Фёдор Раззаков - Убить футболиста

— Зовут этого бомжа Василий Харин, но все называют его коротко — Харя. Мужик неплохой, бывший моряк. Всю жизнь проплавал на китобое, потом был списан на берег за какую-то провинность и стал спиваться. Пропил все: машину, квартиру, даже жена от него ушла. Два года назад приехал в Москву, думал, здесь что-то получится. Но куда там — нигде так и не закрепился. Работал на мусорной свалке, на овощной базе, даже в морге. Теперь вот бомжует. Личность интересная. Знает не только всех местных бомжей, но и тех, кто обитает в соседних районах. Правда, я не уверен, что мы застанем его на месте — рабочий день у бомжей, сами понимаете, ненормированный.

Слушая участкового, Громову не терпелось поскорее дойти до нужного дома и застать именитого бомжа на месте. Однако тучная комплекция его напарника не позволяла ускорить шаг. Участковый с трудом поспевал за своим длинноногим коллегой, и тому, чтобы не уморить участкового окончательно, пришлось сбавить скорость и волей-неволей подстроиться под темп его ходьбы. В конце концов они дошли до нужного места.

Дом, в котором обитали бомжи, выглядел неказисто: двухэтажное здание с черными дырами окон и огромными кучами мусора, сваленными прямо под стенами. Судя по всему, длинная рука столичной мэрии до этого гнезда антисанитарии еще не дотянулась.

— Подождите меня здесь, — попросил Громова участковый, а сам подошел к одному из окон и громко крикнул: — Харя, ты здесь? Это я — Грузило. Выйди для разговора.

Им повезло — не успело эхо от слов участкового раствориться в чреве здания, как в соседнем окне показалась сначала лохматая голова, а затем на землю спрыгнул мужчина в резиновых сапогах, брюках и рубахе навыпуск. Это и был Харя — местный бомжовый авторитет. Поздоровавшись с участковым не рукопожатием, а лишь кивком, он с ходу попросил у него закурить. И когда Грузило угостил его сигаретой и даже поднес к ней зажигалку, Громов понял — пора. Он подошел к бомжу и, протянув руку, представился:

— Громов Кирилл Андреевич, сотрудник угрозыска.

Было видно, что Харя на мгновение опешил, причем в большей мере не от принадлежности его гостя к сыску. Он был удивлен, что с ним собирается здороваться за руку добропорядочный гражданин, потому что все остальные предпочитали держаться от бомжа на приличном расстоянии, боясь подхватить какую-нибудь заразу. В конце концов Харя совладал со своими чувствами и, пожимая руку сыщику, представился:

— Харин Василий Петрович, профессиональный бомж. Чем могу служить?

Громов ответил не сразу. Виновато улыбнувшись участковому, он жестом пригласил бомжа следовать за собой и отошел на несколько шагов в сторону. Оставшись с Хариным наедине, он начал разговор издалека:

— Я слышал, вы бывший моряк? Не скучаете по морю?

— А вы хотите вернуть меня к моей профессии? Если да, то я готов служить кем угодно — хоть юнгой, моющим гальюны. Если нет — не травите душу.

— Просто удивительно, что среди бомжей можно встретить даже профессиональных моряков.

— Среди бомжей, товарищ опер, можно встретить кого угодно. Даже бывших киноартистов. Правда, не очень знаменитых.

— А спортсменов среди вашего брата много?

— Тоже встречаются.

— Например?

Харин на секунду задумался:

— Хотя бы Виктор Полынников, бывший чемпион Советского Союза по плаванию. Когда он стал обузой для родственников, те сдали его в дом ветеранов, а он оттуда сбежал. Сейчас бомжует в районе Белорусского вокзала.

— А как насчет футболистов — попадаются?

— Есть и футболисты. Например, Сергей Кадилин. Наверное, слышали про такого нападающего московского «Спартака» и сборной Союза?

— Безусловно. Что же с ним произошло?

— В точности не знаю. Мне известно лишь, что в восемьдесят седьмом году он в последний раз стал чемпионом Союза, потом из «Спартака» ушел. Из спорта его турнули, он стал пить, развелся. А год назад лишился квартиры и стал бомжевать.

— А что случилось с его квартирой?

— Подробностей я не знаю. Слышал только, что лишился он ее за какие-то долги.

— Он сейчас в Москве?

— Конечно. Неделю назад вместе с ним получали жратву на Ново-Басманной. Есть там такая церковь Петра и Павла.

— Потом куда отправились?

— Потом мы расстались. Куда отправился Кадилин, я не знаю, а я — в ночлежку на Гиляровского.

— Что же вы тогда делаете в этой развалюхе? — Громов кивнул в сторону нынешнего харинского пристанища.

— А мне тамошние порядки не нравятся. Казенщины много. То ли дело здесь — сам себе хозяин.

— С Кадилиным вы с тех пор больше не встречались?

— Почему же? Вчера видел его недалеко отсюда — на Земляном Валу.

— Если не трудно, опишите, как он выглядел.

