Дарья Дезомбре - Тени старой квартиры

– Даже если и имелась у нее какая-то тайна, почему ты думаешь, что тайник здесь, а не в том домике в деревне, где она жила последние годы?

– Потому, – Маша села на корточки и стала осматривать пыльный пол в потертом линолеуме, – что это место для нее – убежище. Оно само по себе – тайник, в который Аллочка себя добровольно заточила. Одинокое строение на островке с разрушающимся фортом. Никаких деревенских соседей, любопытных подружек-алкоголичек…

Маша сантиметр за сантиметром скрупулезно ощупывала линолеум – ничего. Потом подошла к стене и стала обстукивать деревянные панели, двигаясь от двери к столу, за которым, внимательно на нее глядя, сидела Ксюша. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Они переглянулись. Звук был совсем другим. Ксюша вскочила и вместе с Машей отодвинула стол от стены.

– Тут, – Маша почти ласково провела рукой по дощечке. Беспомощно огляделась – чем бы подцепить? Ксюша дернулась, открыла сумку и, покопавшись во внутреннем кармане, вытащила пилку для ногтей.

– Никакого кокетства. Профессиональная деформация, – улыбнулась она в ответ на вопросительный Машин взгляд. – Виолончель требует коротко подстриженных ногтей.

Маша кивнула, аккуратно провела пилкой по краю доски, нащупала щель и поддела. Дощечка с легким стуком упала на пол. Ксюша сглотнула, глядя в приоткрывшуюся нишу: два кирпича старой кладки были аккуратно выдолблены. На их месте лежал холщовый мешочек в рыжей кирпичной пыли.

– Открывай, – хрипло сказала она Маше.

Маша

– Иди вперед, – Маша разочарованно сунула содержимое мешочка в карман. – Спускайся спокойно, а я здесь еще раз все осмотрю на всякий случай.

Ксюша взглянула на нее с явным сочувствием, но Машу этот жалостливый взгляд только разозлил: да что ж такое! Не может быть, чтобы все усилия, побеги по дворам, крышам и лесам Ленобласти привели вот к такому – бессмысленному – сувениру! Не ожидая, пока Ксюша выйдет за дверь, она снова начала простукивать оставшиеся неохваченными панели, уже от стола – к двери, по часовой стрелке. И так сосредоточилась на звуке, с которым резонировало старое дерево, что не услышала, как спустилась вниз Ксения. Проделав финальный «тук-тук» рядом с дверным проемом, Маша мрачно вздохнула. Ничего. Что ж – последний раз оглядела она круглую комнатку, пора уходить. Скользя рукой в перчатке по неровным от ржавчины перилам, она сбегала по ступенькам вниз, мимолетом кинув взгляд в окошко: сумерки они все-таки упустили. Темнело в пустынном форту, похоже, быстрее, чем в городе. И тут внизу раздались легкие птичьи переливы – заскучавшая без дела и явно испуганная надвигающейся ночью Ксюша насвистывала что-то из оперы. Маша с улыбкой прислушалась: ну конечно, «Сердце красавицы склонно к измене». Несколько банальный выбор для профессионального музыканта, но… Пробегая мимо очередного окошка, Маша увидела и саму виолончелистку. Точнее, Ксюшину макушку, прижатую прямо к красной облупленной стене. Но вот свист, приятнейший, оперный, доносился совсем с другой стороны. Что за?.. Не рассчитав скорости при внезапной своей остановке, Маша чуть не скатилась кубарем с лестницы.

Господи, да когда же она поумнеет?! Их уже ждут внизу – спокойно, особо не прячась. Остров оказался ловушкой, идеальной ловушкой, если быть честной. Никто не поможет, никто не узнает. Бессмысленно звать на помощь – да и как позовешь? Уже которые сутки они с Ксюшей без телефона – на всякий случай, чтобы их нельзя было вычислить… «Ты могла бы купить какую-нибудь дешевую трубку с СИМ-картой», – сказала себе Маша, медленно, ступень за ступенью, отступая подальше от игривого свиста. Могла, но не купила – как-то оказалось не до того. И вот что им теперь делать?! Ксюша успела выйти из маяка явно до прихода «свистуна» и теперь боится подать ей знак – да и как подашь? Маша лихорадочно прикидывала варианты и заметила в свисте паузы, показавшиеся ей поначалу странными. Будто неизвестный делал вдох, а потом выводил очередную трель. Снова вдох… Ну конечно! Он курит. Приканчивает сигаретку, прежде чем начать подниматься по бесконечным ступеням Маше навстречу. Маша вновь выглянула наружу – а что, если она прыгнет? Выпрыгнет из окна – в воду залива? Безумие, но что еще ей остается? Вряд ли эти ребята просто хотят побеседовать о событиях давно минувших дней – труп старухи Пироговой это наглядно продемонстрировал. Здесь глубоко, – успокаивала себя Маша, – не зря же поблизости пролегает фарватер? И если спрыгнуть с самого низкого этажа… Стоп! Первая площадка с забаррикадированным досками окном. Темная дыра, ниша в широкой стене. Сумерки, ее черный пуховик. Осторожно, стараясь не издать ни единого звука, Маша начала спускаться навстречу свисту. Пять ступеней, десять, вот и площадка нижнего этажа. Каким маленьким ей показалось сейчас это окошко: она, наверное, обезумела, если решила, что сможет в нем поместиться. Свист внизу прервался.

