Евгений Сартинов - Золото на крови
Пока мы ели, старуха прикоснулась сухими, холодными пальцами к моему лбу.
- Давно захворал? - спросила она, перекрестившись.
- Третий день, - признался я.
- Ночевал на снегу?
- Да.
- Пока выпьешь это, - Пелагея поставила на стол невысокий глиняный сосуд размером с бутылку из-под пепси. - Завтра лечить тебя начну.
Жидкость имела отвратительный вкус и резкий лекарственный запах. Пока я передергивался после принятия таежной микстуры, бабка выглянула в окошко и поспешила наружу.
На улице уже стояла ночь, и мы с Андреем разглядели только темную, как мне показалось, женскую фигуру, передавшую бабке очередной узелок и поспешно удалившуюся прочь. В узелке оказался большой глиняный сосуд с горячим таежным чаем, сильно приправленным медом. Пока мы блаженствовали за чаепитием, мать Пелагея покидала в печь остатки дров. Затем принялась наставлять нас на сон грядущий:
- Покушали, теперь спать ложитесь. Заслонку закроете, как дрова прогорят, а то угорите. Еще и этот грех-то на душу мне ни к чему. Завтра баню вам устроим. Спокойной ночи.
Мы хором пожелали хозяйке того же самого и, допив чай до последней капли, принялись устраиваться на ночлег. Печь за это время раскалилась до такой степени, что пришлось подстелить на лежанку все наше барахло: телогрейки, брезент, оставшийся от полога Жеребы. Ни одну из шкур, лежавших на кровати, мы, помятуя об эксперименте проведенном Андреем с другой кроватью, трогать не стали. С полным желудком и в тепле я уснул мгновенно, будто слившись в одно целое с громадным, горячим телом печи. Последнее, что я слышал, это как ложился рядом со мной Андрей, но проснувшись среди ночи от приступа кашля, почувствовал, что
лежу на печи один. Богатырский храп, донесшийся до меня снизу, точно указал на расположение лейтенанта.
Проснулись мы уже днем, причем одновременно. Первое, что я почувствовал, вынырнув из объятий сна, это ни с чем не сравнимый запах русской печи, смесь пыли, извести и прогревшихся за ночь тряпок. Печь хоть и растратила былой
жар, но по-прежнему отдавала мягкое, материнское тепло. Повернув голову, я увидел, как в желтовато-коричневые стекла окон бился яркий солнечный свет.
- Юрка! - донеслось снизу. - Хватит спать, бездельник. Время уже одиннадцать часов, а ты все дрыхнешь.
Я свесил голову вниз. Лейтенант лежал на широкой скамейке у печки в одном исподнем, блаженно позевывая и почесывал волосатую грудь.
- Уж не хочешь ли ты сказать, что встал в шесть часов утра и с тех пор бодрству ешь? - поддел я его. - И вообще, чего это ты раскомандовался? Может, твои часы давно уже не точное время показывают, а цену на картошку где-нибудь в Мурманске? Ты хоть их заводишь?
- Ну а как же. Это у меня автоматически. Перед сном, машинально, как робот. Ты вот скажи, как это ты там не зажарился на этой сковородке?
- Нет! - засмеялся я. - Мне тут хорошо. Так бы и не слезал всю зиму.
- А я не смог. Весь взопрел. Интересно, нас кормить сегодня будут или нет? Я что-то проголодался.
- Не знаю, будут, не будут... У меня пока другие планы, противоположные. Слазь со скамейки, а то сейчас оттопчу что-нибудь ненужное, - пугнул я его, сползая с печи в обнимку с телогрейкой. Под ехидные замечания Андрея я быстренько оделся и рысцой выскочил на улицу.
Солнце ослепило меня. От вчерашней пурги не осталось и следа. Чистое, безоблачное небо, легкий, игривый морозец, приятно бодривший после душной пыльной избы.
Я быстро нашел места общественного пользования, ничем не отличающиеся от точно таких же "мирских" заведений. Вернувшись к дому я застал Андрея делающего зарядку по всем армейским норам - голый торс, ноги на ширине плеч и интенсивные махи руками и ногами.
- Присоединяйся, - крикнул он мне между упражнениями.
- Нашел дурака, - хмыкнул я, а сам невольно залюбовался своим другом. Отросшие за время скитаний светло-русые чуть вьющиеся волосы и такая же окладистая борода с усами делали его похожим на сказочного богатыря. За время нашего похода Лейтенант прилично похудел, но мускулатура от этого стала рельефней и даже выигрывала в красоте. Андрей уже приступил к заключительной части своей зарядки - обтиранию снегом, когда из-за сарая, стоящего перед нашим домом, донесся какой-то шум, скрип снега и показались трое людей, тянущих за собой большие сани с аккуратно уложенными дровами.
