Этьен Годар - Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней
Что ему было бы нужно на самом деле — так это еврейское ФБР. Или американское отделение израильского Моссада. Куда он мог бы завтра придти и сказать: «В Нью-Провиденсе, штат Пенсильвания, нацисты собираются убить человека по фамилии Уиллок. Охраняйте его и схватите нациста. Не задавайте мне никаких вопросов; все объясню потом. Я Яков Либерман — и разве я когда-нибудь вводил вас в заблуждение?» И они снимутся с места, не говоря лишних слов, и все сделают как надо.
Мечты! Если только существовала бы такая организация!
Люди в салоне стали пристегивать ремни безопасности и переговариваться друг с другом; зажглась предупредительная надпись.
Либерман, нахмурясь, не отрывал взгляда от окна.
Поспав часик и приободрившись, Менгеле помылся и побрился, надел парик и приладил накладные усы, после чего облачился в тесный пиджак. Все необходимое он разложил на постели (белый сюртук, перчатки, нож в ножнах, поднос с корзинкой с фруктами и табличку «Прошу не беспокоить») — как только он убедится, что Либерман прибыл, и узнает номер его комнаты, он быстренько переоденется и без промедлений приступит к исполнению своей роли официанта.
Оставляя комнату, он попробовал надежность ручки и повесил на нее другую табличку «Прошу не беспокоить».
В 6.45 он уже сидел в холле, листая экземпляр «Таймса» и поглядывая на вращающуюся дверь. Несколько клиентов, которые, неся с собой свой багаж, подходили к стойке портье, ни в коей мере не устраивали его, представляя все многообразие расовых типов; тут были не только черные и семиты, но и несколько представителей Востока. Появился было один симпатичный ариец, но через несколько минут, словно в виде компенсации за его появление, возник какой-то черный карлик, кот торый тащил за собой тяжелый чемодан на колесиках.
В двадцать минут восьмого вошел наконец и Либер-ман — высокий и сутулый, с темными усами, в кепке и подпоясанном плаще. Был ли именно этот тип Либер-маном? Еврей, это видно, но слишком молодо выглядит и без либермановского шнобеля.
Встав, он пересек холл, намереваясь взять экземпляр «На этой неделе в Вашингтоне» из стопки изданий ца треснувшем мраморном прилавке.
— Вы остаетесь до вечера пятницы? — услышал он за спиной вопрос портье, обращенный к предполагаемому Либерману.
— Да.
Портье звякнул колокольчиком.
— Проводите мистера Морриса в семьсот семнадцатый.
— Да, сэр.
Он пересек холл в обратном направлении. Его место занял то ли ливанец, то ли кто-то из той же шайки — толстый, сальный, на каждом пальце по кольцу.
Он нашел себе другое место.
Явился совершенно потрясающий шнобель, но он принадлежал молодому человеку, который поддерживал под локоть седую женщину.
В восемь часов он зашел в будку таксофона и набрал номер своей же гостиницы. И спросил, стараясь не касаться губами микрофона, на котором гнездились Бог знает какие микробы — ожидается ли прибытие мистера Якова Либермана.
— Минутку, — клерк у стойки снял трубку. — Заказан ли у вас номер для мистера Якова Либермана?
— На этот вечер?
— Да.
Клерк пробежал список заказов.
— Да, оставлен. Это говорит мистер Либерман?
— Нет.
— Хотите оставить какое-то послание для него?
— Нет, благодарю вас. Я позвоню попозже.
С тем же успехом он мог продолжать наблюдение и из будки, так что он опустил еще одну десятицентовую монету и осведомился у оператора, не может ли он с ее помощью получить некий номер в Нью-Провиденсе, Пенсильвания. Та продиктовала ему длинную вереницу цифр; он записал ее на полях «Таймса» и, опустив в монетоприемник еще один десятицентовик, набрал ее.
На другом конце его должен оказаться Генри Уиллок из Нью-Провиденса. Женщина дала ему и адрес. «Олд Бак-роуд», у дома не было номера.
К стойке подошел какой-то латинянин с чемоданом и пуделем на поводке.
Подумав несколько секунд, он снова позвонил оператору и дал ей инструкции. Выложив на полочку под телефоном ряд монет, он отобрал нужное количество.
И лишь когда телефон на другом конце, звякнув, в первый раз подал сигнал, он понял, что, если попал на правильного Генри Уиллока, ему может ответить сам мальчик. И через несколько секунд он может услышать своего восставшего из небытия фюрера! От головокружительного восторга у него перехватило дыхание, шатнуло к стенке будки, когда телефон на том конце снова подал голос. О, молю тебя, дорогой мой Мальчик, подойди и сними трубку, чтобы я услышал твой голос!
