Полина Дашкова - Небо над бездной
– Это, конечно, замечательно и в любом случае не помешает, но, боюсь, энергию, которую теряет Валя во время сеансов гипноза, компенсировать сливочным маслом невозможно. Да и не получится у него допрашивать. Ваши подозреваемые просто уснут, а заодно и следователи, и охрана.
– Неужели? Прямо вот так все сразу уснут? Вы же не засыпаете за операционным столом, когда Редькин вводит больного в летаргию, а, профессор?
– Я нет. А вот сестры, фельдшеры иногда клюют носами. Но дело даже не в этом. Феликс Эдмундович, вы представьте реальную ситуацию. Человека срочно надо оперировать. Наркоз давать нельзя. Слабое сердце, проблемы с легкими, с кровяным давлением. Единственный способ спасти жизнь – ввести больного в летаргию с помощью гипноза. Гипнотизеров полно, выступают на эстраде, предлагают свои услуги, пригласите их, они помогут допрашивать. Но доверить жизнь можно не каждому. Я бы свою или вот вашу, например, или жизнь Глеба Ивановича доверил бы только Вале Редькину.
Дзержинский скривился.
– Вот, пожалуйста, не надо делать из меня безмозглого дикаря! Я прекрасно знаю, что с Редькиным никто не сравнится, что дар его уникален. Если бы я в этом сомневался, Редькин уже давно был бы арестован. Я не собираюсь превращать его в машину для допросов и, как вы изволили выразиться, забивать гвозди микроскопом. Его помощь нужна в исключительных случаях.
Бокий встал за спиной Дзержинского, склонился к его уху и тихо произнес:
– Феликс, нет смысла.
– Что значит – нет смысла? – Дзержинский резко повернул голову. – Во время операций больные в летаргии говорят? Говорят! Сознание отключается, снимается контроль. Человек выкладывает всю подноготную. Значит, и допросить возможно!
Бокий обошел стол, сел, закурил, быстро взглянул на Валю, на Михаила Владимировича и обратился к Дзержинскому:
– Феликс, признайтесь, вы эту информацию получили от товарища Тюльпанова?
– Ну, допустим.
– И речь шла о случае с Линицким, верно?
– Вы удивительно догадливы, товарищ Бокий.
– У нас с вами служба такая, товарищ Дзержинский, нам без этого нельзя, – Бокий приподнялся, растянул губы в лягушачьей улыбке и шутовски поклонился. – Смекалка, бдительность, горячее сердце и чистые руки. Так? Я ничего не перепутал?
– Перестаньте юродствовать, Глеб, – поморщился Дзержинский, – какая разница, от кого я получил информацию? Она достоверна, я в этом не сомневаюсь.
Бокий вздохнул и покачал головой.
– Феликс, ну как она может быть достоверна, если доктор Тюльпанов на операции не присутствовал? Вместе с остальными был выставлен вон из операционной. Он ничего не видел и не слышал. А фонограф сломался, записи не сохранилось. Он ничего не знает, он врет вам, а вы уши развесили.
– Даже если бы Тюльпанов присутствовал, он бы уснул, – добавил Валя, – он очень внушаемый человек, гипнозу поддается легко. Тюльпанов бы уснул, а потом пересказал бы вам свои сновидения, и вы бы это сочли достоверной информацией.
– Сновидения, – Дзержинский вдруг расслабленно откинулся на спинку кресла. – Вот, неделю назад было у меня сновидение, наяву, прямо тут, возле подъезда Лубянки, возник ваш оракул, а с ним мужичок. Борода седая, окладистая, глазки голубые, добрые. Весь обвешан бубенцами, цветными ленточками, зеркальцами, весь звенит и сверкает. Посланник с Беловодья, ясновидец и пророк. Выразил свою готовность служить советской власти.
– Да, Гречко приводил это чучело ко мне, – кивнул Бокий, – требовал, чтобы его зачислили в штат спецотдела.
– И вы отказали, – Дзержинский укоризненно покачал головой. – Поспешили вы, Глеб. А вдруг мужичок и в самом деле ясновидец? Он бы помог нам, раз товарищ Редькин отказывается. А, кстати, как дела у него, у вашего Линицкого? Я слышал, он опять попал в госпиталь?
– Операционная рана открылась и все не заживает, кровоточит, – объяснил профессор.
Зазвонил один из аппаратов на столе. Дзержинский взял трубку, долго, молча слушал, помрачнел, закурил, тихо буркнул: «Ни в коем случае!», бросил трубку и уставился на Бокия:
– Ну, так на чем мы остановились? Тюльпанов врет, говорите?
– Ладно, выражусь мягче. Сочиняет, – Бокий усмехнулся, – выдает желаемое за действительное. Феликс, я находился в операционной, от первой до последней минуты. Могу засвидетельствовать, что больные в летаргии молчат или бредят, так это было с Линицким. Бред никакой пользы следствию принести не может, наоборот, выйдет ерунда и путаница.