— Хреново. Впрочем, не хуже, чем я. Из одежды на нем серый пиджак, такие же брюки, темная рубашка. Костюмчик он когда-то из Испании привез, а теперь на него без слез не глянешь.

— Не подскажете, где его можно разыскать?

— Я же говорю — Кадилин птица вольная, где сытно, там и кормится. Ночует по чердакам и подвалам. Иногда, правда, к дружку какому-то захаживает, но кто он и где обитает, я не знаю.

Харин докурил сигарету и, бросив ее под ноги, раздавил подошвой своего резинового сапога. Громов понял, что вытянуть что-то еще из этого человека ему вряд ли удастся, и протянул ладонь для прощального рукопожатия.

СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ

Сиротливо примостившись на одном из сидений полупустого троллейбуса, Сергей Кадилин глядел в окно. Было около десяти часов утра, и столица жила в привычном ритме трудового дня. Проплывавшее за окном Садовое кольцо было запружено автомобилями, в основном иномарками. Прямо возле окна, у которого сидел Кадилин, на красный свет светофора остановился серебристый «БМВ», прозванный в народе «боевой машиной вымогателя», за рулем которого сидел молодой парень лет двадцати, с модной нынче короткой прической и с массивной золотой цепью на шее, которую братва ласково называет «голдой». Левой рукой он прижимал к уху сотовый телефон и о чем-то оживленно беседовал. Как догадался Кадилин, разговор был достаточно серьезным, потому что парень временами взрывался и свободной рукой с ожесточением бил по баранке руля.

«Вот они — нынешние хозяева жизни, — глядя на парня, думал про себя Кадилин. — Молодые, энергичные, рисковые. Торопятся жить, потому что знают — при такой жизни можно и не успеть. Сегодня ты пан, а завтра — пропал. Выйдет как-нибудь утром такой вот паренек из подъезда, а его с чердака из винтовки. И кончится красивая жизнь с шампанским, девочками и заграничными курортами.

Эх, Кадилин, а ведь каких-то пятнадцать лет назад ты тоже пил шампанское и имел длинноногих девиц. И объездил почти пол-Европы. Куда все это подевалось? Если бы в восемьдесят седьмом суки-чиновники из Совинтерспорта отпустили тебя в австрийский «Рапид», глядишь, ты бы сейчас не сидел в этом гребаном троллейбусе, а катался бы на горных лыжах в белоснежных Альпах».

Мысленно ругать функционеров от спорта, коих на своем футбольном веку Кадилин повстречал предостаточно, стало с некоторых пор неотъемлемым атрибутом его размышлений. Даже выпивая в компании, он обязательно поднимал первый тост за то, «чтобы они (чиновники) быстрее околели». Поводов к этому у Кадилина было много. За все годы, пока он играл в футбол, у него так и не сложились нормальные отношения ни с одним из спортивных чиновников. И виной всему был его характер — строптивый, прямолинейный.

Если многие его коллеги в общении со спортивными функционерами умели наступить на горло собственной песне, то он этого делать не умел, да и не хотел. В итоге он все привилегии — спортивные звания, квартиру, машину — получал одним из последних. Руководствовался принципом своего любимого писателя Михаила Булгакова: «Никогда ничего не проси». Он и не просил. Ему ведь казалось вполне справедливым: если он классно играет в футбол, приносит пользу своей родине, значит, и она должна его ценить. Однако родину олицетворяли чиновники, для которых его самоотверженность ничего не значила.

В конце восьмидесятых, когда первые советские футболисты начали официально уезжать за рубеж для выступлений в тамошних клубах, могла измениться и судьба Кадилина. В восемьдесят седьмом на него положил глаз австрийский «Рапид», в котором уже год как играл еще один бывший спартаковец — Сергей Шавло. Однако в Совинтерспорте кандидатуру Кадилина «зарубили», и он в сердцах уехал в Ярославль — играть за местный «Шинник». Там он отыграл пару сезонов и за все это время ни разу не вспомнил о людях, которые совсем недавно вершили его судьбу. Но в начале девяностых сама жизнь вынудила Кадилина вновь искать встречи с ними.

Он тогда повесил бутсы на гвоздь и решил попробовать себя в качестве тренера в одной из детско-юношеских спортивных школ. Желание работать с детьми было столь сильным, что он решил пренебречь собственной гордостью и пошел на прием к одному из высоких деятелей спорткомитета, отвечавшего за футбол. Когда он оказался в его просторном кабинете, чиновник изобразил на лице необычайное воодушевление, усадил в мягкое кресло и даже открыл бутылку дорогого коньяка «Хеннесси», стоявшего на одной из полок рядом со спортивными кубками. Но, как выяснилось вскоре, это было всего лишь спектаклем, который, как понял Кадилин, разыгрывался неоднократно с посетителями, подобными ему. Едва хозяин кабинета узнал, какая нужда привела бывшего футболиста к нему, с его лица мгновенно сползла дежурная улыбка, а взгляд заскользил поверх головы просителя.