Елена Михалкова - Рыцарь нашего времени

– Да, Владислав Захарович, конечно же, был прав, – заметил он вполголоса. – На это способен любой выпускник художественного вуза. Эпатаж без таланта превращается в насмешку над самим собой, что мы и видим из ваших так называемых работ.

Томша быстро подбежала к нему, мелко семеня, и Бабкину показалось, что она сейчас ударит Илюшина, но она не ударила, а лишь прошипела ему в лицо, почти не шевеля губами:

– Твой Чешкин – ничтожество! Бездарность! Из науки его выставили пинком под зад, так он начал картины собирать, а сам-то ничего не умеет! Даже на поделки не способен! Все, что может, – других охаивать, плеваться презрением, как верблюд. Старый кастрат!

– Поэтому вы убили его внука? – вежливо поинтересовался Илюшин.

Томша осеклась, губы плотно сомкнулись в красного червяка, так что линия между ними стала почти неразличимой. Глаза выкатились, в следующий миг губы разжались, и между ними запузырилась слюна. Сергей испугался, что сейчас она забьется в эпилептическом припадке, но Томша, сделав шаг назад, отвернулась от них, постояла неподвижно, напомнив Бабкину встречу на кладбище, когда со спины он принял ее за мужчину, а затем повернулась. Лицо ее стало спокойным, расслабленным, слюна исчезла, и губы опять кривились в полуулыбке, от которой на Бабкина повеяло холодным ужасом.

– Что несешь-то, красивый? – почти весело осведомилась она у Илюшина. – Тебя твой шкаф, – она кивнула на Сергея, – по голове крепко приложил? Колька с собой покончил, это все знают.

– Ну что вы, Мария Сергеевна! – возразил Макар почти благодушным тоном. – Никак он не мог с собой покончить, это совершенно очевидно.

– С чего же тебе это очевидно?

Не дожидаясь разрешения, Илюшин сел на стул, закинув ногу на ногу, и задумчиво посмотрел на Томшу. Бабкин чувствовал, что ее выводит из себя его невозмутимая манера держаться, но она пытается это скрыть.

– Во-первых, – сказал Макар, – была свидетельница, которая видела, как Николай выпал из окна. Из ее рассказа понятно, что произошло убийство, а никак не самоубийство.

– Врешь, сволочь!

– Нет, Мария Сергеевна, не вру. Нам она сказала, что видела, как Чешкин перевалился через подоконник и упал, но до того его ангельская душа успела покинуть тело. А теперь скажите – вы где-нибудь видели ангельские души, вылетающие из тела в тот момент, когда человек только готовится покончить с собой? Ведь это, по ее словам, случилось не тогда, когда он ударился о землю и умер, а когда он решил прыгнуть. Да-да, Мария Сергеевна, белая фигура за его спиной! Она видела не ангела, она видела человека.

Томша издала короткий смешок, но Макара он не остановил.

– Я знал о том, что произошло убийство, а вовсе не самоубийство, уже тогда, когда разговаривал с ней, потому что после визита к Чешкиным у меня не осталось в этом никаких сомнений. Женщина подтвердила мою уверенность, и к тому же указала, в каком направлении искать убийцу.

– Откуда же ты мог это знать, красивый ты мой? – растянув рот в одну сторону, словно пытаясь улыбнуться половиной лица, поинтересовалась Томша.

– Я видел рассказ, который Чешкин написал перед смертью. Сергей тоже его читал. Это сказка, в основу которой положена история Андерсена о платье короля. Я не поэт и не писатель – и слава богу! – но я прочел то, что писал Чешкин, и одно могу сказать точно: это была неоконченная история. Вы понимаете? Он только начал ее писать, потому что пока Силотский с ним сидел, Чешкину пришла в голову какая-то мысль; он признался, что его нисколько не огорчит уход друга, потому что ему не терпится сесть и писать. Чешкин так и поступил: даже не закрыв дверь за Силотским, сел за стол, потому что в голове у него созрела сказка-фантазия, требующая выхода. Он написал самое начало и оборвал его на фразе: «Побежал по пыльной дороге догонять короля и портных».

Илюшин щелкнул пальцами, словно сделав важное открытие, и Томша едва заметно вздрогнула.

– Но ведь ясно, что это не конец! Любому, читавшему этот текст, понятно, что с мальчиком потом должно что-то случиться, как и с королем, и с портными... Всего лишь завязка истории, и я удивлен, что такая очевидная мысль не пришла в голову ни Полине, ни ее деду, иначе они не стали бы винить себя в смерти Коли. Пока он писал, в квартиру поднялся убийца. Дверь после ухода Силотского осталась открытой, но для убийцы это не имело значения: он мог позвонить, и Чешкин открыл бы, потому что знал его. Убийца зашел в комнату, что-то сказал Коле – может быть, пошутил насчет своего визита и объяснил, что Ланселот стоит внизу, под Колиным окном, и у него придуман какой-то сюрприз для Чешкина. Тот выключил свет, подошел к окну, стал вглядываться в темноту, пытаясь рассмотреть своего друга. Его толкнули в спину, он закричал и упал. И разбился насмерть.