— Алло, — женщина.
Он перевел дыхание.
— Алло?
— Добрый день, — он выпрямился. — На месте ли мистер Генри Уиллок?
— Он дома, но сейчас он вышел.
— Я говорю с миссис Уиллок?
— Да, это я.
— Мое имя Франклин, мэм. Если не ошибаюсь, у вас есть четырнадцатилетний сын?
— У нас есть…
Слава Богу.
— Я организую тур для детей такого возраста. Заинтересованы ли вы в том, чтобы летом послать его в Европу?
Смех.
— О, нет, я об этом не думала.
— Могу ли я выслать вам наш проспект?
— Можете, но это все равно ничего не даст.
— Ваш адрес Олд Бак-роуд?
— Совершенно верно, он тут 'живет.
— В таком случае желаю вам всего наилучшего. Простите, что побеспокоил вас.
Взяв рекламный листок со стойки агентства по прокату автомобилей, рядом с которой никого не было, то и дело поглядывая на вращающуюся дверь, он сел изучать его.
Завтра он возьмет напрокат машину и отправится в Нью-Провиденс. Отдав должное Уиллоку, он вернется в Нью-Йорк, оставит машину, продаст камни и вылетит в Чикаго. Если Роберт Дэвис еще обитает Кенкакки.
Но куда же, черт побери, провалился этот Лцберман?
К девяти часам он зашел в кафе и занял место на краю стейки, откуда его взгляду открывались те же вращающиеся двери. Съев пару яиц всмятку и тост, он выпил самый паршивый в мире кофе.
Разменяв доллар на мелочь, он зашел в телефонную будку и снова позвонил в свой же отель. Может, Либер-ман попал в него сквозь боковую дверь.
Он так и не появлялся. Его по-прежнему ждали.
Менгеле позвонил в оба аэропорта, надеясь — ведь это возможно, не так ли? — что произошла авиакатастрофа.
Ему не повезло. Все рейсы прибыли по расписанию.
Этот сукин сын мог остаться в Маннгейме. Но сколько он будет там торчать? Слишком поздно звонить в Вену и выяснять у фрейлейн Циммер. Или, точнее-, слишком рано: там еще нет и четырех часов.
Он начал беспокоиться: может быть, кто-то запомнил, как он весь вечер сидел в холле, наблюдая за дверьми.
Да где же ты, проклятый еврейский выродок? Иди же, дай мне убить тебя!
В среду днем, в несколько минут третьего, Либерман вылез из такси, наглухо застрявшего в уличной пробке в центре Манхэттена и, несмотря на холодный дождь, двинулся по тротуару. Его зонтик, что он одолжил у пары, у которой остановился на ночь, Марвина и Риты Фабр, представлял собой радужное разноцветье цветов (но все же это зонтик, сказал он себе; радуйся, что хоть он у тебя есть).
Он торопливо шел по западной стороне Бродвея, минуя шляпки других зонтиков (все сплошь черные) и людей в непромокаемых плащах. Приглядевшись к номерам домов, мимо которых он шел, Либерман прибавил шагу.
Миновав семь или восемь кварталов, он пересек улицу и перед его глазами предстало здание в двадцать с лишним этажей суровой каменной кладки и узкими проемами окон; он прошел под аркой его дверей и, сложив цветастый зонтик, потянул на себя тяжелую стеклянную панель двери.
Оставив позади холл, выложенный черным камнем и уставленный витринами с прессой и деликатесами, он присоединился к полудюжине людей, ждавших лифт; все они отряхивали влагу с обуви, и с их сложенных зонтиков струилась вода.
Оказавшись на двенадцатом этаже, он двинулся по коридору, присматриваясь к номерам надписей на дверных панелях: 1202 — «Аарон Голдман, искусственные цветы»; 1203 — «С. и М.Рот, импорт стеклянной посуды»; 1204 — «Куклы для малышей, В.Розенцвейг». На двери с номером 1205 была аббревиатура YJD, врезанная металлическими буквами, из которых одна была несколько выше, чем остальные. Он постучал.
За непрозрачной панелью показалось что-то бело-розовое.
— Да? — отозвался женский голос.
— Я Яков Либерман.
В двери с лязгом открылась щель для писем,' откуда блеснул свет.
— Не могли бы вы показать свое удостоверение личности?
Вытащив паспорт, он вложил его в щель и чьи-то пальцы взяли его.
Он остался ждать. На дверях было два замка: один, чувствовалось, был старым, а второй отливал свежим вороненым металлом.
Щелкнул язычок замка, и дверь открылась.
Он вошел. Пухленькая девушка лет шестнадцати или около того, с пышной рыжей прической, улыбнулась ему и сказала: «Шалом», возвращая ему паспорт.