– Ну что, идем? – раздался мужской голос. – Не хочу просидеть здесь всю ночь…

Внизу с тошнотворным скрипом открылась дверь. Маша подтянула ноги, сжавшись в комочек и укрыв русую голову капюшоном. Лицо оказалось прижатым к коленям, она старалась не дышать. Сумерки – вот единственное, что могло ее спасти. Время между волком и собакой – как встарь называли этот час французы. Все кошки становятся серы, все предметы – расплывчаты. Ты еще доверяешь своему глазу, но в смутном, как тусклый жемчуг, воздухе все обманчиво, как в забытьи, граничащем с кошмаром. Маша чувствовала, как пот заливает лоб. «Если они решат воспользоваться фонариком, я пропала». Луч фонаря легко выхватит деталь. Выступающий носок ботинка или блеск молнии на пуховике выдадут ее с головой.

Стонали, дрожа под тяжелыми шагами, ржавые ступени. Сквозь удары собственного сердца Маша слышала их прерывистое дыхание, потом – запах табака, лосьона после бритья. Кто-то протарабанил ножищами по железной площадке рядом, стал подниматься дальше. Но второй…

– Может, зря поднимаемся, нет их тут?! – сказал хриплый голос прямо Маше в ухо.

– Да где им еще быть-то?! – ответил первый. – Да и мужик с лодки сказал, они на маяк приехали. Давай двигай, совсем немного осталось.

– Ха, – загремела, завибрировав под тяжестью второго, площадка. – Там еще ступеней пятьсот!

Второй тоже начал подниматься наверх. Маша медленно выдохнула, будто толчками выпуская из себя воздух. У нее получилось – они прошли мимо: теперь надо дождаться, пока между ней и преследователями будет хотя бы четыре пролета – так они не смогут ни разглядеть ее внизу, ни расслышать за шумом своих шагов. Она осторожно высвободила ноги, чуть повела плечами и – замерла. Лодочник. Старик, одолживший им одеяло. Ждет ли он еще на пирсе? «Девушки хотели маяк посмотреть». – «Маяк? Отлично, мы их тогда и заберем. Сколько они тебе обещали за проезд? Держи давай. И чеши отсюда на свой Котлин». Маша представила себе этот диалог так явственно, будто он происходил у нее на глазах. Они остались без лодки и без возможности покинуть остров. Сердце оборвалось – их ждала зимняя ночь, заброшенный форт и игры в прятки. Игры, исход которых абсолютно ясен.

Он. 1960 г.

…за город! В дальние и ближние места! И это, конечно, самый популярный отдых в Ленинграде!

Старуха была ни при чем. Зря он переживал. Если бы тогда, в апреле, она рассказала, что знает, в Большом доме, его бы уже давно поймали. И расстреляли. Впрочем, это еще вполне может случиться. После он все думал, прикидывал без конца: а не сел бы он в тот день на троллейбус? Не решил бы пробраться поближе к дверям, а остался в глубине салона? Пронесло бы? Случайной ли на самом деле была эта встреча или еще одно звено той цепи: оплошность с Аллочкой, найденный в подвале труп, визит неизвестного военного к ним на квартиру неделей раньше, когда звонили Пироговым, а видеть хотели – его?

– Передайте прокомпостировать, – попросил его мужчина в шляпе, который вошел на Невском возле Театра комедии. И замер с талончиком в руке.

– Мы знакомы? – спросил он у мужчины, одновременно потревожив тетку в пуховой кофте у себя за спиной:

– Прокомпостируйте, гражданка!

Но мужчина ничего не ответил, а только смотрел, и тогда он стал пялиться на него в ответ. Они уже подъехали к Дому книги, когда он понял, КТО стоит перед ним. Но лейтенантик узнал его первым – впрочем, какой он теперь лейтенантик? Уж давно поди вырос в звании! Несмотря на допущенную ошибку. Да и как не проявить к лейтенанту снисходительности? В чем только душа держалась в ту далекую зиму? У него самого мало что осталось от юношеских щек – постарел, подрастерял в румяной свежести. А этот, после войны-то, гляди-ка, напротив, отъелся.

– Вы выходите? – спросил он.

– Я? – старый знакомец не отводил от него взгляда. – Нет.

Но, конечно, вышел. И шел за ним, не особо скрываясь, по Мойке, потом по Антоненко и Плеханова. Как он ни плутал, пытаясь «потеряться», сбить лейтенантика со следа, удалось ему это только на Пржевальского, в близких к Сенной проходных дворах. Мертвый от усталости, он добрел до дома, с ужасом осознавая, что его преследователь стал сильнее, опытнее. А он, напротив, постарел. Устал бояться. Дома в коридоре столкнулся с нарядной Пироговой.