Бабкин стоял неподвижно, не сводя глаз с Томши, рот которой по-прежнему кривился на одну сторону, но это было похоже не на улыбку, а на судорогу.

– Если мы вспомним, что вы, Мария Сергеевна, вернулись домой уже после того, как к вам приехал Силотский, и были вы, по вашему собственному признанию, одеты в пальто, накинутое на белую сорочку, то мы получим ответ на вопрос, кто убийца.

Он развел руками, словно показывая, как это просто и очевидно.

– И вы сами только что ответили на вопрос, зачем вы убили Колю Чешкина – еще до того, как я вам его задал. Затем, что вы, как и Силотский, полны непомерной гордыни, и в этом с ним очень похожи. Силотского отвергли его друзья, а вас – старый Владислав Захарович, не оценивший вашего таланта, пренебрежительно отозвавшийся о ваших скульптурах. Он презирал вас, запретил Силотскому знакомить вас с его внучкой, о чем вам, конечно же, стало известно от Дмитрия. Вы попробовали проверить свои силы на внуке Чешкина – но и тут вас ждало полное поражение: Коля вас не хотел, не замечал, он был слишком далек от всего, что вы ему предлагали. А ведь вы, Мария Сергеевна, полны злобы, вы любыми путями пытаетесь добиться своего, ненавидите мужчин, несмотря на свою тягу к ним – а, может быть, именно поэтому. Я помню, с каким удовольствием вы рассказывали о визите Полины Чешкиной! Думаю, про себя вы вдоволь посмеялись над ними всеми: и над Силотским, попросившим вас обмануть Чешкину и считающим, что использует вас в своих интересах, в то время как он сам был инструментом в осуществлении вашего плана, и над Полиной, и над Крапивиным, и больше всего – над Владиславом Захаровичем, оплакивающим любимого внука, считающим, что это он его не уберег.

– Бред, – проскрипела Томша.

– Нет, Мария Сергеевна, не бред! Вам, как и остальным, было известно о том, что Чешкин остался вместе с Ланселотом. Вы сами позвонили Дмитрию, зная, что тот не выдержит и приедет к вам, но звонили вы, конечно же, не из дома, а с мобильного телефона, сидя в собственной машине, стоявшей за домом Чешкиных. У вас есть машина? Не сомневаюсь ни секунды, что три года назад она у вас имелась. Силотский вышел из подъезда, вы поднялись в квартиру, с радостью обнаружили открытую дверь... Остальное я вам рассказал. Вам нужно было проделать все очень быстро, потому что в скором времени у вашей собственной квартиры должен был появиться Силотский. И вы, как ни торопились, все же приехали позже, но у вас в машине были заранее припасены вино и фрукты, и потому ваше отсутствие выглядело убедительным: спускались в магазин, купили продукты... Никто не заподозрил вас, потому что все были уверены в самоубийстве Чешкина. Но это вы его убили, и я об этом знаю.

Томша наконец перестала кривить губы. Глаза ее сощурились, и она прошептала в лицо Макару:

– А ты, поди, устройство с собой принес, сыщик? Диктофончик, а? Думаешь, я тебе сейчас во всем признаюсь, чтобы ты мои слова записал?

Илюшин молчал.

– Так я тебе признаюсь, глупенький ты мой! Смотри внимательно, чтобы ничего не пропустить!

Томша облизнула губы языком, вытянула их дудочкой, затем сложила буквой «О» и вдруг стала шевелить ими, так что по ним отчетливо читалось каждое слово, но не производя при этом ни звука.

– Да! – беззвучно выкрикнула она в лицо Илюшину. – Да, я его убила! Я!

Зубы и десны обнажились, губы изгибались так сильно, что видна была их внутренняя влажная розовая поверхность, и вся нижняя часть лица заплясала, задвигалась в мимике сумасшедшего суфлера, скрывающегося от зрительного зала.

– Подошла! Толкнула! И он свалился, как мешок!

Она не выдержала и захохотала страшным безголосым смехом.

– Ох, мальчики, уморили вы меня, – сказала она уже нормально, вытерла с глаз воображаемые слезы. – Записали что-нибудь на диктофончик? Нет? Ну и давайте, идите, мне работать пора. Чешкину привет передавайте!

Она дернулась, расставила руки, изобразила на лице комический ужас, широко открыв рот, и стала «планировать» над полом, будто снижаясь. От этого зрелища Бабкина передернуло.

– Бам! – воскликнула Томша, взметнув руки, и снова рассмеялась. – Давайте, идите, спектакль закончился!