Александра Маринина - Пружина для мышеловки
– Ну конечно, и при этом каждый день заявлять, что он здоров. Что ж это за симуляция такая? Ему поставили диагноз шизофрении, а когда он попал ко мне, я не увидел ни одного сипмтома, ни единого признака этого заболевания. А шизофрения, голубчик мой Андрей Константинович, не излечивается, это вам не алкоголизм какой-нибудь. Вы мне скажете, что у Олега Петровича была стойкая ремиссия, поэтому я не обнаружил признаков заболевания, а я вам отвечу, что я как врач гроша ломаного не стоил бы, если бы не умел отличать больных в ремиссии от здоровых. Я очень много занимался вашим батюшкой с самого начала… Впрочем, простите, я вижу, вам неприятно, когда я называю Олега Петровича вашим отцом. Хорошо, я буду называть его по имени-отчеству.
– Спасибо, – пробормотал Андрей, которому и впрямь слова «ваш батюшка» резали ухо. – Вы всеми своими больными так внимательно занимаетесь?
– Разумеется, нет. И далеко не обо всех я так долго храню в памяти различные подробности. Кстати, и Олегом Петровичем я не должен был заниматься, для этого есть палатные врачи. Но меня привлекла его фамилия.
– Это почему же?
– Ну, вы-то не знаете, а вот любой психиатр скажет вам, что Личко – это имя в нашей науке весьма известное. У нас есть классификация «по Личко», определения «по Личко», в общем, в психиатрии это классика. И мне стало любопытно взглянуть на больного, носящего такую же фамилию. Олег Петрович, что называется, «зацепил» меня с первой же беседы, я некоторое время наблюдал его сам, а потом отменил все назначения, оставил только общеукреплящие препараты, витамины, стимуляторы мозгового кровообращения… Впрочем, вам эти детали ни к чему. Я как врач понимал, что после лечения в Белых Столбах он уже не восстановится полностью, но надеялся, что смогу хоть чем-то помочь ему. Вы еще очень молоды, голубчик, вы не знаете, какой была жизнь в середине восьмидесятых, когда Олег Петрович попал в нашу больницу, и по каким правилам тогда играли. Я не мог ни опротестовать диагноз, ни изменить его. Я не смел. Мне хотелось продолжать работать и, если угодно, жить. Диагноз Олегу Петровичу поставили в институте судебной психиатрии, а вы знаете, что это такое? Конечно, вы не знаете, откуда вам знать! Если бы я посмел поставить под сомнение их диагноз, меня постигла бы примерно такая же участь, как и Олега Петровича. В институте судебной психиатрии в те годы ставили диагнозы всем диссидентам и прочим неугодным лицам, которым нужно было заткнуть рот. Там работали блестящие ученые, превосходные диагносты, там была мощнейшая научная база, но что они могли сделать, когда поступал звонок сверху? Ни-че-го! Им приказывали – и они ставили диагноз, потому что наша тогдашняя власть сделала психиатрию своим подручным карательным средством. И все оказались заложниками: и больные, и здоровые, и сами врачи. Вы знаете, что произошло с человеком, который стрелял в Горбачева?
– Нет, – удивленно протянул Андрей. – Я и случая такого не помню. А что, в Горбачева стреляли?
– Боже мой, голубчик мой, как же вы молоды! – весело воскликнул Юркунс и почему-то рассмеялся. – Как многого вы не знаете из нашей прошлой жизни! Так вот, в Горбачева стреляли прямо-таки на Красной площади, во время демонстрации, из толпы. Стрелка вовремя обезвредили, он только-только успел оружие достать и прицелиться. И знаете, что сделал Горбачев? Он сказал, что не хочет, чтобы этот человек сидел в тюрьме, и если его нужно наказать, то пусть его сделают психически больным. Сказано – сделано, команда свыше – это приказ. В два счета соорудили диагноз, и человек пять лет пробыл в заведении по моему профилю. Правда, лечили его не так исступленно, как Олега Петровича, все-таки времена были уже другие, и тот стрелок вышел из больницы почти совсем сохранным.
– Но кому был неугоден Олег Петрович? Он был обыкновенным милиционером, оперативником, к тому же совсем молодым… – растерянно произнес Андрей. – Если бы он был диссидентом, мама знала бы об этом, а она искренне считает его убийцей. Тогда что же?
– Вот именно, голубчик, – Лев Яковлевич налил себе еще коньяку и принялся потягивать мелкими глоточками. – Тогда что же? Кстати, Олег Петрович действительно не был диссидентом, потому что даже в самые ясные часы и минуты никаких подобного рода рассуждений или высказываний я от него не слышал. Значит, было что-то другое.
