Эрик Сунд - Голодное пламя
Виктория стягивает тонкое одеяльце. На ее девочке голубая пижамка, ручки согнуты, кулачки над плечами.
Виктория берет ее на руки. Звук телевизора становится громче, и Виктория чувствует себя более уверенно. Девочка не проснулась, и к плечу Виктории прижимается теплое.
«Протасов, Алейников и Литовченко. И снова Литовченко».
Звук становится громче, из комнаты доносятся ругательства.
На Некарштадионе в Штутгарте – один-ноль в пользу Советского Союза.
Виктория держит дитя перед собой. Девочка стала глаже и бледнее. Голова походит на яйцо.
Внезапно перед Викторией вырастает Пер-Ула Сильверберг, и несколько секунд оба молча смотрят друг на друга.
Виктория не верит своим глазам.
Это Швед.
Очки, коротко стриженные светлые волосы. Рубашка «яппи», как у какого-нибудь банкира. Раньше Виктория видела его только в перемазанной дерьмом рабочей одежде, а в очках – никогда.
Виктория видит в них свое отражение. В Шведовых очках ее дитя покоится у нее на плече.
Швед выглядит совершенным идиотом – безвольное белое лицо ничего не выражает.
– Давай, Советский Союз, давай! – произносит Виктория, покачивая ребенка. Краски возвращаются на лицо Шведа.
– Черт возьми! Какого ты здесь делаешь?
Виктория поворачивается к нему спиной, Швед делает шаг и тянет руки к ребенку.
Инкубация. Время между заражением и началом болезни. Но также и время вынашивания. Ожидание момента, когда придет пора снести яйцо. Как может одно и то же слово описывать ожидание момента, когда родится ребенок, и ожидание момента, когда разразится болезнь? Разве это одно и то же?
Из-за угрожающего выпада Шведа Виктория выпускает девочку из рук.
Головка ребенка тяжелее, чем остальное тело. Виктория видит, как девочка, кувырнувшись в воздухе, падает на каменный пол.
Голова – как яйцо, которое предстоит высиживать.
Рубашка «яппи» дергается вперед, назад. К ней присоединяются черное платье и радиотелефон. Жена Шведа в панике. Виктория бессильно хохочет – никому больше до нее нет дела.
«Литовченко, один-ноль», — напоминает телевизор.
Несколько повторных показов.
– Давай, Советский Союз! – повторяет Виктория, сползая по стене.
Этот ребенок – чужак, и она решает не думать больше о нем.
Отныне это просто яйцо в голубой пижаме.
Квартал Крунуберг
Вот черт, подумала Жанетт, и по телу разлилось неприятное чувство.
Ее что, разыграли? Заговор? Голова шла кругом. Жанетт как будто неслась на карусели.
Ничего неестественного нет в том, что Ларс Миккельсен когда-то расследовал дело Виктории Бергман, но что он пришел к выводу, что ей необходима защита персональных данных, достойно удивления, поскольку приговора никому не вынесли.
Поразительнее всего, что психологический анализ проводила психолог по имени София Цеттерлунд. Это абсолютно не могла быть ее София – той в год расследования еще не исполнилось двадцати.
Какое-то странное совпадение все это.
У Хуртига был довольный вид.
– Ничего себе случайность! Звони ей сейчас же.
Как-то слишком странно, подумала Жанетт.
– Я позвоню Софии, а ты – Миккельсену. Попроси его прийти, лучше всего – прямо сегодня.
Когда Хуртиг вышел, Жанетт набрала номер Софии. По мобильному телефону никто не отвечал, а когда Жанетт позвонила ей на работу, секретарша сообщила, что София больна.
София Цеттерлунд, подумала Жанетт. Какова вероятность, что психотерапевта, к которому ходила Виктория Бергман в восьмидесятые годы, звали так же, как и знакомую ей Софию, которая тоже психотерапевт?
Поиск в компьютерных базах дал информацию о том, что в Швеции проживают пятнадцать человек по имени София Цеттерлунд. Две из них – психологи и обе живут в Стокгольме, ее София – это одна, а вторая на пенсии уже много лет и проживает в пансионате для престарелых в Мидсоммаркрансене.
Вероятно, это она, подумала Жанетт.
Все выглядело почти продуманным планом. Кто-то словно дразнит ее, подстраивая именно такое развитие событий. Жанетт не верила, что все это – случай, она верила в логику, а логика говорила ей, что связь между событиями существует. Просто она, Жанетт, пока еще ее не видит.
Опять всеизм, подумала она. Детали кажутся невероятными, непонятными. И при этом у них есть рациональное объяснение. Логический контекст.
– Пришел ответ из полиции Сконе. – В дверном проеме появился Хуртиг. – Единственный след, который оставил водитель, переехавший Генриетту Дюрер, – несколько чешуек красного лака. Дело давно закрыли.
