Камилла Лэкберг - Железный крест
— Бритта? Почему? Кто…
— Ее муж утверждает, что жену убил он. Но сомнительно, чтобы…
Мартин не успел закончить мысль — Франц его перебил:
— Герман? Почему? Не могу поверить…
— Вы были знакомы с Германом? — спросил Мартин как можно более нейтрально, стараясь не показать, насколько важен для него ответ.
— Нет… Почти нет. Он позвонил мне в июне. Сказал, что Бритта больна и ей бы хотелось меня повидать.
— И вам не показалось это странным? — Мартин тут же мысленно отметил, что вопрос его прозвучал излишне скептично, и постарался сменить интонацию. — Если вспомнить, что вы не встречались шестьдесят лет.
— Естественно, показалось. Но Герман тут же объяснил, что у Бритты болезнь Альцгеймера. При этом заболевании человек довольно часто мысленно возвращается в прошлое, к дорогим для него воспоминаниям и людям. Мы же росли вместе, вся компания…
— И компания состояла из…
— Я, Бритта, Эрик, Эльси Мустрём.
— И двоих из вашей компании убивают в течение двух месяцев. — Франц опять прибавил шаг, и у Мартина появилась легкая одышка. — Вам не кажется странным это совпадение?
Франц помолчал немного.
— Я живу уже довольно долго… и за мою жизнь встречался со случайными совпадениями не раз и не два. Такое бывает. К тому же вы говорите, что ее муж признался в убийстве. Вы хотите сказать, что и Эрика убил он?
— Пока мы ничего не хотим сказать. И вы не можете отрицать, что из четверки друзей детства двоих ни с того ни с сего убивают. Одного за другим. Через шестьдесят лет.
— Я уже сказал, что в случайных совпадениях ничего случайного нет. У них только один общий знаменатель — прихоть судьбы. И сама судьба.
— Это звучит философски… особенно в устах человека, который полжизни провел в заключении. Это тоже была прихоть судьбы?
Мартин опять сделал себе замечание: он не имеет права примешивать к разговору личные чувства. Но он видел материалы на столе у Паулы, знал, что проповедует Франц Рингхольм, и ему было трудно скрыть отвращение.
— Ни в коем случае. Эту дорожку я выбрал по своей воле. Это было мое собственное решение. Я сделал этот выбор уже во вполне сознательном возрасте. Теперь легко говорить, что мне не следовало делать того-то и того-то, а, наоборот, надо было поступить так-то и так-то. Но что сделано, то сделано, что было, то было, и того уж не вернешь, как поется в какой-то песне… — Он вдруг остановился и пристально посмотрел на Мартина. — Но ведь у нас такой возможности нет, не правда ли? — Он двинулся дальше. — У нас нет возможности заранее знать правильный ответ. И хочу вам еще раз сказать — я прожил жизнь так, как прожил. Если что-то я сделал неправильно, то заплатил за это стократ.
— А ваши политические взгляды? Это тоже ваш выбор?
Мартин вдруг поймал себя на том, что ждет ответа Франца с огромным интересом. Он, как ни пытался, не мог понять логику этих людей — людей, уверенных, что право на существование имеет только та часть человечества, к которой принадлежат они сами. Это вызывало у него брезгливость, но в то же время страшно хотелось понять, откуда все берется. Примерно так же маленький ребенок разбирает радиоприемник — ему интересно знать, как он устроен.
Франц долго шел молча. По-видимому, он всерьез воспринял вопрос Мартина и обдумывал достойный ответ.
— Мои взгляды… Я тверд в своих взглядах, я вижу, что общество идет по неправильному пути. Общество больно. И мои взгляды — это диагноз болезни. И я считаю своим долгом способствовать тому, чтобы эту болезнь вылечить.
— Но возлагать вину на целые группы людей, отличных от вас только национальностью?.. — Мартин покачал головой.
— У ваших рассуждений неверный исходный пункт, — сухо сказал Франц. — Вы рассматриваете людей как индивидов, но человек никогда не был индивидом. Мы всегда были частью коллектива. Частью группы. И такие группы всегда, на протяжении всей истории, воевали друг с другом, борясь за место в мировой иерархии… в мировом порядке. Хорошо ли это? Может быть, и нет, но так было всегда. И есть, и будет. И если я даже не завоюю свое место в мире силой, все равно… все равно я останусь победителем. А историю, как известно, пишут победители.
Несмотря на то что Мартин вспотел и ему было жарко, по спине побежали ледяные мурашки. Ему стало страшно. Эта фанатичная вера в свою правоту… Ему вдруг стало ясно, что никакая логика и никакие доводы не переубедят Франца и ему подобных. Можно только попытаться изолировать их, попытаться как-то нейтрализовать наносимый ими вред.
