Евгений Сартинов - Золото на крови
Но расстояние между берегом и плотом за какую-то секунду увеличилось на несколько метров. А течение быстро разгоняло плот. Мы с Андреем бежали вдоль берега, крича что-то бессмысленное, а на плоту стоял Павел и смотрел на нас
снизу вверх. Он молчал, лишь на простецком его лице застыла растерянная полуулыбка. Он словно говорил нам: "Ну как же так? Я ведь не хотел, все так случайно получилось, я не хотел! "
Даже здесь, за шаг до смерти, он ничего не просил и не жаловался. Течением плот вынесло на самую середину, медленно разворачивая поперек реки. Но Павел до самого конца стоял к нам лицом. Шум водопада уже заглушал наши голоса, белесая пелена мелкой водяной пыли прикрыла, словно вуалью, его фигуру, и тут же плот исчез за обрезом водосброса, вздыбив напоследок рассыпающиеся бревна.
Пробежав еще немного, мы увидели, как за валом отбоя бушующей воды крутанулось одно из бревен, мелькнуло что-то темное и тут же скрылось в белой пене, плывущей вниз по течению.
Несколько минут мы стояли как завороженные, бессмысленно глядя вниз. Этот падун казался гораздо ниже того, что мы в свое время преодолели на Попутной. Всего-то метра три высотой. Но он отнял жизнь одного из нас. Андрей медленно опустился на колени и закрыл лицо руками. Я почувствовал, что по моему лицу текут слезы.
Мы долго сидели на берегу и молчали. Идти куда-то не было ни сил, ни желания. Поклажа наша заледенела. Андрей пнул один из рюкзаков и тихо сказал:
- Из-за этого проклятого золота...
Он не закончил фразу, но я и так понял его.
- Пошли, - негромко сказал Андрей, совсем не командирским голосом, взвалив на себя оба рюкзака. Я поплелся за ним.
БОЖЬИ ЛЮДИ
Солнце, бледным пятном проглядывающее сквозь мутную пелену, клонилось к западу и Андрей забеспокоился.
- Где же этот скит? Должен быть где-то здесь.
Действительно, вокруг не было заметно жилья, да и на снегу виднелись только свежие птичьи и заячьи следы. А между тем потихоньку начал задувать ледяной ветерок и снег начал залеплять глаза.
Я с содроганием подумал, что если и эту ночь мне придется провести на снегу, то утром я точно уже не поднимусь. Сразу навалились мысли о Ленке, о дочери, как им придется жить одним. Эти грустные размышления прервал радостный голос Андрея:
- Вот он!
Я посмотрел в ту сторону, куда он указывал, и сначала ничего не увидел. Самая обычная тайга, множество громадных кедров. И лишь подойдя поближе, я увидел среди деревьев плотный деревянный заплот трехметровой высоты из вкопанных в землю цельных бревен, заостренных сверху. Дерево потемнело от времени, и если бы чуть посильней разыгралась бы пурга, мы могли пройти мимо скита, не заметив его. Для нас это означало бы только одно - неминуемую смерть.
Под заунывное пение набирающей силу пурги мы подошли к исполинскому забору. По счастью, именно с этой стороны оказались и ворота, смотревшиеся не менее внушительно, чем сам забор. Двухметровые плахи толщиной с мою ладонь
скреплялись не гвоздями, а деревянными клепками, и висело все это мамонтовое сооружение на массивных деревянных же петлях. Но вблизи мы рассмотрели, что все это было очень древним, изъеденным временем и источенным короедами. Одна
из досок ворот была отломана сверху, получилась полуметровая щель.
Пока я раздумывал, сможем ли мы отворить эти гигантские ворота, Андрей обнаружил в них калитку, сделанную на диво аккуратно и так же без единого гвоздя. Лейтенант торкнулся было в нее, но она оказалась закрыта. Тогда он постучал в нее обухом топора. За забором тут же залился лаем звонкий собачий голосок.
Не скоро, минут через десять, мы услышали глуховатый человеческий голос, затем загремела деревянная задвижка, и калитка со скрипом отворилась.
За порогом калитки стояла очень старая женщина, высокая, вся в черном, с деревянной клюкой в руках. И мы, и она пристально всматривались друг в друга, стараясь определить, что нам ждать от этой встречи. Честно говоря, лицо старухи мне не понравилось. Худое, морщинистое, с крючковатым носом и черными глазами, оно напоминало классический портрет ведьмы. Еще больше это подчеркивалось ее темной одеждой и черным платком.
Пауза затянулась, и прервал ее Андрей.
- День добрый, бабушка! - неловко поклонившись, приветствовал он старуху.
- Да вечер уж на дворе, касатик, - ответила старуха, переводя взгляд с Андрея на меня. Я как раз зашелся мучительным, сухим кашлем. - Откуда идете, страннички?
- Издалека. Нам бы к людям выйти. Дед Игнат нас сюда направил, просил помочь.
Лицо старухи чуть дрогнуло.
