Донна Леон - Смерть в «Ла Фениче»
— Разумеется, — ответила она. — Не желаете присесть, синьор…
— Брунетти, — подсказал он. — Комиссар полиции.
Этот титул не произвел на певицу особого впечатления.
— Не хотите ли присесть, Dottore[13] Брунетти?
— Нет, благодарю вас— Он достал записную книжку, вытащил ручку, заложенную между страничек, и приготовился изображать, будто записывает, без чего на самом деле предпочитал обходиться, стремясь во время предварительного опроса дать максимальную свободу глазам и интеллекту.
Дождавшись, пока он снимет с ручки колпачок, синьора Петрелли спросила:
— Что именно вы хотели бы знать?
— Скажите, сегодня вечером вы видели маэстро, говорили с ним? — начал Брунетти и добавил, не дав ей переспросить: — Не считая, конечно, того, что вы видели его со сцены.
— Не дольше, чем нужно, чтобы успеть сказать ему «Виопа sera» при встрече, когда я вошла, и пожелать друг другу «In>bоса al lupo»[14]. Вот и все.
— И это был единственный раз, когда вы разговаривали с маэстро?
Прежде чем ответить, она бросила взгляд на другую женщину. Комиссар не сводил взгляда с певицы, так что не знал, что выразило в этот момент лицо той, другой. Пауза затянулась, и он уже решил повторить свой вопрос, когда сопрано наконец ответила:
— Нет, я больше с ним не виделась, — не считая, разумеется, того, что, как вы отметили, я видела его со сцены, — и больше с ним не разговаривала.
— Совсем?
— Совсем, — тотчас же ответила она.
— А в антрактах? Где вы находились?
— Здесь. С синьориной Линч.
— А вы, синьорина Линч? — спросил Брунетти, произнеся ее имя с минимально возможным акцентом, что стоило ему неимоверных усилий. — Где вы находились во время спектакля?
— Здесь, в гримерной — почти все первое действие. В конце спустилась на «Sempre libera»[15], а потом опять пришла сюда. И сидела тут до самого конца спектакля, — преспокойно отвечала та.
Брунетти огляделся— чем можно было заниматься столько времени в этой почти пустой комнате. Перехватив его взгляд, она вытащила тоненький томик из кармана юбки. На обложке красовались китайские иероглифы вроде тех, что он уже видел на дверной табличке.
— Я читала, — объяснила синьорина, протягивая ему книжечку, и одарила дружеской улыбкой, выразившей полную готовность поговорить и о книжке, если ему захочется.
— А с маэстро Веллауэром вы сегодня не разговаривали?
— Синьора Петрелли уже сказала вам— мы с ним поговорили, когда пришли, но после того раза я его больше не видела. — Брунетти так и подмывало напомнить, что синьора Петрелли, между прочим, ни словом не обмолвилась насчет того, что они пришли вместе, но он подавил это искушение. — Из-за кулис, где я стояла, мне его не было видно, а во время обоих антрактов я была здесь, в гримерке.
— Вместе с синьорой Петрелли?
На сей раз американка выразительно взглянула на свою приятельницу, прежде чем ответить.
— Да, вместе с синьорой Петрелли, как она и сказала.
Брунетти закрыл записную книжку, где накарябал лишь американскую фамилию, словно попытавшись самой графикой передать всю хищную жуть этого варварского сочетания согласных.
— На случай, если появятся еще вопросы, где мне вас найти, синьора Петрелли?
— Каннареджо[16], шестьдесят один— тридцать четыре. — К его удивлению, она назвала не отель, а обычный жилой район.
— Там у вас квартира, синьора?
— Не у нее — у меня, — перебила американка. — Вы там и меня тоже найдете.
Снова открыв свою книжечку, комиссар записал адрес и тут же, заодно уж, спросил:
— А телефон?
Ему сообщили и телефон, заметив попутно, что в справочнике его нет и что дом находится неподалеку от базилики Санти-Джованни-э-Паоло.
Он снова принял официальный тон, чуть поклонился:
— Очень благодарен вам обеим, синьоры, и понимаю всю сложность вашего положения.
Если его реплика и показалась дамам странной, ни та, ни другая виду не подали. Любезно попрощавшись, он вышел из гримерки и в сопровождении двух полицейских, присоединившихся к нему за дверью, спустился по узкой лестнице за кулисы.
Третий полицейский уже ждал их внизу.
— Ну как? — сразу же спросил его Брунетти. Тот довольно заулыбался.
— Оба, и Санторе, режиссер, и сама Петрелли разговаривали с ним у него в гримерной. Санторе зашел перед началом спектакля, а она — после первого акта.
— Кто вам сказал?
— Один из рабочих сцены. Он сказал, Санторе вышел из гримерки сердитый— но это только его личное впечатление: кричать он не кричал и вообще ничего такого.
— А синьора Петрелли?
— Он вообще-то не был уверен на все сто, что это La Petrelli — но она была в чем-то голубом.
