Андрей Анисимов - Сыскное бюро Ерожина
Ни обратного адреса, ни телефона на письме профессор не обнаружил. Мюллер посидел некоторое время, перечитал письмо, вздохнул, и чему-то, улыбаясь, вернулся в холл. Развернув розы, профессор заметил еще один листок, выпавший из букета. Он резво нагнулся за ним и снова прошествовал в кабинет. Но листок оказался рекламкой цветочного магазина. Профессор выбросил листок в корзину для ненужных бумаг, вышел в гостиную, оглядел коллекцию ваз на своем серванте и, выбрав оправленную в серебро, тяжелую хрустальную вазу, наполнил ее водой и поставил туда розы. Проделав это, он полюбовался цветами, снова вернулся в кабинет и взял в руки фотографию девушки. Поглядев на нее через лупу, он достал маленькие очки, и продолжил изучать фото через них. Лицо на карточке притягивало взгляд профессора. С фотографии на него смотрела молодая особа с темно синими немного раскосыми глазами. Такой темной синевы добивались немецкие заводы Мейсена на своем кобальте. Но кобальт на фарфоре блестел глазурью, а ее огромные зрачки оставались бархатно темными. Во всем облике незнакомки имелось нечто таинственное и настораживающее. Девушка на фото не улыбалась, а смотрела на Мюллера серьезно и немного с любопытством.
– Нора… – Тихо повторил про себя Мюллер и стал вспоминать, не встречалось ли ему это лицо. Первым делом он подумал о студентках МГУ, где читал историю костюма на кафедре искусствоведения. Но такой девушки среди студенток он не помнил. Хотя все хорошенькие лица запоминал сразу. Как всякий гурман, профессор любил красивых молодых женщин, и их красота не оставляла его равнодушным.
– Нет, Нора, мы, и вправду, с тобой не знакомы. – Задумчиво проговорил Фридрих Эдуардович и спрятал письмо с фотографией в потайной ящичек секретера.
В час дня профессора пришли поздравлять студенты. Их веселая стайка выстроилась в гостиной и зачитала юбиляру трогательные стишки. Стишки были немного наивными, но вполне искренними, и Мюллер с трудом сдержался, чтобы не прослезиться. Он угостил студентов чаем с тортом. После чаепития девушки аккуратнейшим образом мыли за собой чашки и блюдца дорого тюрингского фарфора и ставили их назад в сервант. А два юноши (на искусствоведческом курсе преобладали девицы) с почтительным любопытством рассматривали живопись на стенах профессорской гостиной. Подлинники Бакста, Малевича и Лентулова в домашней обстановки им раньше видеть не доводилось. Наблюдая за молодыми людьми и девицами, Фридрих Эдуардович ловил себя на мысли, что продолжает думать о странной девушке, приславшей ему признание в любви. Хотя профессор и делал вид, что воспринял это, как милую шутку, в глубине души старик был заинтригован.
После обеда посетители пошли косяком. Делегацию из большого театра, сменили дамы из Союза Художников, затем появились журналисты и телевизионщики. Подарки и цветы заняли все вазы и плоскости в просторной антикварной квартире профессора. За праздничный стол он уселся лишь к восьми вечера. К этому времени остались только близкие друзья Фридриха Эдуардовича. Их оказалось не меньше трех десятков. Огромный овальный стол в гостиной не вмещал всех гостей. К нему пришлось приставлять маленькие ломберные столики и сооружать дополнительные места. Мюллера без конца требовали к телефону. Юбиляра поздравляли из Гамбурга, Парижа, Нью-Йорка. Профессор благодарил на немецком, английском и французском и к концу вечера немного утомился. В финале пили шампанское при свечах. Наконец гости разошлись, работницы приглашенные из ресторана «Центральный», что находился на Тверской, поблизости от профессорской квартиры, помыли посуду, помогли расставить мебель по своим местам и, получив щедрые чаевые, удалились. Мюллер остался один. Он не лег сразу, а некоторое время подремал в кресле. В канделябре на серванте догорали свечи, освещая прекрасные белые цветы. Язычки пламени мерцали в хрустале вазы, рассыпались бликами по ее серебряной отделке. Старинные настенные часы фирмы Густав Беккер пробили час ночи. Мюллер встал, поставил на свой допотопный проигрыватель пластинку Александра Вертинского и, снова усевшись в кресло, прикрыл глаза. Он слушал ироничный голос певца и видел перед собой темно синие бархатные глаза незнакомки, приславшей к его восьмидесятилетию роскошные белые розы и признание в любви.
* * *Петр Григорьевич Ерожин начал свой рабочий день с Петровки. Никита Васильевич Бобров запаздывал, и Ерожин присел возле его кабинета. Он машинально оглядел табличку на двери с надписью «Начальник отдела раскрытия убийств» и с грустью подумал, что через год Бобров может уйти на пенсию. Лишиться такого полезного и приятного мужика, да еще с Петровки, Петр Григорьевич не хотел. Хоть он и был горазд на человеческие контакты но, когда тебе далеко за сорок, новых друзей заводить сложно. Бобров появился только через пол часа.
