Полина Дашкова - Место под солнцем
– Элла Анатольевна, – осторожно перебила Катя, – вы сказали, Света звонила кому-то, голос меняла. Не знаете зачем? Кому?
– Не знаю. Не мое это дело. И не твое. То ли мужика с кем-то не поделила, то ли что… – Но вы слышали, как она называла кого-то «сушеной Жизелью»?
– Я и не такое слышала, только виду не подавала. Это, Катюшка, строго между нами.
Кате удалось наконец уединиться с матерью Светы Петровой. Ей не хотелось продолжать разговор ни на кухне, где, кроме Жанночки, находилось еще несколько человек, ни в гостиной за общим столом. Пьяная женщина лезла ко всем с воспоминаниями, откровениями, подробностями своей печальной жизни, рыданиями, поцелуями и всех успела сильно утомить. Но кто-то мог прислушаться к ее пьяной болтовне. Это совсем ни к чему.
Катя потихоньку увела ее к себе в комнату, прикрыла дверь. Элла Анатольевна обрадовалась, что нашелся наконец слушатель, стала говорить, не закрывая рта. Только иногда переводила дух, опрокидывала в горло очередную рюмку. Катя предусмотрительно захватила с собой закуску – сыр, колбасу, нарезанный кружочками грейпфрут.
– Да ты выпей со мной, выпей, – твердила Элла Анатольевна и дрожащей рукой подливала коньяк в Катину рюмку.
Как большинство пьющих людей, она была щепетильна в таких вещах. Ей важно, чтобы слушатель был еще и собутыльником. А как же иначе?
Катя делала вид, что пьет, каждый раз подносила рюмку к губам и, не притронувшись к коньяку, коварно отставляла в сторону. Она вообще не пила. От крепких напитков у нее моментально начинала болеть голова и клонило в сон.
– Смотри, не сачкуй! За помин души мужа своего грех так пить. Давай до дна! Вон у тебя как была полная, так и осталась, – замечала Элла, но тут же забывала, захлебывалась рассказом о своих несчастьях.
Катя оказалась на редкость благодарным слушателем, только очень просила не кричать, и пьяная женщина старалась говорить как можно тише. Правда, знала она о своей непутевой дочери совсем мало, мысли ее путались, она перескакивала с одной темы на другую.
– Светка злющая стала после операции-то. Я говорю, радоваться надо, жива осталась. А она злится на весь мир, – махнула рукой Элла, – привыкла к большим деньгам, а как операцию сделали, жизнь под откос пошла. Я и пить стала, когда узнала, какой у нее диагноз.
– А что с ней было? – спросила Катя.
– Рак правой молочной железы, – Элла Анатольевна опять стала плакать, горько, навзрыд.
В комнату осторожно заглянула Маргоша, скорчила выразительную сочувственную гримаску, но Катя показала ей глазами, мол, не надо, не заходи. Маргоша пожала плечами, хмыкнула, удалилась.
– Она ведь красивая девка, молодая, – Элла Анатольевна шумно высморкалась в несвежий платочек, – а уже инвалид. На всю оставшуюся жизнь. Когда одета, не видно, и даже в купальнике незаметно, специальный протез сделали. Но кто ж замуж возьмет с одной-то грудью? Раньше от мужиков отбоя не было, а сейчас, кроме этого мозгляка Вовчика с рынка «Динамо», – никого. Нет, засматриваются многие. Но доходит до койки – и привет. Можно искусственную сделать, как настоящую, не отличишь. Из силикона. Но это пять тысяч долларов стоит. Откуда у нас теперь такие деньги? А ведь были деньги-то, если б знать заранее… Ох, один у нее был депутат, известный человек, солидный такой. Я его никогда не видела. Женатый, конечно. У них давно началось, он и денег ей давал, сколько хочешь, вот и приучил ее, дуреху, к красивой жизни. Лет пять у них все это длилось. Но со мной не знакомила, ни-ни, в строгом секрете держала. Жориком его называла. А по фамилии – никогда. Жорик да Жорик… Сам если звонил, то всегда поздоровается вежливо, меня по имени-отчеству назовет, о самочувствии спросит, но сам не представлялся. Я его по голосу узнавала. Воспитанный человек, ничего не скажешь. А я что? Мне бы только у нее, у Светланы-то, было все хорошо. Я уж грешным делом думала, может, разведется он с женой-то, женится на Светке моей. Куда там! Как обнаружилась у нее опухоль, этого само-го Жорика след простыл. Не позвонил ни разу. Она, когда на Каширке лежала в Онкоцентре, все спрашивала меня: звонил? Я даже соврала ей пару раз, мол, звонил, интересовался. А на самом деле – ни слуху ни духу. Он ее, гад такой, использовал столько лет, а стала инвалидом – бросил. Даже не помог материально, заживо похоронил. И все они такие, сволочи… – Элла Анатольевна, а с Маргошей Крестовской они давно дружат?
