Павел Шестаков - Остановка
— Врать не буду.
— Я тебе верю.
Мазин взял свой чемоданчик-«дипломат». Оттуда он достал крупный снимок, видно было, что это увеличенное фото с документа, скорее всего удостоверения, по нижнему правому. углу протянулась дуга круглой печати. Снят был человек лет тридцати пяти, ничем особенно не выделявшийся, с тонкой полоской аккуратно подстриженных усов, которые, как мне показалось, не очень шли к его простоватому лицу.
— Кто это, Толя?
Мальчик сжался.
Мазин ждал.
— Вы же знаете, — наконец выговорил Анатолий.
— Я догадываюсь. А по документам это Коваленко Виктор Тарасович.
— Нет, не Коваленко.
— Узнал? Не ошибаешься?
— Усы только…
— Усы примета не вечная. Значит, он?
— Да, это папа…
— Спасибо.
Мазин положил фотоснимок на место, а из чемоданчика вынул бумаги, те самые.
— Возьми. Ты за ними вчера пришел к Николаю Сергеевичу? Извини его. Конечно, без твоего согласия брать не следовало, но бумаги пользу принесли.
— Какая польза! — махнул рукой Анатолий.
Мазин молча потянулся, взъерошил волосы на голове у мальчика. Тот не отстранился, только напрягся, вздрогнул плечами.
— Я с вами поеду?
— Я поеду, а ты иди домой.
— Вещи собирать?
— Вещи вещами, и с матерью повидаться не мешает.
— Нет. Я не хочу ее видеть.
— Это жестокость, Толя.
— Пусть.
— Она твою вину взяла на себя. А чего ей нынешняя ночь стоила?
— Я не хочу ее видеть. Я видел их вместе. Она предала отца. Я все помню. Одни разговоры, что у нас нет денег, что мы хуже других живем… Я все помню. Я не пойду домой.
— Ну, что ж…
— Верите меня с собой.
— У меня нет ордера на арест, — улыбнулся Мазин.
Анатолий воспринял его слова всерьез.
— Я же сам пойду. Куда идти?
— В комнату к Николаю Сергеевичу.
— Зачем?
— Мы посекретничаем немного.
Он послушно повернулся и вышел. Мы переглянулись. Я, понятно, смотрел вопросительно, а Мазин немного уклончиво. Видно было, что удовлетворить мое любопытство полностью он не может. Но был вопрос, который я не мог не задать.
— Что за Коваленко, Игорь?
— Михалев, а не Коваленко.
— Вот именно..
— Вернее, тем более.
Нелепая присказка разрядила обстановку.
— Все это служебные секреты? — спросил я, давая ему возможность уйти от ответа.
— Конечно, все это не для разглашения. Но раз уж ты настаиваешь…
— Я не настаиваю, Игорь.
— Тогда скажу минимум. Михалев возил левый товар на машине местной автобазы. С фальшивыми водительскими документами. Но остановили его не по подозрению. Да и машина была уже пустая. Короче, он мог выкрутиться. Подвели нервы. Видно, дошел до точки. И помчался… по черной стреле, оставив бумаги в ГАИ.
— И убил человека?
— Нет. Это показалось ему в горячке. Сбил только, легкие ранения. Короче, сначала бежал на машине, а потом машину бросил и ушел. Вернулся домой поездом.
— Но машина?..
— Машину в автохозяйстве объявили угнанной. Вот в чем трюк. И никакой Коваленко у них по документам никогда не работал. Так, во всяком случае, утверждает руководитель этого передового предприятия товарищ Лукьянов. Ну, хватит с тебя?
Мазин сказал не все. Но он был прав, на тот момент мне информации хватило с избытком. Я даже уточнять ничего не стал. Спросил только то, что лично меня тревожило.
— Как же с мальчиком?
— Хочу тебя попросить, пусть он побудет здесь. Хотя бы до завтра. Это очень важно. Важно, чтобы о его добровольном признании знали пока только мы с тобой.
— Так считаешь? Разве не все выяснилось?
— Ты сам говорил — не Сицилия. У нас иначе. С одной стороны, проще, а с другой…
— Например?
— Да вот тебе и пример, прямо на поверхности. Зачем парню так тщательно завязывали глаза?
— Как зачем?
— Ну зачем? Зачем завязывают глаза в таких случаях? Чтобы похищенный не видел похитителей, так?
— Конечно.
— Но он знал одного из них и легко и уверенно опознал по голосу. Чего ж тому было прятаться?
— По голосу доказательство сомнительное.
— Для меня в данном случае достаточное. Кроме того, могли завязать, чтобы мальчик не узнал, куда его привезли, где прячут. Но его нигде не прятали. Просто выехали за город, съехали на обочину и потолковали, а потом назад. Что же было скрывать?
