Фридрих Незнанский - Возвращение в Сокольники
– Вот именно. Или, – нахмурился он. – Так что особенно засиживаться не выйдет. Мне надо еще на службу заехать. Потом… да, Василь Васильич заждался, поди…
– Кто это?
– Товарищ мой. Ранен он. В больнице.
– Это вот когда и ты? – Она кивнула на его залепленную пластырем руку.
– Когда и я. Но у него ранение тяжелое. А у меня просто обыкновенная дырка.
– Батюшки! Какие мы скромные и терпеливые! Просто дырка! Ты меня поражаешь, Саша, своим мужеством.
– Все сказала?
– А я с тобой вообще не разговаривала толком. Ты же не давал мне такой возможности!
– Но и ты, кажется, не сильно возражала?
– А я разве похожа на сумасшедшую, чтобы возражать? – Она наивно так улыбнулась.
– Нет, непохожа. И в этом твоя прелесть.
– Ты – отличный мужик, Саша… Но можешь быть просто идеальным. Ну… в моем понимании, что ли. Однако не хочешь. Я даже думаю, что тебе нравится изображать из себя этакого нехорошего мальчика. Иногда развязного и грубого. А то – нежного-нежного, что прямо плакать хочется. Тебя, наверное, очень любит твоя жена и… ненавидит, да?
– Дикий какой-то вопрос… – Турецкий вернулся на свой стул и тоже, почти как Илона, уперся лбом в сомкнутые кулаки.
– Не такой уж и дикий, как ты думаешь, – словно бы обиделась она.
– Я про «дикий» – не в отношении тебя, я – по самой сути… Никогда не ставил в такой плоскости.
– А тебя ж никто и не заставляет. Это моя собственная фантазия. Это потому что я подумала… Вот мы с тобой могли бы стать прямо замечательными любовниками. А любви ну, в высшем понимании, у нас бы не получилось.
– Да? И почему?
– Не знаю. Страсть, наверное, это одно, а семья – нечто большее. На всякие «страсти» тебя хватает с избытком, а на семью… нет, не знаю.
– А почему ты считаешь, что мне нравится изображать из себя плохого парня?
– Не парня, а мальчика. Который любит всякие игрушки. Фантазировать – тоже. Разыгрывать рубаху-парня, у которого нет твердых принципов, и одновременно комплексовать по этому поводу… Не так?
– С тобой интересно… Жаль…
– Чего? Слишком поздно? Или болтовня возникла слишком рано? Ты не переживай, Саша, ты меня гони, если тебе мешаю. Я ведь не обидчивая.
– Зря.
– Я знаю. Но от этого знания мне не легче. Как и тебе, наверное, от своих «знаний» тоже.
– Выпить не хочешь?
– А мы вчера все выдули. Ты еще чего-то хотел, но я отговорила, а ты легко согласился. Зато был способным… я бы даже сказала: очень способным! – Илона сладко потянулась, даже застонала от удовольствия – так ей было приятно.
– Ну не все… – почти мурлыкнул Турецкий, поглаживая ее выставленную грудь. – Мы ж про коньяк и не вспомнили?
– Вспомнили, вспомнили, – закивала Илона, – и если б не я…
– Значит, он есть, – уверенно сказал Турецкий и поднялся.
Он перетащил из комнаты остатки вчерашней закуски, достал из холодильника новую. Открыл бутылку коньяку. Илоне налил рюмку, а себе, отодвинув свою, поставил граненый стакан.
– Ты, надеюсь, не будешь возражать? – спросил как бы мимоходом. – Мне так надо.
– Ты сам прекрасно знаешь, что тебе следует делать.
– Вот бы мне такую жену! – сказал и осекся. Потому что увидел ее метнувшийся взгляд. И добавил: – Шутка.
– Я так и поняла, – кивнула она, опуская глаза.
– Знаешь, что я хочу тебе сказать? – Турецкий чокнулся с ее рюмкой и сел наконец. – Я где-то читал… Или слышал, не помню… Да и не важно. Суть в том, что если, как говорится, в природе не бывает пустоты, то в человеке – тем более. Скажем, в данный момент кто-то безмерно счастлив. А рядом другой человек – ему плохо. Так вот, если счастливый, фигурально выражаясь, перельет из себя, из своей души, собственное счастье в несчастного, тот воспрянет. И, вероятно, испытает неведомое ему счастье. Но тот, кто отдаст, больше его себе уже не вернет. Такова логика жизни. Отдал – и все! Жалеешь? Тогда не отдавай. А если ты такой щедрый, то не хрена и жалеть! Умел жить в счастье, сумей и без него. Понимаешь, о чем я?
– Так ты что? Уже отдал? Или только собираешься? – серьезно спросила она. Настолько серьезно, что ему вдруг стало страшновато: уж не читает ли она его самые потаенные мысли?