- Как поживает Игнатушка? Не болеет?
Андрей отрицательно покачал головой.
- Плохи у него дела. Сначала медведь сильно помял, а потом люди плохие пришли... За нами они охотились. Судя по всему, убили они его, а заимку его сожгли. Мы еле успели уйти.
Старуха торопливо перекрестилась, зашептала слова молитвы. А я все никак не мог унять кашель. И старуха неожиданно смягчилась:
- Царствие небесное Игнатию, непутевой душе его. Раз он дорогу сюда показал, значит, зла вы за душой не держите. Да и друг твой, я вижу, сильно болен.
Она отступила, давая нам дорогу, прикрикнула на небольшую собачонку, по-прежнему исходившую заливистым лаем. Старуха внимательно наблюдала, как мы переступаем порог ее оплота, и мне показалось, чего-то ждала. Потом уже я понял, она надеялась, что мы перекрестим лбы хотя бы "никонианским кукишем", как она называла трехперстное крестное знамение. Увы, мы не сделали даже этого. Старуха вздохнула и повела нас за собой. Площадь, огороженная забором, показалась мне огромной. Уже вечерело, к тому же падал густой снег. Много разглядеть не удалось: стояло с десяток больших домов, потемневших от времени, в окне
ближайшего из них я заметил белое пятно лица. На площади между домами стояло что-то вроде часовни: большое крытое сооружение с крестом наверху и массивной иконой с потемневшим от времени ликом Спасителя. Перед иконой старуха остановилась, перекрестилась, а потом обернулась к нам.
- Зовут меня мать Пелагея. Жить будете вон в том доме, - она показала палкой на одну из изб. - Там у нас все мирское. Игнат, когда в гости приходил, здесь останавливался. Это ведь мы его в веру обратили, до этого совсем безбожником был. Вы, я смотрю, тоже безбожники?
Пелагея глянула на нас особенно сурово. Андрей смущенно кивнул головой.
- Ну да... - дальше говорить ему Пелагея не позволила.
Отвернувшись, она пошла, рассуждая вслух и покачивая головой.
- Что в миру творится?! Раньше люд хоть в никоновскую ересь верил, а сейчас ни во что не верят! А так нельзя...
Мы подошли к отведенному для нас дому. Пелагея снова перекрестилась, прошептала слова короткой молитвы, а потом клюкой показала на дверь.
- Дрова там есть. Серники, поди, имеете?
Чуть подумав, мы поняли, что она говорит про спички.
- Да, конечно, - отозвался Андрей.
- Разводите огонь в печи, а я сейчас поесть принесу.
Откинув деревянную щеколду, мы прошли через обязательные для сибирских домов сени и вошли в дом. Андрей зажег спичку и почти сразу же наткнулся на точно такое же приспособление на стене, как и у деда Игната - лучина, закрепленная на кронштейне над кадкой с замерзшей водой. Странно, но когда лучина, чуть потрескивая, загорелась, мне показалось, что в доме стало еще темнее. Мрак сгустился в углах, прибавив угрюмости этому заброшенному жилищу. Андрей с облегчением сбросил свою поклажу. Оставил свою скромную ношу, топор и котелок и я. Взяв одну из запасных лучин, Андрей разжег ее и прошелся по дому. Пляшущее пламя высветило длинный массивный стол, две столь же мощные лавки около него, пару табуретов, обширную двухспальнюю кровать, застеленную медвежьей шкурой. В красном углу висела потемневшая икона с неясным ликом святого.
Еще одну кровать, чуть поменьше, мы нашли за массивной русской печью. Сунувшийся в этот угол Андрей тут же пожалел об этом. Поднявшаяся пыль чуть не задушила его. Откашлявшись, он скинул шапку и телогрейку, и принялся возиться с печью. Сами размеры ее и конструкция указывали на седую древность. Уложив поленья под полукруглый свод, Андрей быстро разжег их, сказывалась выучка Жеребы, но дым почему-то пополз внутрь дома.
"Неужели она топится по-черному?" - мелькнула у меня глупая мысль, ведь в потолок упиралась массивная труба. Но тут с порога раздался суровый голос старухи:
- Заслонку-то откройте, неумехи!
Я поднял руку и, нащупав что-то похожее на округлую ручку, потянул ее на себя. К моему удивлению, заслонка оказалась сработанной из плоского камня. Явно скит испытывал большие затруднения с железом.
Пламя печи тут же успокоилось и с ровным гулом начало загибаться вверх, под закопченные своды кожуха. Но дом все равно пришлось проветривать.
Мать Пелагея принесла в узелке не очень большой глиняный горшок с еще теплой серой массой. Не скажу чтобы это было очень уж вкусным, но вполне съедобным. Вот чем порадовала нас суровая хозяйка, так это двумя кусками черного хлеба. Вряд ли доставшаяся мне осьмушка была длиннее моего собственного языка, да и вкус у хлеба оказался непривычным. Но все равно, это был первый хлеб, съеденный нами за три месяца нашей эпопеи.
