Екатерина Лесина - Браслет из города ацтеков
Мне наше войско представлялось необъятным, однако высоки были стены Мешико, узки дороги, храбры враги. Оттого сомнения терзали душу мою.
Как выяснилось, не только мою.
Тлауликоли, дослушав мой рассказ, по заведенному уже распорядку начал собственный. И Киа, прижавшись к его плечу, слушала.
А мне вдруг подумалось, что в осажденном нами городе было множество таких вот девушек, как и стариков, детей, и прочих, не причастных к войне. И на смену этой мысли пришла иная: что столь же много их погибло на вершинах пирамид, отдав сердца свои мерзким идолам.
О приближении войска нам сказали лазутчики. И мы пытались остановить его.
– Мы можем победить, – сказал мне Куаутемок, но я видел, что в нем нет прежней уверенности. Огромное войско привел Малинче, и было в нем множество предателей, которые знали, что в случае поражения наш гнев падет на них.
И так бы случилось. Куаутемок разрушил бы Тлашкалу и Чололу, сравнял бы с землей Семеаполу. И не оставил бы ни города, ни деревни из тех, что приняли руку теулей.
Мы стояли на стене и глядели, как расцветает огнями берег и небо становится желтым, будто бы перед самым рассветом. Отсветы пламени плыли по воде и тонули в черных тенях кораблей.
Больно сжималось мое сердце.
– Дороги на дамбах узки, – Куаутемок не терял силы духа, и пример его многих ободрил. – Если разрушить их, то Малинче не сумеет провести свои тысячи к Теночтитлану. Пусть стоит он на берегу. Пусть ищет, чем накормить людей…
Нам он приказал следить за дамбами, а также отобрать людей верных и сильных, которые должны будут плавать по озеру, следя за кораблями и противником, а еще – провозить в Теночтитлан всякую снедь, потому как и наши запасы были скудны.
Пусть скажут, что молод был Куаутемок, когда взошел на трон, но боги наделили его и мудростью, и отвагой. Коль скоро выпало городу умереть, то пусть и Куаутемок примет смерть достойно, как воин.
На другой день, собрав воинов на площади, Куаутемок обратился к ним с такими словами:
– Храбрые мешики! Вы видите, что восстали против нас все те, кто прежде уверял в дружбе. Теперь имеем мы в качестве врагов не только тлашкальцев, чолульцев и уэшоцинков, но и тескокцев, чальков, шочимильков и тепанеков. Но я прошу вас вспомнить о храбрых сердцах и душах наших предков. Будучи в малом числе, прибыли они на эту землю, отважились атаковать ее и подчинили могучей рукой этот новый мир и все народы.
Слушали его, отводя взгляды. Молчали боги. Молчали жрецы. Небо уже вычертило путь, определив каждому его роль. Куаутемок продолжил:
– Изгоните страх! Укрепите душу и отважное сердце, чтобы выйти на новую битву! Мы можем сдаться и преклонить колени, как желал того Монтесума. Но где он теперь? Пал, убитый рукой друга. И потому скажу я вам, что если вы не пойдете в бой, то станут вечными рабами ваши жены и дети, а ваше имущество будет отнято и разграблено…
И это – истинная правда. Пусть даже ты, теуль, станешь уверять меня в ином. Вспомни, откуда ты пришел. И были ли свободны покоренные вами народы. Мы брали дань золотом и людьми, вы же желаете получить души и тела, и все, до чего дотянутся ваши руки.
– Не смотрите, что я слишком молод, – сказал Куаутемок. – И помните: вы обязаны защищать ваш город и вашу родину, которую я обещаю вам не покидать до смерти или до победы.
И мы вышли на стены, которые стали последней чертой. А сердце мое согрело известие, принесенное из дома. Верно, боги желали, чтобы я знал, за что сражаюсь, как знали это и мои братья.
Киа ждала меня.
Тут он прервался и посмотрел на жену. Она же ласково коснулась его ладони. Киа выглядела счастливой. И такой хрупкой… Разве способна колибри уцелеть в лапах ягуара? И разве умеет зверь любить?
– Скоро ты увидишь Ушмаль, – сказал Тлауликоли, завершая беседу. – И знай, что мне не доставит радости твоя смерть, однако отпустить тебя я тоже не могу. Такова воля богов.
Однако, прежде чем достигли мы Ушмаля, произошло событие иное.
Случилось оно на следующий день после давешнего разговора. Сидя у костра, я раздумывал над тем, какими словами описать его. Тлауликоли с воинами ушел разведывать путь к проклятому городу, оставив лишь двоих. И в их числе – того самого юношу, который присоединился к нам в селении.