– Маргошка жалеет ее, из всех старых друзей-подружек она одна, можно сказать, человеком осталась. Она и в больнице Светку навещала, и потом, после операции, поддержала, сидела с ней, объясняла, что жизнь на этом не кончается, сама узнала для моей дурехи, где можно хороший протез заказать. В общем, Маргошке я век буду благодарна. Она человек. Хоть и стала сейчас знаменитой артисткой, а человеком осталась. Светка ей иногда массаж делает, Маргоша ей подработать дает.
– Значит, они давно знакомы?
– Давно, – кивнула Элла Анатольевна, – Светка моя гримером в Малом театре работала, а Маргошка тогда на первом курсе училась, в Щепкинском. У нее ведь две специальности, у Светки. Гример и массажист. Ну, гримером сейчас фиг устроишься. Да и получают мало. А из театра она давно ушла, чего-то там у нее не заладилось, конфликты всякие были с руководством. Она ведь с характером у меня, чуть что – в крик. Совсем не умеет с людьми ладить, совсем. Даже я, родная мать, иногда с трудом ее терплю.
– Почему Света торгует на рынке? – удивилась Катя. – Ведь массажем можно хорошо зарабатывать.
– Чтобы массажисту заработать, надо иметь железное здоровье, делать по десять-двенадцать сеансов в сутки. А у Светки после операции, после всей этой химии, радиации, гормонов, здоровье совсем не то, руки слабые, головокружения бывают.
– Вы говорили, она в субботу собиралась куда-то ехать вместе с Маргошей, как раз перед тем, как пропала, – напомнила Катя.
– Не помню я. Ничего не помню. Куда она собиралась, с кем… Она же мне, мерзавка такая, не докладывает, ей на мать наплевать, живет как в гостинице.
– А вы бы все-таки заявили в милицию, – осторожно предложила Катя, – вы сказали, у нее бывают головокружения. Может, ей плохо стало на улице?
– Какая милиция? Да хоть бы она совсем сдохла, дрянь такая! Ой, не могу, жить не хочу! Все вы, суки, такие! А ты чего ко мне привязалась? Чего душу из меня тянешь? Милицией грозишь. Ну, пью, и что? Все вы, суки… Она стала грязно ругаться, проклинать весь мир, потом опять зарыдала громко, в голос. Катя не сумела ее успокоить. Началась тяжелая пьяная истерика. Галя Зыкова, та самая, которая сказала ей о смерти Глеба и продиктовала адрес, взялась отвезти ее домой.
Глава 18
Не то чтобы версия официального следствия казалась Валере Луньку недостоверной, вовсе нет. Он легко мог представить себе, как сумасшедшая красотка пальнула из папиного пистолета в легкомысленного любовника, который ну никак не хотел разводиться с женой.
Он видел пару раз Ольгу Гуськову, обратил внимание на странный, какой-то фанатический огонек в ее красивых глазах и даже намекнул Глебу, что у девочки мозги набекрень и от такой можно ждать любых сюрпризов.
– Смотри, Глеб, одному моему приятелю такая же вот тихая-странненькая с синими глазками дверь подожгла. Очень сердилась, что с женой не разводится.
– Да ладно, брось, – засмеялся Калашников.
– Зря смеешься, это ночью случилось, вся семья чуть дымом не задохнулась.
– Так надо было дверь стальную поставить.
– Ну, смотри, тебе видней, – пожал плечами Лунек.
И больше они к этой теме не возвращались. Валера не любил влезать в чужую личную жизнь без особой надобности.
Когда его осведомители сообщили об аресте Ольги, он только грустно покачал головой и пробормотал:
– Ну, Глеб, ну ты и придурок. Допрыгался со своими бабами. Ладно, с тебя теперь взятки гладки, ты свое получил.
Однако собственное следствие Валера прекращать не собирался. В любом случае не помешает лишний раз проверить свое сложное хозяйство.
С башкирским нефтяником Мерзоевым он разобрался сразу, там было все чисто. С Гришечкиным что теперь выяснять? Как говорится, нет человека – нет проблемы. Надо позаботиться о приличных похоронах. Оставалась последняя и самая серьезная фигура – Баринов.
За три года сотрудничества Валера успел собрать крепкий компромат на советника президента. Это дороже и надежней денег. Там много всего – липовые благотворительные фонды, бесконтрольные банковские счета, девочки… Господин Баринов любил публично, в интервью и телебеседах, поратовать за чистоту нравов, никогда не забывал самого себя привести в пример, упомянуть, что живет с одной женой почти тридцать лет, душа в душу, с голодных комсомольских времен, и других женщин, кроме свой строгой толстой профессорши-биологини Ксении Сергеевны, в упор не видит.
Но у Валеры Лунька была кассета, на которой видно, как две голенькие красотки ублажают в сауне борца за высокую нравственность, доброго семьянина, верного мужа, любящего отца, нежного деда двух прелестных внучек-близняшек.
