Фёдор Раззаков - Убить футболиста

Федор Раззаков

Убить футболиста

День первый

Даже если жизнь кидает тебя на самое дно, найди в себе силы подняться.

НЕНУЖНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Наверное, в тысячный раз Кадилин видел один и тот же сон: мяч стоит на одиннадцатиметровой отметке, он разбегается, бьет и попадает в левую от вратаря штангу. Все — победа уходит к сопернику. Сколько лет прошло с того злополучного дня, сколько прекрасных голов он потом забил в ворота соперников, но этот, не забитый им в решающей встрече, снился Кадилину до сих пор. И он ничего не мог с этим поделать.

Где-то совсем рядом послышался шум, и Кадилин проснулся. Сквозь квадрат чердачного окна пробивался яркий солнечный свет. Судя по всему, на дворе было раннее утро, поэтому шум, доносившийся с лестницы, насторожил Кадилина. Кто мог в такую рань шуровать в подъезде? Разве что дворники. А может быть, менты?

Две недели назад он едва не угодил в руки милиции, которая устроила облаву на чердаках и в подвалах в центре города. Но тогда злачные места чистили по распоряжению мэра столицы перед приездом какой-то важной зарубежной делегации. Может, и теперь какая-то шишка удостоила своим вниманием Москву? Однако, как они надоели своими приездами!

Мысленно обматерив нынешних и всех будущих зарубежных гостей столицы, Кадилин собрался было встать со своего нагретого места в углу чердака, как вдруг увидел в дверном проеме чью-то фигуру. Это был молодой парень лет двадцати пяти, спортивного телосложения. На нем были короткая кожаная куртка, джинсы, а в руках он держал какой-то предмет, завернутый в тряпку. Постояв на пороге несколько секунд и, видимо, убедившись, что поблизости никого нет, незнакомец прошел к чердачному окну и выглянул наружу. Окно выходило на соседнюю улицу, которая в эти утренние часы была совершенно пуста. «Какого черта он там высматривает? — подумал про себя Кадилин, боясь пошевелиться, чтобы не обнаружить себя. — Этот парень явно не дворник и тем более не мент. Тогда кто?»

Он инстинктивно почувствовал смертельную опасность, исходившую от незваного гостя. Почему? Ответ на этот вопрос он получил буквально через несколько секунд. Закончив осмотр чердака, незнакомец развернул тряпку и извлек на свет винтовку с оптическим прицелом и глушителем. Просунув ее в окно, парень облокотился на оконную раму и затих, видимо проверяя прицел. Кадилину стало не по себе. О том, чтобы встать и бежать, не могло быть и речи. Незнакомец церемониться с ним не станет. Значит, выход один — сидеть тихо, как мышь, в своем углу и не высовываться. Если парень до сих пор его не обнаружил, даст Бог, и дальше не заметит. Кадилин всем телом вжался в свой замусоленный пиджак, расстеленный на полу. В эти минуты он благодарил судьбу за то, что накануне ночью, укладываясь спать, не пожалел пиджака для подстилки, хотя поначалу собирался застелить пол прошлогодними газетами, собранными кем-то из его собратьев-бомжей в углу чердака. Будь под ним сейчас шуршащие газеты, он бы не прожил и пяти минут.

Сколько пришлось пролежать без движения на полу, Кадилин не знал — свои швейцарские часы, купленные им когда-то в Испании во время игр на Кубок европейских чемпионов, он давно продал за бесценок прямо на улице каким-то парням, а деньги тут же пропил в ближайшей кафешке. Поэтому теперь он ориентировался во времени исключительно на глаз. Судя по тому, что тело его стало затекать, времени уже прошло достаточно. А незнакомец и не думал уходить. Он по-прежнему стоял у окна и сосредоточенно выжидал чего-то. Кадилин глядел ему в спину и, как избавления, ждал выстрела. Но винтовка в руках незнакомца продолжала молчать.

В какой-то момент терпению Кадилина едва не пришел конец, и тогда в его голове мелькнула отчаянная мысль: может быть, подкрасться к парню сзади и долбануть кирпичом по голове? Но надолго эта мысль в его сознании не задержалась. «С какой это стати я должен вмешиваться в их разборки? — резонно решил Кадилин. — Они, суки, ноги в шампанском моют, а я по уши в дерьме. Да пускай они все друг друга перестреляют — таким, как я, только легче будет».

Выстрел, похожий на хлопок, раздался в тот момент, когда Кадилин попытался размять затекшую шею и повернул голову в сторону. Поэтому в первое мгновение он даже не сообразил, что наконец произошло то, чего он так долго ждал. Приподняв голову, он увидел, как незнакомец ударом об пол разбил приклад винтовки. Его лицо оказалось в полосе дневного света, и Кадилин увидел на нем глубокий шрам, протянувшийся через всю левую щеку.

