Рикошет - Юлия Александровна Лавряшина
— И что? Думаешь, убийца обмахивался веточкой липы?
— Это впечатлило бы…
Мы уже поднимались по лестнице. Площадка, впитавшая кровь моей мамы, осталась позади. Мне удалось…
— Может, он просто съел конфету, чтобы не дергаться? — не унимался Никита, хотя сам призывал не развивать эту тему. — Шоколад же успокаивает… В общем, запах — это не тот признак, за который стоит цепляться.
— Да я и не спорю…
Он бросил взгляд на часы — начал носить, подражая Артуру:
— Тем более Макарычева уже наверняка взяли. Логов выжмет из него всю инфу…
— Ты намекаешь, что Артур будет его пытать?
— Что ты такое несешь? — Ломаясь, он выпучил глаза. Как только стеклянный не выпал?
— А я бы ему двинула! Человек погиб…
Никита постарался сохранить объективность:
— Ну, стрелял в директора не Макарычев.
— Один хрен…
Я знала, что он терпеть не может грубые выражения, но решила слегка поддразнить его. Откровенно поморщившись, Ивашин пробурчал:
— Открывай уже.
Мы стояли перед нашей дверью, и мои пальцы непроизвольно отыскали ключи на дне сумки.
«Только не паниковать! — приказала я себе и с первого раза попала в замочную скважину. — Отлично. Теперь повернуть. Толкнуть дверь… Нет, надавить на нее, зачем толкать? Дверь ни в чем не виновата. Выключатель слева. Я буду помнить это и через десять лет… Вот и все. Я дома, мам…»
За моей спиной щелкнул замок — Никита справился сам. Его голос прозвучал как-то робко, видно, до него дошло, что со мной происходит:
— Разуваться?
— Не надо, на улице чисто. Все равно здесь никто уже сто лет не убирал.
Я прошла в комнату: с первого взгляда не видно было пыли, но все стало каким-то затуманенным… Мне захотелось найти тряпку.
— А что ты хотела забрать? Помочь найти?
— Не надо, я знаю, где что лежит… Можешь пока… Я не знаю! Чайник вскипяти, что ли.
Послушно скрывшись на кухне, Никита громыхнул чем-то, потом крикнул:
— Это ты воду перекрыла?
— Вентиль под раковиной, — отозвалась я и прошла в свою комнату.
Недавно у меня неожиданно проснулось желание рисовать, и я решила наведаться домой, чтобы забрать бумагу, карандаши и акриловые краски. У меня их было навалом, потому что я ничего не рисовала раньше, но все время заговаривала об этом, и мама покупала — про запас. Вдруг на меня снизойдет среди ночи, и я создам «Джоконду» или что-нибудь в этом роде? Не снизошло.
Поэтому все запасы сохранились практически нетронутыми, и я надеялась: вдруг вдали от своей настоящей жизни, пребывая в иллюзорном мире, который, возможно, и не существует вовсе, в мире, где нет мамы, а я пытаюсь разгадать ход мыслей человека, способного на убийство, вдруг в этой реальности мне удастся стать кем угодно — писателем, художником, следователем? И однажды даже получится почувствовать себя счастливой… Или не получится?
Сейчас, вот в этот момент, когда я ссыпаю в пакет карандаши, а Никита хлопает дверцами кухонных шкафчиков, хранящих пустоту, никто еще не знает, что будет с нами завтра. И вспомню ли имя Клима, побывав там, где мне суждено было жить, но я не выдержала этого испытания — Москвой, одиночеством, болью? Что, если при перемещении из одной реальности в другую неизбежны потери? И Клим станет первой…
— Господи, что я несу?!
— Ты что-то сказала? — Никита заглянул в комнату — похоже, он был настороже.
На его лице, когда он обращается ко мне, обычно возникает то запредельно милое выражение, с каким добрый щенок смотрит на обожаемого хозяина: «Ты не обидишь меня? Не прогонишь?» Какое было бы счастье, если б я смогла влюбиться в него, ведь Никита Ивашин — лучший парень на свете! Я могу поручиться за это. Вот только полюбить его не получается… И каждый раз он читает это в моих глазах. За это мне хочется отстегать себя прутом, но разве наказание изменит что-то?
Отведя взгляд, он смущенно произнес:
— Странно, окна закрыты, а не сказать, что воздух тут не свежий. Хоть сейчас заселяйся и живи.
— Хочешь?
— А ты хочешь, чтобы я свалил? — Никита посмотрел мне прямо в глаза.
Если б я была чуть более жесткой, то ответила бы правдой: «Да, хочу. Лучше тебе держаться от меня подальше, ведь ты и сам уже понял, что ничего у нас не получится. Есть люди, обреченные быть только друзьями. Как мы с тобой. И этого не изменить. Но ты страдаешь, я же вижу… Думаешь, я не заметила, как ты смотрел на Клима? И все пытался понять: что в нем такого, чего нет в тебе? Кроме очевидного, конечно, — он красив и силен. Но ты слишком уважаешь меня, чтобы предположить, будто этого мне достаточно… Ох, если б я и вправду была такой, какой вижусь тебе!»
— Что ты несешь? — буркнула я. — Ты же знаешь, я рада, что вы со мной. В одиночку я с ума сошла бы в том огромном доме…
— Ты осталась бы здесь. А у меня теперь и квартиры нет… Но я и не хотел оставаться в дедовской. Его уже не было, а запах оставался. Знаешь, этот старческий запах… У меня просто дрожь от него.
— Никита…
— Ну да, нельзя так говорить, понимаю. Но меня даже мутило слегка…
— Никита! Я не о том. Запах. А что, если это был он?
До него дошло сразу, объяснять не пришлось:
— В банке? Но от кого могло пахнуть старостью?
Мы прямо бросились друг к другу, догадавшись одновременно:
— Высоковская!
— Звони Артуру! — завопила я.
Он уже вытащил телефон, но пробормотал с сомнением:
— Артур же общался с нею. Если от нее исходил такой запах, он почувствовал бы.
— Но он же не прижимался к ней! И потом, у него был насморк, помнишь? Я тоже с ней разговаривала, но между нами оставалось расстояние. Я ничего не уловила… А Бочкарева лежала с Высоковской совсем рядом. И потом, может, от волнения этот запах становится резче? Надо почитать.
Качнув головой, он пробормотал:
— Ну не знаю… Старушка-киллер? Мы же не уверены, правда?
— Конечно. Но Артуру эту идею стоит подкинуть! Пусть присмотрится к Марии Владимировне.
Никита хмыкнул:
— Точнее, принюхается… Тебе не кажется, что он заржет в ответ?
— Пусть. Потом все равно задумается. Мы ведь уже сталкивались с тем, что самое невероятное оказывается правдой.
— Постоянно…
— Ну вот. Звони.
В его глазах, даже в стеклянном, засветилась мольба:
— Может, ты сама? Тебя он не пошлет подальше…
— Ты его боишься?! Ну ладно, давай я. Только это ведь ты догадался!
— Разве?
— Конечно, ты. О своем дедушке ты ведь заговорил.
— Вроде
