Ника Шахова - Смерть умеет улыбаться
Чудо явилось в образе Генриха Привалова, который пожалел незнакомую женщину и поверил ей: дал кров, обул, одел, накормил, вылечил от педикулеза и хронического кашля, исправно перечислял деньги на сберкнижку за необременительную, даже приятную работу по дому - о, дому! Наконец, и у нее появился дом, - и относился с большим почтением, что поначалу очень ее смущало. "Домоуправительница", - уважительно называл он Нюсю и от сестер требовал того же. А потом один за другим появились мы - я, Павлик, Макс и
Грета, и ее жизнь, разбитая вдребезги некогда любимым человеком, приобрела новый смысл. Она стала счастливой. Вот так однажды проснулась, услышала плач в детской, который издавали три луженые глотки (ну хорошо, четыре), и поняла, что безмерно счастлива. Но флакон с отравой она не выбросила.
Носила его на груди, как напоминание, с одной стороны, о божьей милости, которая неотступно сопровождает человека, и, с другой стороны, о собственном грехе, потому что отчаяние - безусловный грех, накрывающий душу черным крылом. Человек, впавший в отчаяние, забывает о боге или не доверяет ему.
В последнее время дядя, которому Нюся была обязана сначала жизнью, а потом счастьем и перед которым благоговела, часто жаловался на Павлика.
Говорил, что не единожды ловил племянника на откровенной лжи. Говорил, что тот тянет из него деньги, нервы и здоровье. А однажды Нюся застала Павлика, когда тот рылся в дядином столе. Неприкосновенном столе! Это все равно что переворачивать камни на Олимпе. Застигнутый с поличным, Павлик нагло ухмыльнулся и сунул Нюсе деньги за молчание. Деньги, которые только что выклянчил у дяди! Нюся, конечно, деньги не взяла, но промолчала, боясь навредить не Павлику, а дяде. В другой раз услышала обрывок телефонного разговора, в котором кузен насмешничал и крыл дядю сплошь непарламентскими выражениями, а потом как ни в чем ни бывало лебезил и заискивал перед состоятельным родственником в ожидании очередной подачки. Слышала она и разговор, который проходил на повышенных тонах и в котором Павлик вымогал у дяди наследство, со злорадным удовольствием втаптывая в грязь остальных
Приваловых.
Она была удручена, так скажем. А когда любимый хозяин умер, то совсем ошалела от горя. Но последней каплей, добившей ее, стала отвратительная сцена, которую кузен устроил после дядиных похорон.
В исступлении она решила, что просто обязана избавить от зловредного Павлика остальных Приваловых, коль не сумела защитить горячо обожаемого хозяина. "Кто скажет, помер и все, - не верь... не верь... не верь..."
Кажется, я поняла, что она имела в виду. В скоропостижной смерти дяди Нюся обвинила Павлика. Надеюсь, в философическом смысле - что Павлик довел и все такое, но не больше того.
Лично я всегда подозревала, что Павлик способен довести до ручки любого святого. При условии, что ему попадется святой. Не знаю, как насчет святых, а Нюся ему попалась. Они оба друг друга нашли.
Вспоминается, что на мой прямой вопрос "кто", который я задавала всем домочадцам подряд, Нюся ответила весьма уклончиво - "спаси и помилуй".
Тогда я засчитала ее ответ как "нет", но можно было, нет, нужно было понять как покаянное "да". Однако я спросила ее для порядка, чтобы другим не обидно было, и не прислушалась к ответу. Прикидывая так и эдак, я совсем не думала о Нюсе, я вообще не принимала ее в расчет, поскольку смерть Павлика очевидно не была ей выгодна (а я, как упертая дура, считала что деньги - главный мотив любого преступления) и поскольку наша Нюся - оазис. Далее - по тексту. Не хочу цитировать Андрея, не дорос пока, но по сути он прав: Нюся была настоящим оазисом.
Я поняла. Нюся была предана дяде до беспредела, она любила его всем сердцем и рикошетом от него любила всех нас. Мы были для нее продолжением дяди. Но у всякой большой любви есть изнанка, и иногда изнанка становится больше и сильнее самой огромной и всесильной любви.
- Вот ты и знаешь, - сказала Нюся, переставляя дрожащими руками, покрытыми пигментными пятнами, вазочку с вареньем, - Я сразу хотела, да не решилась. Страшно признаться - такой грех на душу взяла. А потом вроде бы не до того стало. Но ты не думай, я бы не дала, чтобы из-за меня пострадал невиновный, и чашку аккурат на такой случай оставила. Теперь ты понимаешь, почему мне нельзя тут оставаться. Я должна уехать.
Нюся... Я ничего не успела. Давно хотела отблагодарить за то, что она была для меня больше, чем просто Нюсей, за тепло, за сердечность, за заботу, которую я всегда чувствовала даже на расстоянии в сотни километров.
Хотела, но думала - успеется. Не успелось...