Едва шаги незнакомца затихли, Кадилин вскочил и, схватив с пола пиджак, бросился бежать. Он прекрасно понимал, что любая минута промедления могла дорого ему стоить, поэтому торопился покинуть место преступления до того, как туда примчится свора телохранителей покойного (а Кадилин почему-то был твердо уверен, что киллер не промахнулся) или милиция. Однако в отличие от убийцы он предпочел уйти другим путем. Зная, что чердак разделен на две половины и что кирпичная стена, их отделяющая, в дальнем углу предусмотрительно разобрана бомжами на случай возможной облавы, он бросился к этому пролому. Через несколько секунд он уже был на лестничной площадке первого этажа соседнего подъезда, где наскоро отряхнулся и, накинув на руку пиджак, вышел во двор. На его счастье, кроме одинокой дворничихи, копавшейся в мусорном контейнере, там никого не было. Спокойно пройдя мимо нее, Кадилин свернул за угол и только здесь дал волю чувствам — со всех ног бросился бежать от злополучного дома.

Старший оперуполномоченный отдела заказных убийств МУРа капитан милиции Кирилл Громов, взгромоздившись на стул, занимался ответственным делом — вешал на стену своего кабинета огромный фотокалендарь. Собственно, календарем это произведение искусства назвать было сложно, потому что девяносто процентов его площади занимала фотография разбитной девицы а-ля Памела Андерсон, на которой из одежды были лишь трусики-ниточка и такой же незаметный бюстгальтер, из которого наружу вываливались накачанные силиконом груди. И где-то в углу огромного, как полковое знамя, портрета скромно притулился небольшой численник, ради которого Громов и приобрел эту цветную штуковину у торговца-мальчишки, сновавшего между машинами на одном из перекрестков.

Дело в том, что до очередного отпуска старшему оперу оставалось каких-то десять дней, вот он и решил скоротать их не в одиночку, а вместе с пышногрудой заморской красавицей. Отныне в конце каждого дня Громову предстояло аккуратно зачеркивать карандашом очередную цифирку на календаре, тем самым наглядно демонстрируя всем, и в первую очередь себе, что отпуск неизбежен, как дальнейшее падение рубля.

Прикрепив календарь к стене, Громов спрыгнул со стула и отошел на середину кабинета, чтобы полюбоваться результатами своего труда. Результаты его удовлетворили: календарь висел ровно, придавая всей стене асимметричность и даже некую праздничность. Однако на общий вид помещения этот «островок свободы», к сожалению, влиял мало — кабинет продолжал навевать тоску и уныние своей казенщиной. Пятнадцатиметровая комнатка с одним окном, выходящим на Петровку, два стола, стоящие впритык друг к другу, пара небольших сейфов, стулья — вот и вся мебель муровского кабинета.

В тот момент, когда Громов с тоской озирал унылый интерьер своего рабочего места, на его столе зазвонил телефон. Подняв трубку, он услышал в ней голос своего приятеля — эксперта-баллиста Димы Вяземцева.

— Старик, могу тебя обрадовать: «тэтэшник», который проходит по твоему делу, кажется, имеет концы. — Голос эксперта звучал бесстрастно и буднично, но для Громова он был словно бальзам на душу. — Будет время — заходи.

— Димыч, уже бегу! — заорал в трубку Громов и, не теряя больше ни минуты, помчался на шестой этаж.

Громов пришел в МУР в начале девяностых. До этого он работал рядовым милиционером в 5-м отделении, учился в «вышке» — Высшей школе милиции. Учеба давалась ему легко, и вскоре в порядке исключения его направили стажером в уголовный розыск, да не куда-нибудь, а во 2-й, так называемый «убойный», отдел, специализирующийся на убийствах. Громов попал в группу, которая обслуживала два столичных района: Первомайский и Бауманский. Это распределение он воспринял как знак судьбы — ведь в Бауманском районе Громов родился, там же закончил одну из старейших столичных школ — 325-ю, оттуда ушел в армию.

Его приход в МУР совпал с тяжелым периодом в истории страны — она стремительно шла к своему распаду. Такие понятия, как «мафия», «организованная преступность», уверенно входили в повседневный лексикон советских граждан, и Громов, будучи сыщиком, прекрасно видел, в какого монстра разрастаются эти явления при явном попустительстве верхов. В те годы часть его коллег предпочла не замечать этого бардака и ушла в частный охранный бизнес. Звали они с собой и Громова, но тот предпочел остаться на своем месте. И не потому, что он был такой идейный, как говорят, продвинутый человек, — просто ему нравилась его работа, и он не хотел ее менять ни на какую другую.