– Ладно, спасибо. – Жанетт сглотнула. – Я так и знала.
– Миккельсен в управлении. Ждет тебя возле кофейного автомата. А что делать с Ханной Эстлунд и Йессикой Фриберг? Олунд доложил, что обе женщины не замужем и проживают в одном и том же пригороде Стокгольма. Работают юристами коммуны в том же западном районе.
– Две женщины, которые всю жизнь явно держатся поближе друг к дружке, – отметила Жанетт. – Ищи дальше. Проверь, не становится ли круг подозреваемых шире, отправь Шварца прошерстить базы данных и местные газеты. Наносить им визит пока не будем. Опозориться нам ни к чему, надо покрепче встать на ноги. Сейчас нас больше интересует Виктория Бергман.
– А Мадлен Сильверберг?
– Французские власти не много рассказали, проклятые бюрократы. Нам удалось только узнать адрес в Провансе, и едва ли у нас есть ресурсы, чтобы отправиться туда сегодня же, но этот шаг мы, разумеется, предпримем, когда разберемся со всем остальным.
Хуртиг согласился, они вышли из кабинета, и Жанетт отправилась к кофейному автомату, на встречу с Ларсом Миккельсеном. Тот улыбался ей, держа в руках два стаканчика с кофе.
– Ты, конечно, любишь черный без сахара? – Ларс протянул ей стаканчик. – Ну а я люблю положить сахару побольше, чтобы ложка стояла. – Он усмехнулся. – Моя жена утверждает, что я пью сахар с кофе.
– Как хорошо, что ты пришел. – Жанетт приняла от него стаканчик. – Пойдем ко мне?
Миккельсен пробыл у нее в кабинете почти час и рассказал, что получил дело Виктории Бергман, когда был еще не слишком опытен.
Конечно, ему было невероятно тяжело принимать участие в судьбе Виктории, но это дело убедило его: он правильно выбрал профессию.
Он хотел помогать девочкам вроде нее – да и мальчикам, попавшим в такую же беду, тоже, даже если те не были представлены в статистических данных.
– Каждый год мы получаем около девятисот заявлений о сексуальных посягательствах. – Миккельсен вздохнул и смял пустой стаканчик. – Процентов восемьдесят насильников, а то и больше – взрослые мужчины, и часто это кто-то, кого ребенок знает.
– И насколько это обычное дело?
– В девяностых годах проводили большое исследование среди семнадцатилетних. Оно показало, что каждая восьмая девочка подвергалась посягательствам.
Жанетт быстро подсчитала в уме.
– Значит, в обычном школьном классе есть по меньшей мере одна девочка, которая носит в себе темную тайну. А то и две. – Жанетт подумала о девочках из класса Юхана и о том, что он, может быть, знаком с кем-то, кто был грязно использован взрослыми.
– Да, так и есть. Среди мальчиков – один из двадцати пяти.
Оба посидели молча, обдумывая мрачную статистику. Первой заговорила Жанетт:
– И ты, значит, решил позаботиться о Виктории?
– Да, со мной связалась психолог из больницы Накки – у нее был пациент, за которого она волновалась. Но я не помню, как звали психолога.
– София Цеттерлунд.
– Знакомое имя. Да, так ее и звали.
– Это имя говорит тебе о чем-нибудь еще?
– Нет, а должно? – У Миккельсена сделался озадаченный вид.
– Психолога, который принимал участие в деле Карла Лундстрёма, зовут так же, как ту, с которой ты тогда разговаривал.
– Да, вот черт… Раз ты так говоришь. – Миккельсен потер подбородок. – Забавно… Но я говорил с ней только по телефону, пару раз, а я плохо запоминаю имена.
– И это всего лишь одно из многих совпадений в моем деле. – Жанетт провела рукой по разложенным на столе папкам и стопкам документов. – Оно запутывается все больше и больше. Но я точно знаю: все в этом деле каким-то образом связано. И постоянно всплывает имя Виктории Бергман. Что тогда вообще произошло?
Миккельсен подумал.
– Значит, София Цеттерлунд связалась со мной, потому что она много раз беседовала с этой девочкой и пришла к выводу, что ее жизнь требует радикальных изменений. Что это вопрос экстраординарных мер.
– Вроде защиты личных данных? Но от кого ее следовало защитить?
– От отца. – Миккельсен глубоко вздохнул. – Вспомни, что изнасилования начались, когда она была совсем малышкой, в середине семидесятых, а законодательство тогда выглядело совершенно по-другому. Тогда это называлось прелюбодеяние с потомком, и закон изменился только в 1984 году.
– В моих документах нет ничего о приговоре. Почему она не подала заявление на отца?