Железный Феликс низко опустил голову, и стала видна большая бледная, словно восковая, плешь. Он выглядел больным и безнадежно усталым. Михаил Владимирович невольно вспомнил темные слухи, будто в отрочестве Дзержинский случайно из отцовского охотничьего ружья застрелил свою младшую сестру. Правда это или нет, но психика его надломлена. Он почти не спит, загрузил себя должностями сверх меры. Ради чего?
«Он, как и Ленин, слишком умен, чтобы по сей день фанатично верить в идею построения насильственного рая на земле, – думал профессор, – крови на нем много, терять ему нечего. Застарелый туберкулез сжигает его легкие, долго он не протянет. А все-таки в глубине его души теплится совесть, смутное, слабенькое понимание, что ответ держать придется. Он возится с беспризорниками, пытается помочь сиротам, накормить, одеть, согреть. Стоп. Зачем я пытаюсь судить его? Нет, я не сужу, просто хочу оценить уровень опасности. Он пока главный в этом страшном здании, от него многое зависит. Вероятно, оракул с его аппаратом и доносами – только формальный повод. Он пригласил нас троих не для того, чтобы обсуждать эту ерунду. Когда он говорил о Тане, открыто угрожал мне? Или только предупреждал?»
– Ладно. Пока оставим этот разговор, – сказал Дзержинский, исподлобья взглянув на профессора, – ну, а что у вас с вашим препаратом?
– Феликс Эдмундович, вы ведь знаете, в восемнадцатом году один из ваших сотрудников расстрелял мою лабораторию, убил всех подопытных животных.
– Никакой он был не наш сотрудник, но не важно. Четыре года прошло, все забыть не можете, – Дзержинский кивнул на толстую папку. – Вот тут оракул пишет, что препарата у вас достаточно, опыты вы продолжаете и недавно омолодили обезьянку. Правда это?
– Препарата практически не осталось, только неприкосновенный запас. А про обезьянку – правда, – быстро ответил Бокий за Михаила Владимировича, – зверька удалось спасти из-под ножа. Дело Бубликова помните?
– Спирит, который как раз и помешался на опытах профессора Свешникова? Вот, оракул тоже помешался, хорошо еще, никого пока не зарезал.
– Все впереди, – зло проворчал Валя.
Дзержинский покосился на него, закурил очередную папиросу и задумчиво, как бы размышляя вслух, произнес:
– Товарищ Гречко предлагает срочно снарядить экспедицию в Вуду-Шамбальскую губернию. С помощью тайной науки «Дюнхор» он намерен наладить добычу таинственного паразита и уже без всякого участия профессора Свешникова осуществить омоложение и продление жизни всех членов Политбюро.
Бокий тихо присвистнул, профессор покачал головой, Валя нервно рассмеялся и сказал:
– Отлично, пусть отправляется и захватит с собой ясновидца из Беловодья, с бубенцами авось веселее будет.
Дзержинский, не удостоив его взглядом, обратился к профессору:
– Если не ошибаюсь, вы еще в восемнадцатом году говорили, что вам для продолжения опытов экспедиция в вуду-шамбальские степи необходима?
В кабинете повисла напряженная тишина. Такой поворот для всех оказался неожиданным, и, судя по тому, как остекленели глаза Дзержинского, как тяжело задвигалось адамово яблоко на его тощей шее, беседа подошла к апогею, к основной цели.
– Феликс, об этом пока не может быть речи, – нарочито спокойно произнес Бокий.
– Почему? – Дзержинский поднял светлые брови, изображая искреннее удивление. – Там сейчас спокойно, там утвердилась советская власть.
– Феликс, мне странно, что вы не понимаете. Профессор Свешников никуда ехать не может.
Но Дзержинский не услышал его или сделал вид, что не услышал. Зазвонил телефон, он поднял трубку, сказал кому-то, что освободится через пару минут, и раздраженно бросил трубку.
– Товарищ Свешников, когда вы намерены ехать в экспедицию? – обратился он к Михаилу Владимировичу так, словно Бокия вовсе не было в кабинете.
– Я готов, как только Владимир Ильич почувствует себя лучше. В любом случае, это должно быть его решение, а не мое и не ваше.
Телефон опять зазвонил. Взяв трубку, Дзержинский нахмурился, глухо произнес:
– Да, вам правильно доложили. У меня. Да, конечно. Прямо сейчас отправляю, – он тяжело поднялся, вышел из-за стола, хмуро взглянул на профессора. – Крупская звонила, Старику опять плохо. Автомобиль нужен вам?
– Нет, спасибо.
Дзержинский сухо попрощался. В приемной скопилось много народу. Ни на кого не глядя, Бокий, Валя и Михаил Владимирович быстро вышли в коридор.