— Игорь! А момент психологический? Они же давили на него, добивались зафиксированного на пленку признания. С завязанными глазами страшнее, легче добиться своего. Глупая игра, факт, но ведь действует, разве не так? Да, наконец, им, может быть, просто стыдно было знакомому мальчишке в глаза смотреть! Именно потому, что не Сицилия, а русские все-таки.
— Ну, в последнее, как говорится, верится с трудом. Совестливые похищением детей не занимаются.
— Да это и не похищение вовсе. Ты же статью цитировал! Похищение с корыстными целями. А здесь какая корысть? Ну пусть мстительность, озлобленность… Согласен, не украшают человека такие качества, но думали, что по-своему справедливость восстанавливают!
— Вот о чем они думали, мне еще предстоит подумать. Потому я тебя сейчас покидаю. А ты удержи мальчика. И второе. Сходи к матери, если можешь, предупреди, что он у тебя. Ведь мы не знаем, что они ей выдали. Они ее так запугать могли… И запугали, факт, раз она мне ничего не сказала. Справишься, великий дипломат?
— Уже и дипломат. Мало с меня адвоката?
— Льщу, льщу тебе, задабриваю, потому что нужен. Выручишь еще разок?
— Она спросит, что будет с мальчиком.
— С мальчиком будет поступлено по закону.
— Не очень утешительно.
— Напротив. Из-за того, что Ирина его от закона спасала, только вред, как видишь, получился.
С этим я не мог не согласиться. Я проводил Мазина и пошел в кабинет. Мальчик стоял обеспокоенный.
— Ваш друг уехал? Я слышал, как дверь хлопнула.
— Уехал.
— А я?
— Видишь ли, Толя, за то короткое время, что мы знакомы, многое изменилось. Мы теперь больше доверяем друг другу, правда?
Он кивнул.
— Тогда давай откровенно, в интересах дела. Ты сегодня поживешь у меня. А я схожу к матери, расскажу все как есть. Конечно, ей от твоего признания радости не прибудет, но все-таки лучше, чем звонки по ночам ждать.
— Какие еще звонки?
Я рассказал, что знал.
— Зачем они ей звонили?
— Наверно, требовали, чтобы ты сознался.
— А она не соглашалась?
— Как видишь.
— А звонки без слов?
— Психологическое давление, так я думаю.
— Зачем?
— Вот и поразмысли на досуге, зачем. Посиди, почитай, видишь, сколько книг на полках?
— Интересно, в колонии хорошая библиотека?
— Наверно, — сказал я предположительно. — А что тебя интересует?
— Астрономия.
«Говорят, чем ночь темней, тем ярче звезды, — подумал я. — Пронесет ли этот паренек свой свет через все испытания?»
— Погоди ты с колонией! Может быть, обойдется, В состоянии аффекта ты был.
— Я все равно скажу, что хотел его смерти.
— В таких случаях полагается говорить «дурак», — разразился я в сердцах.
— Умные в таких случаях врут?
— Что матери передать? — спросил я вместо ответа.
— Вы сами сказали.
— Хорошо. Не сбежишь?
— Куда теперь бежать?..
У Ирины глаза поблескивали сухо и отчаянно.
Это я заметил уже в доме, а вначале она снова изучила меня через отверстие в воротах.
— Опять вы?
— Да.
— Зачем?
— Ваш сын у меня.
— Он сбежал от них?!
Этой непроизвольно вырвавшейся фразой Ирина выдала себя, признала, что ночью звонили и сказали многое, но я не спешил осуждать.
— Сейчас расскажу.
Мы быстро пошли от ворот к дому, и когда она отворяла дверь, я и заметил этот лихорадочный блеск.
— Как ему удалось?
Я присел в знакомое кресло.
— Толю отпустили.
— Сами?
— Он признал то, чего они добивались.
Не понял, что промелькнуло у нее в лице, как-то дернулась щека.
— Неужели они посмели…
— Нет, нет, его не мучили, — про пощечину я говорить не стал, — его запугали, схватили среди ночи, завязали глаза, повезли за город. Вы же понимаете, он подросток.
— Да, да. Дальше что?
— Толя не трус. Он решил признаться, потому что не мог допустить, чтобы вы брали вину на себя.
— Пленка у них?
«Разве я упоминал о пленке?» Уточнять, однако, не стал.
— Пленка решающей роли не сыграет. Есть Толино заявление, датированное вчерашним числом.
Это, конечно, пришлось пояснить, чем я и занялся, но по мере объяснения чувствовал себя все более неуверенно — какое, в сущности, значение имеет цвет черта! Ведь произошло все-таки то, чего она всеми силами избежать хотела, сын открылся, он преступник, это главное, а я ей о тонкостях, связанных с чистосердечным признанием толкую.