– Задерживаешься начальник… – Улыбнулся Ерожин.
– Извини, подполковник. Не знал, что ты меня ждешь. Зуб замучил. Всю ночь маялся, а утром побежал в нашу поликлинику, вот и припоздал. – Ответил Никита Васильевич, по инерции придерживая щеку. Зуб уже не болел, но память о боли еще не прошла: – Чаю хочешь? Мне два часа жевать не велено, но чаю бы с тобой попил.
Ерожин, зная, что Бобров толк в чаях понимает, не возражал. Полковник поколдовал возле шкафчика и вышел с чайником за водой. Ерожин слышал как он по дороге учинил разнос за опоздание какому-то подчиненному и улыбнулся.
– Чего лыбишься? – Вернувшись, спросил Никита Васильевич, устанавливая чайник в электрическое гнездо.
– Да так. Слышал твой разнос…
– Мне позволительно, да и редко опаздываю, а их распускать нельзя. – Проворчал Бобров, усаживаясь за свой стол: – Выкладывай, с чем пришел. Без дела тебя не дождешься.
– Как будто ты ко мне в бюро без дела каждый день приходишь. – Усмехнулся Ерожин.
– Ну, ладно, Хватит антимоний. Мы старые козлы и не нам друг другу песни петь. Выкладывай.
– Вчера ко мне заявилась делегация с восьмой автобазы. В пятницу их дружка подстрелили. Кириллом Понтелеевым звать. Что у тебя по этому делу есть? – Спросил Ерожин. Скоростной чайник забулькал и отключился от сети. Бобров вздохнул, встал из за стола, чайник он держал на подоконнике, и залив заварник, накрыл его шляпой.
– Никогда тебя в шляпе не видел. – Удивился Петр Григорьевич.
– Не моя. Кто-то забыл. Всех спрашивал, не признаются. Пустил ее в дело в качестве «бабы». А про твое убийство, что могу сказать. Странное оно. Вроде, на вид работал профессиональный киллер. С контрольным выстрелом, брошенным пистолетом и со всеми атрибутами заказа. Но этого мужика стрелять не за что. Он весь как на ладони. Ни тебе бизнеса, ни больших денег. Старый мальчик. Французы про таких говорят «вьей гарсон». Водил фуру по междугородним маршрутам. Дальнобойщик, шоферюга высшего класса, хоть и на пенсию пора. Зарабатывал неплохо, но все просаживал. Друзей угощал, девчонок. Я вник в это дело, потому что он брат знаменитого академика. Думал, здесь какая связь. Академика в пятницу хоронили, Кирилл на похоронах был. Нахамил вдове. Его прогнали. Он приехал в свое кафе, возле автобазы, выпил триста грамм, видно, помянул брата и поехал домой. Там между девятнадцатью и двадцатью его и шлепнули.
– Можно мне дело посмотреть. – Попросил Ерожин.
– Смотри. Только ничего путного не увидишь. Все есть конечно, и опрос соседей и заключения медиков и заключение баллистов, да толку что? Ни одной зацепки. Ответил Никита Васильевич и разлил чай.
– А связи с умершим братом академиком ты так и не углядел? Может быть, наследство? – Поинтересовался Ерожин, отхлебывая из стакана.
– Нет. Они совершенно разные люди. Разный круг знакомств, разные интересы. А насчет наследства я сразу подумал. Но на Кирилле ничего нет. Все остается вдове. – Покачал головой Бобров: – Копаем, но быстрых результатов не жду. Попробуй, у тебя преимущество. Берешь одно дело и крутишь, а у меня Москва….
Ерожин похвалил чай, зашел в соседний кабинет к следователю Волкову, выписал из дела, все, что его заинтересовало, и покинул управление. Усевшись в свой «Сааб», Петр Григорьевич откинул голову на подголовник и минут пять просидел с закрытыми глазами, затем добыл из «бардачка» блокнот, а из кармана свою выписку из дела об убийстве Кирилла Андреевич Понтелеева и, послюнявив ручку, записал. Номер один. Вдова академика. Причина хамства Кирилла во время похорон. Номер два. Гулянка на дачке в «Правде». Опрос собутыльников. Номер три. Неизвестная Кириллу Аленушка. Номер четыре. Найти постоянную женщину, или женщин убитого.
«Надо ехать к вдове». – Подумал Ерожин, но поехал в Академию Наук. Сворачивая с Ленинского проспекта к помпезному особняку, Петр Григорьевич и сам не знал, что и у кого хочет выяснить. Охрана к беседам расположена не была, лишь показав документ подполковника милиции, Петр Григорьевич сумел попасть в здание. После бесполезных проходов по этажам и разным кабинетам, сыщику, наконец, повезло. Николай Сергеевич Рогов как административное лицо, принимал участие в похоронах академика Понтелеева и был непосредственным очевидцем скандала с братом покойного.