Мартин всегда считал, что два человека всегда могут найти общий язык, надо только найти соответствующие доводы, попытаться отыскать корни той или иной убежденности и постараться привести их в соответствие.
Но в глазах Франца он видел: его фанатичная убежденность монолитна и изменить ее нельзя.
Потому что имя этой убежденности — ненависть.
~~~
Фьельбака, 1944 год
— Можно язык проглотить! — сказал Вильгот, накладывая вторую порцию жареной скумбрии. — Молодец, Бодиль.
Жена ничего не ответила, только кивнула с облегчением — муж в хорошем настроении. Передышка.
— Да, парень, когда будешь выбирать жену, сначала убедись, что она кое-что умеет — и в кухне, и в постели! — Вильгот захохотал и помахал вилкой в сторону Франца.
— Вильгот! — Бодиль посмотрела на мужа с укоризной.
— А что такого, парень уже взрослый… — Вильгот положил себе хорошую порцию картофельного пюре. — Кстати, можешь гордиться отцом. Мне только что позвонили из Гётеборга — этот еврей, Розенберг, обанкротился со своей фирмой. Я перехватил у него все договора за последние пару лет! Тут есть за что выпить… Вот так с ними и надо — поставить их на колени, одного за другим, где хитростью, где палкой! — Он опять захохотал так, что заколыхался живот. Подбородок его блестел от жира.
— Как же он теперь семью будет кормить? — не удержалась от вопроса Бодиль, но в ту же секунду осознала свою ошибку.
— Интересный ход мыслей, дорогуша, — сказал Вильгот притворно мягко и положил вилку. — Значит, тебя сострадание заело… Может, объяснишь почему?
— Да ладно… это я так сказала… — Бодиль опустила голову, надеясь, что муж удовлетворится этим знаком капитуляции. Но он не отставал.
— Нет-нет, мне очень интересно. Продолжай, продолжай.
Франц переводил взгляд с отца на мать. Он видел, как она начала дрожать под взглядом Вильгота, как в отцовских глазах появился опасный, пустой и поверхностный блеск. Он видел этот блеск и раньше. Франц хотел попроситься уйти, но было уже поздно.
— Я только о семье подумала. — Бодиль несколько раз сглотнула перед тем, как выговорить эти слова. — В такие времена прокормиться нелегко…
— Мы говорим о жиде, Бодиль, — медленно и раздельно, словно растолковывая ребенку какую-то житейскую аксиому, сказал Вильгот.
И именно этот тон, по-видимому, заставил Бодиль поднять голову.
— Жиды тоже люди… Им тоже надо кормить детей, как и нам.
В животе у Франца словно что-то разорвалось, он почувствовал странную, сосущую пустоту. Он хотел крикнуть матери, чтобы она замолчала, не противоречила отцу. Это никогда ничем хорошим не кончалось. А сейчас… какая муха ее укусила? Защищать еврея? Она же знает, что будет, и все равно… он вдруг ощутил прилив ненависти к матери. Как можно быть такой дурой! Надо было согласиться или хотя бы промолчать. Дура, просто дура. Он прекрасно знал, что даже малейший признак противоречия, малейшая искра сомнения в его правоте взорвет пороховой бочонок отцовской ярости.
Наступило тягостное молчание. Вильгот уставился на жену, словно стараясь вникнуть в смысл ее слов. На шее пульсировала вздувшаяся жила. Франц заметил, как отец сжал кулаки. Ему ничего так не хотелось, как выскочить из комнаты и бежать куда глаза глядят, но ноги почему-то не слушались — он так и остался сидеть на стуле, словно приклеенный. Вдруг обойдется…
Нет, не обошлось.
Вильгот поднялся, медленно перегнулся через стол, опираясь на руки, словно желая рассмотреть жену получше. Потом оторвал правую руку от стола и ударил ее кулаком в подбородок. Клацнули зубы, стул опрокинулся, и Бодиль упала на спину, стукнувшись головой о пол. Она застонала от боли. Франц содрогнулся, и ненависть к матери захлестнула его еще сильнее: почему эта старая дура не могла заткнуться? Почему она провоцирует отца?
— Значит, ты у нас настоящий жидолюб, — сквозь зубы произнес Вильгот. — Так или не так?
Бодиль с трудом перевернулась на живот и встала на четвереньки, пытаясь прийти в себя.
Вильгот подошел и ударил ее ногой в живот.
— Отвечай! В моем доме завелись жидолюбы? В моем доме?
Она молчала, пытаясь отползти от него подальше. Он ударил ее еще раз ногой, в то же место. Она упала и несколько секунд не шевелилась, потом опять с трудом встала на четвереньки и поползла.