Прижаться бы сейчас к теплому брюшку Сем Семыча и послушать его хриплую песенку. Но он бродит неизвестно где. И некому меня, бедную, утешить.
Зря я бранила Семыча. Он лежал на кровати и, заметив меня, призывно заурчал. Я прилегла, не раздеваясь, и свернулась калачиком вокруг кота.
Ексель!.. Я подскочила как ошпаренная. Былинский!.. Хочешь верь - хочешь нет, но первая часть предсказания сбылась. Я действительно поняла и больше никогда не буду тянуть, а буду отоваривать благодарностью сразу, не дожидаясь удобного случая, поскольку таковой может просто не наступить. Что ж, один-ноль в пользу Былинского. Однако интересно, банальное совпадение или?.. Никаких или. Или придется признать, что в скором времени я покушусь - страшно сказать! - на закон. И тогда закон может в ответ покуситься на меня.
Сорок минут тишины и полного покоя сделали свое дело. Отринув все второстепенное и сиюминутное, я приняла нелегкое решение. До сих пор не знаю, правильно ли я поступила. Будем считать, что на меня, как на Нюсю, тоже нашел черный морок. Неловко признаваться в совершенном преступлении, но надо. Значит так: я скрыла от следствия важную улику. Более того, на следующий день я увезла ее с собой в Москву, подальше от Хмурого. Пусть думает на Ванду с Гоутом. И другие тоже пусть думают, от врагов не убудет.
Как их ни наказывай - все покажется мало. А Нюся...
Нюся... Нюся старая, я не допущу, чтобы она умерла в тюремной камере.
Мало, что ли, горя у нее было?.. Да, это самое меньшее, что я могу сделать для нее.
Два-ноль. У-у, Былинский!
Я знаю, Нюся сама себе страшный суд. Она сама себя осудила, сама вынесла приговор и безропотно понесет рукоположенное собой наказание. Без амнистии и досрочного освобождения за примерное поведение. Так что преступление не окажется безнаказанным. А это главное. Разве не так?
Поворочавшись с боку на бок, я поняла, что не засну. Набросила махровый халат, сунула ноги в сланцы и вышла на крыльцо. Вид глубокого звездного неба подействовал на меня успокаивающе. Я прислонилась к перилам и замерла, вглядываясь в непостижимое пространство.
Как странно все переплелось. Не будь Павлик Павликом, Нюся бы его не тронула. Не тронь Нюся кузена, я бы не вскинулась. Не вскинься я, Пан с Вандой и Гоутом могли... Страшно подумать, что они могли.
Это что же такое получается - спасибо Павлику?..
От старой груши, расколотой надвое молнией, отделилась тень.
- Ни?
- Ты?..
- Не спится? - спросил Андрей шепотом. Ночью люди обычно перешептываются, чтобы их не подслушали звезды. Кому охота стоть объектом межпланетных сплетен. Андрей притянул меня за плечи и признался, - Мне тоже. Поговорим?
Его дыхание касалось моей щеки. Жжется, однако.
Мы молчали, вслушиваясь в монотонный стрекот цикад. Я судорожно вздохнула и отмахнулась от назойливого комара. Андрей перехватил мою руку и легко пожал ее. Потом на месте старого кострища мы развели костер, чтобы согреться и разогнать полчища оголодавших кровососов. Андрей проворно нырнул в кусты и выкатил оттуда деревянную колоду - для меня, а сам устроился прямо на земле. Языки пламени жадно облизывали звездное небо.
Мне понравилось, что он ничего не обещал. А что?.. Может, стоит рискнуть еще разок - всего один?
Костер догорел. Андрей залил угли водой из бочки, и мы распрощались, молча пожав друг другу руки.
***Вернувшись в Москву, первым делом я заглянула в почтовый ящик и выудила оттуда кипу пестрых рекламных проспектов. Вторым делом я позвонила Ляльке. Разговаривая с подругой, скинула обувь, переместила себя в любимую пижаму, разобрала принесенную кипу, обнаружив в сердцевине два письма, и вскрыла ножом конверты. Так, что тут у нас? Первое было от родителей, которые сообщали, что через неделю будут проездом в Москве по пути из Токио в Озерск. Понятно. Второе было... Я выронила телефонную трубку.
- Алло, алло! Ты где? Что случилось? - надрывалась с пола трубка, - Я спрашиваю, что случилось?
"Дорогая Ни, - писал дядя, - Я долго думал и наконец решился довериться почте, потому что здесь, у нас, творится невообразимое. Объясню при встрече. Высылаю тебе свое волеизъявление, береги его (не ешь на нем пончики, дорогая, оно еще пригодится, надеюсь, однако, что не скоро) и спрячь понадежней. Понадежней, поняла? Жду тебя в гости недельки на две, а то и на три. Сходим по грибы, заодно помиримся. Как считаешь? Ну все, привет. Твой любящий дядя."