– Но что же, что? За что можно запереть в психушку молодого милиционера и залечить его до состояния растения? У него были какие-нибудь предположения? Ну хоть какие-нибудь? Вы ведь сами сказали, что много общались с ним, он должен был вам сказать, если бы что-то подозревал.
– В том-то и дело, что он ничего не подозревал. И потом, как вы себе представляете наше с ним общение? Долгие вечерние беседы в тихом кабинете за чашкой чаю, как у нас с вами сейчас?
Честно признаться, Андрей почему-то именно так и думал.
– У главврача масса забот, должен вам заметить. Это только малосведущие люди думают, что главный врач – это именно главный врач, то есть врач всем врачам, самый лучший специалист в данной больнице. Может быть, так оно и есть, да только фукция главврача не в том состоит, чтобы лучше всех ставить диагнозы и лечить, а в том, чтобы обеспечить жизнедеятельность вверенной ему больницы. Чтобы крыша не протекала, чтобы санузлы не засорялись, чтобы лекарства были в наличии и в потребном ассортименте, чтобы вакансии врачей, сестер, санитаров и нянечек не пустовали, чтобы продукты вовремя привозили, чтобы у пожарной инспекции и санэпидстанции не было претензий, чтобы прачечная работала, как надо… всего и не перечислишь. И после рабочего дня, наполненного всеми этими хлопотами, как-то не хочется и минуты лишней оставаться в кабинете. Хочется прийти домой, раздеться, поужинать и взять в руки умную книжку. Ни с кем не разговаривать. Хочется тишины и молчания. Поэтому разговоры мои с Олегом Петровичем имели место в основном днем, чаще всего – во дворе, если он сидел на лавочке и дышал воздухом, а я пробегал мимо и у меня были свободные десять-пятнадцать минут. У него в руках всегда была тетрадка, в которую он пытался записывать свои мысли, воспоминания и рассуждения, и если у меня было время, я просил показать пару страниц. Должен вам сказать, голубчик, что даже в письменном виде это было довольно бессвязно, но две вещи повторялись постоянно, и я их запомнил. Вам интересно?
«Нет, – хотел было ответить Андрей. – Мне совершенно не интересно, что там писал в своих тетрадках этот псих. Мне нужна справка, на основании которой мне выдадут свидетельство о смерти, свидетельство я отнесу в посольство США и получу визу, чтобы уехать на пять месяцев на стажировку. Всё. Больше мне ничего не нужно и не интересно. Даже если Олег Петрович не был сумасшедшим, даже, в конце концов, если он и убийцей не был, то какое это теперь имеет значение? Для меня, во всяком случае, – никакого. Я не Андрей Олегович Личко, я – Андрей Константинович Мусатов, и мне нет дела до бессвязной писанины несчастного милиционера, которого во времена советской власти запихнули в психушку и залечили до полного разрушения личности. Нет мне никакого дела, нет, нет!!!»
Но вместо этого он почему-то ответил:
– Конечно, интересно, Лев Яковлевич.
Но обмануть доктора Юркунса оказалось не так-то просто. Он, казалось, прочел невысказанные мысли Андрея, потому что недобро усмехнулся.
– Не уверен, голубчик. Мне кажется, вы лукавите. Трагическая история Олега Петровича, похоже, оставила вас равнодушным. Но я все равно расскажу вам то, что собирался, даже если вам это не нужно и не интересно. Как знать, возможно, ваше отношение к этой истории со временем изменится, и тогда то, что я вам расскажу, может оказаться полезным. Так вот, в писаниях Олега Петровича постоянно повторялись две фразы. Первая: «Если бы знать, почему Лена так поступила». Или, как вариант: «Не понимаю, зачем Лена это сделала. Мне кажется, если я это пойму, то пойму и все остальное.» И вторая фраза: «Все дело в Группе. Мне кажется, это единственное объяснение. « Причем слово «Группа» во всех случаях было написано с заглавной буквы. Ну вот, кажется, и все. Больше мне нечего вам сообщить, Андрей Константинович. А вы, голубчик? Ничего спросить не хотите?
На этот раз ответ «Не хочу» даже не пришел Андрею в голову. Ему стало интересно, как интересно бывает дочитать до конца детективный роман, чтобы узнать, кто же все-таки преступник, хотя ни один из персонажей не вызывает ни малейшего человеческого интереса.
– А кто такая Лена? И что это за группа с заглавной буквы? Вы что-нибудь об этом знаете? – спросил он.
– Насчет группы – ничего, – развел руками Лев Яковлевич. – А вот что касается Лены – тут у меня есть кое-какие соображения. Вы, конечно, не знаете, но я вам скажу: когда человека направляют на принудительное лечение в психиатрическую больницу, вместе с медицинской картой обязательно прикладывают копию судебного решения.
