Наталья Солнцева - Московский лабиринт Минотавра
- Может быть, Владимир раньше меня догадался, почему его волнуют минойские руины? - шептала Феодора, бродя по шумным, пыльным базарам, от прилавка к прилавку, из магазина в магазин. - Если нет - я подскажу ему!
К исходу дня она наполовину опустошила свой счет, снимая по карточке накопленные деньги и тут же тратя их. Игра стоила свеч! Осуществление этого замысла поможет госпоже Рябовой никогда больше не заботиться о финансах.
***Москва. Октябрь
У Эдуарда Проскурова все валилось из рук. Его налаженная, размеренная жизнь пошла прахом. Он не ожидал от себя таких бурных эмоций. Думал, что все переживания и душевные драмы остались позади, в шумной боевой молодости, которая началась в казарме Рязанского десантного училища, где они со Смирновым впервые встретились, и продолжалась в подразделении спецназа на жарких дорогах Кавказа и прочих не менее горячих местах. Эдик воевал умело и храбро, но по истечении нескольких лет понял, что ввязался не в свое дело. Любовь к оружию, к искусству и красоте боя он ошибочно принял за желание этим самым оружием пользоваться непосредственно для убийства людей. Чтобы убедиться в собственном заблуждении, надо было попробовать. Настоящая война пришлась Проскурову не по душе, и когда их подразделение расформировали, он подал рапорт на увольнение. В период смуты никто не дорожил кадрами, и Эдик вернулся к гражданской жизни.
Он решил заниматься торговлей оружием, для чего обратился к приобретенным во время войны связям. И снова понял, что попал не туда. Однако запущенная машина опасного бизнеса работала, и остановить ее было Эдику не по силам. Спрыгнуть на ходу тоже не получалось, лишь с огромным трудом ему удалось кое-как расторгнуть договоренности и уйти в сторону. В течение года господин Проскуров скрывался у бывшего школьного товарища на таежной делянке, близ затерянного в лесах поселка Теплый Ключ. Пацан, с которым Эдик сидел за одной партой, ударился в религию, уехал из Москвы в таежную глухомань и работал там лесничим. Изредка от него приходили письма - по обратному адресу на них и нашел Проскуров школьного друга. Тот принял гостя радушно, ни о чем не спрашивая.
- Живи, сколько надо, - сказал. - Ружье у меня второе есть, дичи в тайге полно. Стрелять умеешь?
- Умею, - хмуро ответил Эдик. - Опять стрелять! Видно, судьба. А как же ты, божий человек, зверя бьешь?
- Так ведь я для еды только, - не обиделся лесничий. - Сие не есть грех.
Раз в два месяца они ездили с делянки в Теплый Ключ за почтой и продуктами. Там на исходе лета попалась Проскурову в руки газета с заметкой о громком заказном убийстве в столице. Он понял, что само провидение избавило его от главного врага и теперь можно вернуться домой.
- Побуду у тебя еще месяц, - сказал Эдик бывшему однокласснику. - Подумаю, как жить дальше.
- Оно полезно бывает, - с пониманием кивнул тот.
Таежное житье наводило на философские мысли. Лесничий больше помалкивал, за веру не агитировал, идеологию Иисуса Христа не навязывал. Проскуров тоже ему вопросов не задавал, решил сам определяться.
- Грехов на мне много, - сокрушался он иногда. - Хочу жить с чистым сердцем. А как? В городе не получается.
- Оставайся здесь, места хватит.
- Не-а, не смогу. Скучно, - качал головой Эдик. - Тихо тут, как в раю. Видать, я для пекла родился. Передохнул, и довольно.
Через месяц лесничий проводил его до поселка, попросил знакомых геологов подбросить друга до станции. В поезде Проскуров беспробудно спал, и снились ему перестрелки, погони и засады, боевые соратники, ночные вылазки. Когда подъезжали к Москве, бывший спецназовец осознал, что его война так и не окончилась.
- Нет, хватит, - прошептал он, спрыгивая на платформу. - Пора мечи менять на орала. Займусь-ка я мирной коммерцией.
Нажитый с риском для жизни полулегальным путем капитал позволил Эдуарду открыть два небольших магазина, «Егерь» и «Арсенал». Он продолжал продавать охотничье оружие, разные приспособления для охоты и рыбалки, туристический инвентарь. Дела пошли славно, бизнес расширялся, господин Проскуров осуществлял новые проекты, с головой окунувшись в процесс предпринимательства.
Его частная жизнь не отличалась разнообразием - офис, поездки, дом, застолья, изредка сауна.
- Ты что, от себя бежишь? - однажды спросил Проскурова его партнер. - Или забыться хочешь?
- Я от войны бегу. Как взгляну на оружие, на ружье классное или нож - руки чешутся. Нет-нет да и мелькнет воспоминание о боевых буднях. Рожденный сражаться торговлей успокоиться не может.