— У нее в первом действии голубое платье, — перебил Мьотти.
Брунетти посмотрел на него озадаченно.
— На той неделе я слушал репетицию, синьор. — Надо же — Мьотти потупился, прежде чем заговорить! — В первом действии у нее точно голубое платье.
— Выражаю вам благодарность, Мьотти, — ровным голосом произнес комиссар.
— У меня девушка, синьор, так ее двоюродный брат поет в хоре, и он достал нам билеты.
Брунетти с улыбкой кивнул, подумав, что лучше бы парню не делать таких признаний. Полицейский, которого перебили, поддернул рукав и глянул на часы.
— Продолжайте, — велел ему Брунетти.
— Он сказал, что видел, как она вышла ближе к концу антракта, и еще сказал, что она была очень-очень сердитая.
— В конце первого антракта?
— Да, синьор. Он в этом уверен.
— Что ж, время позднее, — согласился Брунетти с прозрачным намеком подчиненного, — и я не уверен, что сегодня мы еще что-то успеем, — Двое других оглядели опустевшее пространство театра. — Завтра попробуйте найти еще кого-нибудь, кто бы ее видел. Или видел, что туда входил еще кто-нибудь. — При слове «завтра» все заметно приободрились. — На сегодня все. Можете идти. — Но когда все уже двинулись к выходу, он окликнул: — Мьотти, а что, тело уже увезли?
— Не знаю, синьор, — виновато отозвался тот, словно испугавшись, что эта оплошность сведет на нет только что полученную похвалу.
— Подождите меня, — попросил его Брунетти, — я схожу узнаю.
Он вернулся в гримерную и распахнул дверь, не удосужась постучать. Оба санитара развалились в креслах, положив ноги на столик. А рядом на полу, покрытый простыней, никому не нужный, лежал один из величайших музыкантов столетия.
Оба поглядели на комиссара, как бы не узнавая.
— Можете увозить в госпиталь, — сказал он и вышел, тщательно прикрыв за собой дверь.
Мьотти стоял на том самом месте, где его оставили, и просматривал записи в записной книжке, очень похожей на записную книжку самого Брунетти.
—Пошли выпьем, — предложил Брунетти. — Наверное, теперь открыто только в отеле, — он устало вздохнул. — А мне бы сейчас это совсем не помешало.
Он повернулся и пошел влево, но тут же понял, что идет на сцену. Лестница словно куда-то подевалась. Он пробыл в этом театре так долго, столько мотался тут вверх-вниз по лестницам и взад-вперед по коридорам, что, оказывается, совершенно потерял ориентацию и теперь попросту не знает, как выбраться наружу. Мьотти легонько коснулся его локтя:
— Сюда, синьор, — и провел его налево и вниз по той самой лестнице, по которой они оба вошли сюда больше двух часов тому назад.
Внизу portiere, заметив форму Мьотти, сунул руку под стойку, за которой сидел, и, нажав там на кнопку, открыл турникет на выход, — показав жестом, что им остается только толкнуть рамку. Зная, что Мьотти уже допросил вахтера обо всех, кто входил и выходил из здания театра, Брунетти даже не стал задавать тому вопросов — просто вышел мимо него из служебного подъезда на пустынную теперь кампо. Но прежде чем они свернули в узкую улочку, ведущую к отелю, Мьотти спросил шефа:
— Простите, синьор, а я вам для этого нужен?
— Да не волнуйся, мало ли что ты в форме — можешь выпить, ничего страшного.
— Я не о том, синьор!
Наверное, парнишка просто вымотался.
— А о чем же?
— Такое дело, синьор— этот portiere друг моего отца, и я вот думаю, что если я сейчас вернусь и уговорю его выпить со мной, то, может, он мне еще чего-нибудь расскажет. — Не услышав ответа Брунетти, молодой полицейский поспешно пробормотал:— Это так, синьор, — просто мысль пришла. Я не имел в виду…
— Это хорошая мысль, Мьотти. Даже очень. Возвращайся и потолкуй с ним. Увидимся завтра утром. Кстати, по-моему, завтра на службу раньше девяти являться необязательно.
— Спасибо, синьор, — радостно улыбнулся Мьотти и браво отсалютовал, Брунетти в ответ небрежно махнул рукой, и парень устремился обратно—в театр и далее, к вершинам полицейской карьеры.
Глава 4
Брунетти шел к отелю, окна которого сияли несмотря на поздний час, погрузивший город в темень и сон. Некогда столица развлечений всего континента, Венеция обратилась в провинциальный городок, где после десяти—одиннадцати вечера исчезают все признаки жизни. Если в летние месяцы она еще нет-нет да припомнит куртуазный блеск прошлого— покуда стоит хорошая погода и раскошеливаются туристы, — то зимой это просто дряхлая старуха, норовящая пораньше завалиться спать. По ее опустевшим улицам бродят лишь кошки да тени былого.