– Я не о себе, – неохотно буркнул он. – Или вот тоже… Не помню, где и от кого слышал… Давняя история… Представь себе, жил да был один, как ты говоришь, мальчик. Нормально жил. Без особых претензий, но всего ему хватало. И того, и другого, и третьего… Однако была у него… даже не страсть и не потребность – вот, то самое слово! – которой следует стыдиться, нет. Ну просто, скажем так, он был более легкомыслен, чем следовало бы при его-то жизни. Он любил наслаждения. И старался получить их везде, где мог, ничего не пропуская. И даже не думая, что этим самым он может кому-то причинить неприятности, боль. Эгоист? Да, пожалуй, и не очень. Скорее, как все нынешние, думающие, вопреки тому, чему учили в школе, не о Родине, а о себе. Так оно и спокойнее, и удобнее, и правильнее, в конечном счете – новая система отношений между людьми частенько напрочь исключает альтруизм… Я понятно говорю?
Она с юмором посмотрела и ответила:
– Я скажу, когда станет понятно.
– Только не забудь, – серьезно подсказал Турецкий. – Короче, жил, брал от жизни то, что нужно было лично ему. Если требовалось кого-то отодвинуть, отодвигал без смущения. Он, понимаешь ли, не то чтобы предавал – близких, друзей, знакомых, посторонних ему людей, нет. Он им всем недодавал! Тут ведь как? Щедрый – так он щедрым и остается. А быть щедрым наполовину – это уже называется иначе. И при чем здесь слово «предательство», верно?
– Согласна.
– Отлично. Так мы в конце концов и поймем друг друга. Я – в смысле той байки, которую рассказываю. Или притчи, как угодно… Словом, однажды настал момент, когда этому человеку… мальчику, было сказано: вот что, парень, жил ты до сих пор весело, избегая думать, как делают все, тебе подобные. Но – пришло время, давай решать. Он испугался: а чего решать? Я что, мешаю кому? А ему отвечают: получается так, что мешаешь, надо или – или. Либо ты больше не будешь плавать таким вот симпатичненьким говнецом, извини, в привычной тебе проруби, либо ты сделаешь наконец решительный шаг! Что у тебя все наполовину? Потихоньку предавать – это еще не настоящее предательство. Так давай уж, мол… Но! Твой решительный шаг будет хорошо оценен. С той минуты, как ты совершишь последнее – и настоящее – свое предательство, то есть, другими словами, крупный поступок, ты станешь баснословно богатым человеком. И сможешь удовлетворить любое свое желание. Любое! Ты еще не так стар, чтобы перестать желать чего-нибудь недоступного. У тебя немедленно появятся совершенно иные, более интересные перспективы. Ты вновь познаешь любовь – какую, другой вопрос. Все будет зависеть исключительно от тебя самого. А может, тебе больше и не захочется семейных привязанностей, у тебя будет масса других удовольствий… Ну хорошо, говорит он, это все – мне, а что же вам? Правильный вопрос, усмехнулся его собеседник. А нас очень устроит, что от тебя откажутся все твои былые привязанности – друзья-приятели и прочие. Ты будешь одинок. Внутренне. А внешне – тебя немедленно окружат толпы новых приятелей. Для пьянок, для походов по борделям. Для сна и отдыха. Для всего. Но ты, повторяю, останешься один. Ну как?… И дали ему немного времени – на размышления.
– Что же? – спокойно спросила Илона.
– Не поверишь. Он не смог выбрать для себя одиночества.
– То есть?
– Понятия не имею, что с ним случилось. Давно было. Я ж говорю, уже и не помню, от кого слышал. Может, от Славки. Хотя вряд ли, он не любит всякие заморочки, он сторонник полной ясности во всем. Любопытная история, да?
– Ты сказал: притча. Кажется, это не одно и то же.
– Ты права.
– Знаешь, пока ты рассказывал, у меня появилось ощущение, что мы с тобой как двое пассажиров в вагонном купе. Случайные попутчики. Поезд скоро остановится, и мы отправимся каждый в свою сторону и никогда больше не встретимся.
– Ты хочешь сказать, что только таким вот нечаянным соседям и доверяют всякие душевные истории?
– Ты угадал. Жаль, что ты рассказал эту притчу. Без нее у нас могло бы, мне казалось, что-то получиться, пусть даже несерьезное, а так, для сна и отдыха, как ты выразился. Очень, кстати, точно. Но теперь ты должен ненавидеть ту случайную пассажирку в твоем ночном купе, для которой так старательно сочинял печальную сказку про своего нехорошего мальчика.
– Я знал, – после паузы сказал Турецкий, – что большинство женщин не понимают иносказания, они все воспринимают буквально. Может, так оно и задумано природой. Но от этого не легче. Ты просто не выспалась. Допивай свой коньяк и иди поспи еще. Я разбужу тебя, когда придет время. А мне надо кое-что написать.
– А как же поедешь на работу? После этого? – Она кивнула на его стакан, полный коньяку.
– Мы – люди привычные, – ответил Турецкий и опрокинул стакан в горло.
