, пусть искренне верит, что деньги нажиты мошенничеством, украдены, добыты на большой дороге. Невелик страх. Есть презумпция невиновности. Где, как, когда нажиты? А просто: бабушка завещала, подарила в свой смертный час. Почему Адаму не подарила хоть пять рублей? Бог ее знает, ее воля, только она могла бы сказать, будь жива. Почему же вы с братом не поделились? Потому что жадина, кулак, подлец, жмот. Но за это не судят. И весь сказ.
А главное, думалось Децкому, следователь ничего не знает и не может знать. Ему доступно чувствовать, что есть неофициальный, возможно, противозаконный, изрядный источник доходов, но где искать его? Кто черпает из него — муж или жена? В какой форме — хищение, спекуляция, подделка документов, подпольное производство? И кто он, этот Сенькевич? Приметно, что неглуп, активен, удачлив, коль сразу, с ходу, врасплох, оказался в неподготовленной к осмотру квартире, среди кричащих примет денежного избытка.
Децкий решительно встал и пошел к телефону. Сначала он позвонил одной старой знакомой, о которой знал точно, что друг ее семьи — лучший адвокат, и попросил с возможной скоростью разузнать мнение об инспекторе уголовного розыска Сенькевиче. Затем он позвонил на работу Павлу и предупредил, чтобы он и Петр Петрович обязательно его дождались. Затем он договорился с Данилой Григорьевичем, что заедет к нему по чрезвычайному делу через час. Наконец, Децкий позвонил в комиссионку Катьке и условился с ней о свидании в кафетерии через полтора часа.
Выполнив эти звонки, Децкий разделся, принял душ, побрился и для бодрости тридцать раз отжался от пола. Машинально все это делая, Децкий думал о похитителе. Вечернее предположение о вине контролерши, и тем более о групповой вине сберкассовских, казалось теперь бессмысленным, несуразным, глупым; что водочкой подсказано, думал Децкий, то умом не блещет, все зло на земле от нее, все глупости, ошибки, провалы. Контролерша здесь сбоку припека. Конечно, имела она на руках его адрес, и подпись, и прежние ордера, по которым несложно подделать почерк, но не было у нее и быть не могло самого необходимого — ключей. Отмычками же его замки повышенной секретности мог открыть только специалист экстракласса. Но вот и эксперт не нашел следов отмычки. И еще, не могла знать та контролерша планов семьи на выходные. Тут Децкий допустил, что она могла установить связь с кем-то из его круга, кто дал или продал исчерпывающую информацию, но опять-таки возникал в этом хищении «свой» человек, знавший семейный уклад, порядки, квартиру, имевший доступ к ключам, хотя бы минутный доступ, чтобы снять с них слепок для производства копии. Но если думать, что похищение исполнил или организовал свой, тогда становились непонятными цель, задача, смысл этого огромного риска.