Увидев нас, они встали как вкопанные. Одной из пристяжных этой странной "тройки" была ковыляющая со своей клюкой мать Пелагея. С другой стороны сани тащил молодой парень. Бросив на него беглый взгляд, я тут же понял, что у него явно не все дома. Характерные мутные глаза, поросшая густой щетиной шея, полуоткрытый рот с текущей по подбородку слюной. Стопроцентный деревенский дурачок.
Ну, а в самом центре, между этими двумя образчиками немощи, физической и умственной, стояла девушка, молодая, высокая, с прекрасной фигурой, проглядывающей сквозь все надетое на нее старое барахло - такой же, как на старухе, застиранный черно-серый платок и что-то вроде дохи до пят, некогда пушистой, но теперь изрядно вытертой. Ну это все я уже разглядел потом, а сначала я не мог оторвать глаз от ее лица. Девушке было лет двадцать, не больше. Все-таки существует в нашем мире абсолютная красота, независимая от наших вкусов, взглядов и привычек. Круглое красивое лицо с матово-белоснежной кожей, ровный, аккуратный носик, маленький рот с чуть припухшими алыми губами, темные брови... Но самое главное это были глаза! Таких я не встречал ни прежде, ни потом. Огромные, удивительно совершенной формы и редкого темно-синего цвета, они словно жили своей, особой и переменчивой жизнью. Сначала в них отразилось удивление, а затем в синем море ее очей разразился целый шторм. Обернувшись, я понял, что девушка смотрит на Андрея. Он так и стоял, выпрямившись во весь свой немалый рост, по пояс голый, с мокрым, блестящим мощным торсом, и машинально, сам не замечая того, продолжал держать в руках истекающий влагой ком снега. По лицу лейтенанта я понял, что он просто сражен этими невероятными глазами, да и девушка подалась всем телом вперед, а в глазах ее словно метались какие-то мысли, чувства, невысказанные слова.
Прервала этот диалог взглядов старуха. Она толкнула девушку в плечо и властным тоном приказала:
- Ну-ка, отвороти глаза-то, бесстыжая. А ты, - она напустилась на лейтенана. - Прикрой срам-то!
Мы поняли, что пляжные костюмы в этих краях не поощряются. Андрей накинул телогрейку, а "тройка гнедых" в это время дотащила сани до крыльца. Насколько я мог заметить, вся нагрузка ложилась на девушку. Старуха помогала ей скорее номинально, больше сил она тратила на то, чтобы не упасть на свежевыпавший снег. Дурачок, освободившись от кожаной упряжи, тут же загарцевал на месте, приплясывая и бессмысленно улыбаясь, а затем, прокричав что-то неподдающееся воспроизведению, побежал куда-то за дом, с глаз долой. Мать Пелагея не обратила на него никакого внимания и по очереди представила нам своих родичей:
- Это мои дети, Дарья и Глеб. На Дашку сильно глаза не пяльте, немая она, все понимает, а речи у ней не получается. А у поскребыша моего Господь и вовсе рассудок отнял.
Она машинально перекрестила лоб, а затем повернулась к дочери:
- Иди домой, и Глеба с собой забери.
Девушка послушно кивнула и пошла в сторону своего дома, благо и ненормальный ее братишка как раз проскакал туда же нелепой, запинающейся рысью. Но пройдя метров десять, она на ходу обернулась и снова взглянула на Андрея. И он, и я, и Пелагея - все заметили этот красноречивый взгляд, и старуха еще больше посуровела лицом, а потом неожиданно накинулась на меня:
- А ты чего на улицу выполз? Одной ногой уже в могиле, а туда же, на девок заглядываться?! Иди в дом!
Я как ошпаренный прихватил пару поленьев и бегом юркнул в избу. Старуха нагоняла на меня суеверный ужас. Вскоре пришел Андрей. С грохотом он свалил на пол толстые поленья. Бабка прошлепала в глубь избы вслед за ним, вытащила из-за пазухи тряпицу. В ней оказались какие-то коренья, сухие травы.
- Лечить тебя буду, - объявила мне Пелагея. - Но сначала тебя пропарить надо. Принеси-ка вон тот горшок.
Я поспешно притащил с полки, где стояла нехитрая посуда, большой глиняный сосуд.
- А ты растопи пока печь, потом воды мне натаскаешь, - велела она Андрею. Тот пожал плечами, быстро растопил печь и подхватил стоящие у стены деревянные ведра. Таких я еще не видел, даже сверху они были обиты не железным обручем, а
хитро обвязаны гибкими прутьями тальника. Колодец находился на главной площади, как раз за часовней, и я имел возможность наблюдать, как Андрей раскручивал огромный круговой ворот и наполнял ведра. Он уже подхватил их, собираясь идти обратно, когда из-за часовни появилась немая девушка. Остановившись как вкопанная, она уставилась на Андрея, прижимая к груди большой узелок
из серой ткани. Эту "встречу на Эльбе" заметила и старуха. При ее то больных ногах она чуть ли не бегом выскочила наружу и что-то прокричала дочери. Та нехотя тронулась к нашему дому, сопровождаемая явно растерянным Андреем.
