Павел Стовбчатый - Сцены из лагероной жизни
— За беспорядки, хулиганство и причинение материального ущерба возбуждаются уголовные дела на… четырнадцать человек. Двадцать семь человек водворены в ПКТ и ШИЗО, семь человек будут вскоре отправлены на тюремный режим. Все получат не меньше трех лет ТЗ…
Спокойным, ровным голосом он объясняет собранным зекам, чем кончаются бунты в зоне…
Все давно слышали это и втихаря болтают между собой. Петя Ширинкин, двадцатилетний шустрый парень из города Чусовой, сидит на четвертой скамейке и нервозно разминает в руках папироску. Через трое суток он должен быть на свободе, и ему, конечно, не сидится на месте.
«Скорей бы кончил да кино дал посмотреть», — думает Петя, рассеянно слушая речуху.
Хозяин наконец заканчивает, встает из-за стола и поворачивается лицом к замполиту…
В это самое время Петя быстро прикуривает папироску, пригнувшись вниз, и прячет её меж колен.
— Встать! Ну-ка быстро встать, осужденный! — заметил нарушителя лейтенант Маслов.
Хозяин недоуменно поворачивается в сторону кричащего лейтенанта, смотрит. Тот спрыгивает со сцены и через мгновение гордо поднимает над головой еще дымящуюся папиросу.
— Тебе чё, звезду дадут за это? — тихо произносит Петя и зло смотрит на Маслова. — Мне ж три дня до свободы, чего ты?..
— Подойди сюда! — приказывает хозяин.
— Ну, угорел наш Петруха, — шепчет кто-то вослед Пете.
— Да пошли они! — машет он в ответ и идет.
— Где нагрудный знак? Почему в тапочках, а не в сапогах? Что это за брюки на тебе?! — багровеет хозяин.
— Да три дня осталось, гражданин подполковник, три дня…
— Постричь и водворить в ШИЗО до конца срока, — быстро и нарочито громко бросает Терехин.
— Да плевал я на ваши сутки! — огрызается Петя, поняв, что терять уже нечего. — Пятнадцать уже не «вместятся», а три дня я и на одной ноге простою, не боись! — Петя куражится и мстит хозяину как может…
* * *Здание штрафного изолятора, камера номер семь, шестнадцать человек.
— Постригли, козлы! Чуть-чуть недотянул. — Пете явно жаль своего взращенного, но не спасённого волоса. — Я б этого пидора шелкопёрого вместе со всей свитой, семьей и собакой остриг, посадил бы в клетку на арене Колизея, а Брежнева гидом приставил. Козлы!
Через пятнадцать минут Петя уже мирно посапывает, накрывшись на полу курткой.
Бешеный стук и грохот буквально подбрасывают его с пола через полтора часа. Тарабанят почти все камеры изолятора и БУРа. Вовчика Ювелира, парнягу и босяка, бросили к «петухам» в хату! «Кумовья» дали указание не переводить ни под каким предлогом в хорошую. Дежурный по ШИЗО ссылается на них и ничего не желает слушать. «Корона не упадёт!»
После тщетных попыток добиться чего-либо стуком БУР решает объявить голодовку. В последующие два дня никто, кроме «петухов» и «гашеных», не принимает пищу. Ноль внимания. Прапорщики бряцают ключами и смеются: «Кому пожрать? Сыпем от вольного, налетай!» В ответ раздается ругань и мат.
— Надо вскрываться, братва, — предлагает Витя Маркин, — так ничего не добьемся, голый номер. Цинканём по хатам, а там дело каждого, — добавляет он.
Все молча соглашаются. Петя молчит, но напряжённо думает… Голодуху он поддержал, но вскрывать вены за несколько часов до свободы?..
— Да ты не вздумай, Петруха! Чего голову ломаешь, — заметил кто-то Петину растерянность. — Голодовка — это одно, а вены — совсем другое. Хватит и нас. Щас с двух рук как жахнем, по колено кровищи будет, зашевелятся гады!
Почти вся ночь прошла в разговорах, чифирь и курево еще оставались.
Ближе к пяти часам утра пятнадцать человек вскрывают вены. Запах человеческой крови тошняще расползается по камере. Петя сидит в углу и наблюдает за растущими лужицами крови. Через пятнадцать минут все уже лежат на полу с вытянутыми руками. Пора!
— Врача! Давай врача в седьмую!!! — Петя изо всех сил тарабанит в дверь. — Тут кровью истекают все, вскрылись, начальник! Давай скорей врача!
К камере подходит прапорщик и заглядывает в глазок.
— Не ори, через двадцать минут будет подъем, придёт ДПНК, тогда и скажешь. Не помрут, я их не заставлял, а будешь ещё стучать, вытащим и опустим почки. Усёк?
— Козёл! Я сегодня освобождаюсь и сразу еду к прокурору области, понял?!
— Можешь хоть на Луну лететь, мне до пизды! Смотри, попробуй ещё раз стукнуть!..