А надо сказать, что юноша этот отличался несдержанным характером и немалой гордостью. А еще приметил я, что взгляд его часто останавливается на Киа, хотя ни словом, ни жестом не выдавал воин своего интереса.
И я решил про себя, что этот человек, верно, сам желал взять Киа в жены, однако либо она была верна слову отца, либо он не смел заступить путь Ягуару. Меж тем этим двоим часто случалось беседовать, и как виделось мне, беседы эти были отнюдь не дружеские.
Еще воин испытывал явную неприязнь ко мне и прочим пленникам. Он не упускал момента, чтобы толкнуть или ударить, но делал это исподтишка. И прочие воины или не замечали, или, ненавидя нас, отворачивались.
Некоторое время ничего не происходило. Воины сидели у костра, пленные индейцы дремали, пользуясь передышкой, Педро молился и выковыривал личинок из ран, Киа расчесывала волосы, я – думал.
Но вот воин – а имени его я так и не узнал – вскочил на ноги и легкой походкой подошел к Педро.
– Встань, – сказал он на языке мешиков, но упрямец Педро не подчинился. Тогда воин вернулся к костру, взял копье и, подойдя, ударил Педро в грудь. Бил он не острым наконечником, но тупой частью, однако тычок был столь силен, что опрокинул Педро навзничь.
Воин рассмеялся, глядя, как Педро катается по земле. Раскрытые раны, видимо, нестерпимо зудели, и унять этот зуд было никак невозможно. Но вдруг Педро замер и моментально прыгнул на воина. Он ударил под ноги, заставив наглеца упасть, а сам ловко сел на грудь и вдавил сцепленные руки в лицо. Пальцы прорвали кожу, потекла кровь, воин закричал, а второй, остановившись в растерянности, не сразу сообразил кинуться на помощь.
Педро же приник губами к горлу врага, вгрызаясь, как будто был собакой. Я тоже вскочил, закричала Киа, а второй индеец кинул копье, но промахнулся. Педро с нечеловечьей ловкостью откатился в сторону и копье попало в лежащего на земле индейца. Тот вытянулся и запрокинул голову. В горле его виднелась рваная рана, из которой хлестала кровь.
Педро же, подскочив к Киа, вцепился ей в волосы и выставил перед собой.
– Ну что? Давай! Стреляй! – крикнул он второму охраннику. И тот опустил лук.
– Тебе не убежать, – спокойно ответил он.
– А я и не буду бежать!
И тогда я увидел в руке Педро нож, который он, верно, утащил у мертвеца. Лезвие прижалось к шее Киа, там, где пульсировала синяя жилка.
– Со мной Господь милосердный, – Педро говорил, и с губ его на плечо девушки падали капли крови. – Он не попустит позорной смерти. Он…
– Педро, – я встал и поднял раскрытые руки над головой, показывая, что не собираюсь чинить ему вреда. В тот миг мне было страшно за безумца, который сам не ведал, что творил. – Господь в твоем сердце.
– Верно, брат монашек. Это ты верно. В сердце. И он руку мою ведет.
Педро пятился и тащил за собой Киа, которая не пыталась вырваться, но будто бы лишилась воли. Она была как цветок, сорванный жестокою рукой.
Упершись в широкий древесный ствол, Педро остановился.
– Зови, – сказал он. – Кричи!
Киа мотнула головой и сжала зубы.
– Мне не нужна девка! Алонсо, скажи ей, пусть позовет своего дружка. Его-то я выпотрошу. Выпотрошу! – крикнул он на ухо Киа, и та сжалась. – Давай же, кричи…
– Они далеко ушли, – попытался я воззвать к его благоразумию. – Ее просто не услышат.
– Тогда я перережу ей горло. И ему. И тебе тоже. Ты стал таким, как они, Алонсо. Слушаешь. Говоришь. На нее вот пялишься. Нравится? Или просто целибат надоел?
– Не убий, – напомнил я.
– Господь простит.
Киа дрожала, второй охранник не знал, как ему поступить, и отчего-то смотрел на меня, хотя я, как и Педро, был врагом. И по уму мне бы последовать примеру солдата, взяться за оружие и освободить прочих пленных. Тогда бы у нас появился шанс. Я же, стоя между мешиком и Педро, говорил о Боге.
– Господь есть любовь…
И странно мне, что теперь я не могу вспомнить слов иных, как будто эти три – стали наиглавнейшим откровением в моей жизни.
Но разве любит Он нас, если бросил сюда? Разве любит Он несчастных мешиков, если позволил им существовать в рукотворном аду? Разве любит Педро, коль ниспослал ему столькие испытания?