- Почему же тогда из спецназа ушел?
- Убивать не нравится.
- Непонятный ты мужик, Проскуров. То говоришь, рожден сражаться, то убивать тебе не по вкусу. Так не бывает.
- Я и сам запутался, - соглашался Эдик. - Разобраться в себе не могу. Душа, наверное, темная. Руки к оружию тянутся, а сердце по любви тоскует. Бытие - вообще штука сложная. Вот скажи, что в тебе сильнее, любовь к жизни или страх смерти?
- Черт его знает!
- То-то.
- Жениться тебе пора, Эдуард Степанович. Семья - хорошее лекарство от лишних размышлений.
Господин Проскуров легко вступал в связи с женщинами и так же легко их обрывал. Но жениться не торопился. Жена, по его представлению, должна была быть красивой, умной, скромной, бескорыстной и целомудренной. Чистой, как мадонна. То есть до брака чтобы с другими мужчинами - ни-ни, без шалостей! А где такую взять?
Периодически его знакомили то с одной, то с другой претенденткой в невесты. Эдуард охотно начинал ухаживать, но неизменно разочаровывался. Женщины попадались красивые, но недалекие, и так откровенно рассчитывали на его деньги, что становилось противно и… обидно. Выходит, кроме кошелька, у него нет никаких достоинств?
- Ну, ты и переборчивый жених! - подтрунивали над Проскуровым приятели. - Ищешь ангела во плоти? Смотри, нарвешься!
После таких разговоров он становился еще осторожнее, еще подозрительнее. И в конце концов почти смирился с неизбежным - с браком по расчету с нелюбимой, но мало-мальски подходящей девушкой. Пусть уж не блещет умом, но чтобы была не распущенная и видела в муже не только источник средств существования, а хотя бы друга, если уж не возлюбленного.
Встреча с Наной показалась ему неслыханной удачей. Все-таки не стоит подавлять свои желания, несмотря на то что окружающие считают их завышенными. Каждая мечта имеет свое земное воплощение. Для него таким воплощением явилась Нана. Ее внешность, воспитание, характер, принципы были выше всяких похвал. Она затмила собой тот образ невесты, который создал в своем воображении господин Проскуров. Это стало любовью с первого взгляда, существование которой он решительно отвергал.
«Нана - необычная девушка, - думал Эдик. - Она послана мне Богом!»
Он так растрогался, что написал письмо лесничему в тайгу и получил от него благословение.
Проскурову пришлось побегать за Наной, пока он сумел завоевать ее расположение. Девушка не торопилась отвечать ему взаимностью. Она предъявила еще более строгие требования к будущему супругу, чем можно было ожидать.
- Я люблю тебя, - твердил Эдик, пребывавший до сего момента в полной уверенности, что таких слов он никогда и никому не скажет.
Любовь в романах, а в жизни - симпатия, привязанность, половое влечение. С Наной все складывалось по-другому, и сам Проскуров стал другим, нежным, сентиментальным и страстным. Правда, страсть нужно было сдерживать - до свадьбы. Он сходил с ума от ее гибкой талии, маленькой груди, глаз, ресниц и кос, шелковистых, густых, слегка вьющихся. Такие косы он видел на Кавказе у молодых чеченок, а в Москве - ни у кого.
Проскуров сделал Нане предложение и получил отказ. Это его ошеломило. Казалось, девушку не интересовали ни его деньги, ни его страдания. Сначала она отказывалась даже брать подарки, мелочи: духи, недорогие украшения, книги по искусству.
- Это обязывает, - с холодноватой улыбкой говорила она.
Эдик клялся и божился, что ни о каких обязательствах речи не идет. С трудом, со скрипом и приложением колоссальных усилий с его стороны лед тронулся. Нана проникалась к нему тем чувством, которое он хотел в ней вызвать, но боялся назвать любовью. Проскуров безумствовал, она же смущенно опускала черные как смоль ресницы, краснела.
Из-за какой-то дикой, глупейшей ревности он не знакомил Нану ни с друзьями, ни с родственниками. Боялся спугнуть счастье.
- Поженимся - тогда! - как заклинание, повторял Эдуард. - Познакомлю ее с мамой, съездим к ее родителям в Тбилиси.
Заговаривать о женитьбе во второй раз он не осмеливался. Любовь к Нане до неузнаваемости изменила господина Проскурова. Он пустил дела на самотек, чего раньше себе не позволял, находился в постоянном возбуждении и мечтал об этой девушке. Она вела себя странно, избегала оставаться с ним наедине, неохотно соглашалась появляться вместе в общественных местах. У Эдуарда даже закралось подозрение, что у Наны есть в Грузии жених. Он прямо спросил ее об этом.