— Гады!!! Давай врача, врача давай!!! — тоже начинают стучать в соседних камерах.
В пять пятнадцать камера открывается. Густой холодец из крови слегка отражает свет.
— Вот он, зачинщик! — указывает на Петю прапорщик.
— Тащите его сюда! — тут же приказывает дежурный, и три здоровенных прапорщика бросаются через лежащих на полу людей к Пете.
— Он ни при чём, козлы! Что вы от него хотите?! — раздается с пола.
Дверь захлопывается. Тяжёлые глухие удары с топотом сапог сотрясают стены. Раздаётся стон и крик…
С пробитой головой, переломанным ребром и тремя выбитыми зубами Петя лежит без сознания в коридоре у противоположной стены.
— Пусть полежит малость… Начинай подъём, — коротко приказывает дежурный капитан.
Клацают замки и двери…
— Врач придёт в зону только в семь часов… — Капитан на секунду задумывается: — Поднимите на всякий случай медбрата. Никто из них не сдохнет, не волнуйтесь! Они живучие и умеют резаться до полусмерти…
— А этого куда? — кивает прапорщик Вася на Петю.
— Пни его маленько, он уже отошел, наверно. В холодную пока закрой, смена придёт, переведёшь…
* * *Через четыре часа измазанного в крови, в синяках, с переломом Петю выводят из ШИЗО. До самого барака он молчит и только кивает головой знакомым. В бараке его уже ждут приятели. Выпив стакан крепкого чифиря в кругу близких, Петя достает из пачки папироску, мнет ее, отворачивается от всех и плачет. Слезы сами катятся из его впалых дрожащих глаз, никто не произносит и звука. Всего три дня…
25 декабря 1978 года. ИЖ 389/3,
город Кунгур Пермской области,
лагерь усиленного режима
«Теперь можно и „даму“ в постель!»
Сеня Гичкин — настоящий капканист без примеси, прикол на приколе. Они все, правда, вылазят ему боком, но он не унывает и всегда весел. Ни дня не работал на ментов, восемь лет уже позади. Пайка, юмор и изредка бандеролька от заочницы. Но ужасный гордец, попросить — ни-ни! Не курит, чифирь не пьёт, постоянно занимается спортом, угощают сладким — не отказывается. Стройный, худой, носатый, с претензией на оригинальность и даже интеллигентность. Всегда в короткой телогрейке, шапка ушами кверху, как у блатюков. Одна неизлечимая «болезнь» — ужасный «бабник», замучил всех лагерных «девок».
— Ну наконец-то, наконец!.. — радостно хлопает в ладоши Сеня, прочитав в газете, что власти надумали отменить статью за «голубые» дела. — Наконец! — облегчённо выдыхает он и весь прямо светится. — Теперь можно и «даму» в постель на ночь пригласить, от ментов не надо тыриться. Лафа!
— Ну да, губу раскатал, ухарь! — смеются зеки и подначивают Сеню: — Статью-то еще не отменили, а только собираются… Ты один шустряк такой, ага… Даму!
— Да хер с ней, со статьей, главное, пишут, пишут! А раз пишут, то и судить уже за это не будут, факт! Ну а если судить не будут, то за что, спрашивается, наказывать, на кичу сажать, за что?! Все по режиму, а кого и зачем мне в постель приглашать — моё личное дело.
— Не тебе, так «девке» вмажут пару месяцев БУРа, а то и крутанут на двушку. Пишут! Он-то из другого отряда будет, секи!..
— Да хер им! Я из нашего притащу, есть один… зацепок нет! — Сеня торжествует в душе.
Спор между тем не кончается, но разгорается и в конце концов переходит в пари между Сеней и буквоедом Олегом Сусликом. Один говорит — ничего не будет и все «прокапает в елку», другой утверждает обратное. Ровно в отбой гасят свет. Сеня стелит пару чистых простыней, предварительно убрав свои, дабы не пачкать их, и шикает на соседей: «Спите!»
Все замирают и притворяются, будто спят.
Примерно через полчаса появляется «Настя», двадцатилетний гомик, с малолетки ещё, и, крадучись, направляется в Сенин проход. Слышится шепот и шорох сбрасываемой одежды. Обход ментов где-то в час ночи, иногда чуть раньше. Уставшие засыпают, стойкие вместе с Сусликом терпеливо ждут…
Наконец в коридоре слышатся тяжелые шаги контролеров. Луч фонарика освещает секцию от двери, кто-то из них входит и идет между нарами.
«Заметит или не заметит?!» — только этот вопрос волнует всех неспящих.
Заметил!!!
Контролёр подходит к Сениной койке и светит прямо в лицо лежащих на ней.
— Ну и на-гле-цы! — сокрушается он через мгновение. — Леня! — кричит куда-то в коридор.
Прапорщик Лёня и майор Лесников быстро заскакивают в секцию.
— Ты ж глянь сюда, Леня… Улеглись, сволочи! Гичкин опять, Гичкин! Ах вы!..
