Искатель, 1995 №5 - Клиффорд Саймак
— Бля, бля, бля, какой фартовый Фертик к нам пожаловал. — На диване жеманно изогнулась девица лет двадцати пяти. — Оченнна хотца выпить с вами на брудершафт.
— Оставь пацана. Сосунок еще совсем. — «Супертяжеловес» попытался было увещевать девицу.
— Не лезь, Сазан, — мягко приказал грудной женский голос, однако Колька так и не обнаружил его хозяйку. — Пусть позаботится. Действуй, Эклер, и не торопись.
— Пойдем, Фертик, я тебе чтой-то такооое покажууу, — Эклер двинулась вихлястой походкой к дальней правой двери, маня Кольку пальцем изогнутой за спиной руки. За дверью было две комнаты. В маленькой на широкой кушетке барахтались три голых человека. Колька стыдливо отвернулся, однако недостаточно быстро, чтобы не определить: «Два мужика, одна баба». Вслед им долетело выдохнутое почти в унисон женским и мужским голосами: «Вали к нам!» В большой комнате чернявый юноша, сидя на пуфике перед старинным трюмо, втягивал в нос что-то белое, насыпанное на лезвие безопасной бритвы.
— О, бля, и мы хотим, и мы хотим! — пропела Эклер. Подбежав к чернявому, чмокнула его в пробор и, получив лезвие с порошком, протянула царственным жестом руку Кольке: — Зажми одну ноздрю, а другой втяни. Бля! Теперь наоборот. Ууу, бля!
Минут через десять Колька почувствовал себя легко и свободно. Будто он плывет в теплой воде, и усилий особых не надо — течение сильное и ласковое. Вдруг прямо перед ним вынырнуло чье-то лицо. Брови насурмлены, щеки нарумянены, губы замазаны густым слоем помады. Эээ, бля, это же Эклер! Глаза желтые-желтые, кошачьи, ширятся, ширятся, вот они уже занимают все лицо, искрятся смехом, подергиваются поволокой. И губы, губы растут, становятся огромными, как скалы, и — раскрываются темной бездонной пропастью.
— Лечу! Я лечууу, — кричит Колька и, кувыркаясь, падает в черную бездну. Проходит какое-то время, и он уже парит над землей на пушистом кудрявом облаке. Внизу проносятся изумрудные лужайки, шаловливые рощицы, веселые речки с перекатами. Разноцветные домики, строгие замки. Стада коров и овец на пастбищах, кареты и повозки на дорогах, всадники, пешеходы, собаки. И он видит, видит, что земля круглая! Какое облако, какое волшебное облако!..
— Ну, бля, Фертик, ты молоток! — Пришедший в себя Колька осоловело смотрел на улыбчивую Эклер. — Потом еще слетаем. Сейчас я выпить желаю. С тобой. А ты, — небрежный жест рукой чернявому, — ты, Джокер, гуляй!
— Я никогда не пил водки?! Еще как пил-то! — Колька жадно, большими глотками вливал в себя омерзительно пахнущую горькую жидкость.
— Ай да Фертик, ай да герой! — подзадоривала его Эклер. Она расстегнула кофту и юбку, под которыми не было ни бюстгальтера, ни трусиков. Гладила свои груди, ляжки, приговаривала: — Видишь, какая бархатная кожа?
— Шшшелковая, — подтвердил, заикаясь, Колька и стеснительно отвел глаза.
— Тебе понравился порошочек? — спросила Эклер. — Знамо дело, клевый кайф. А думаешь, легко его надыбить? Ой, тяжко. Вот ты и будешь курьером. Где, бля, взрослый лох завалится, там такой шкет, как ты, запросто пронырнет, как юла. И ты должен все уметь, все знать. Вот так…
Эклер положила его ладонь на розовый торчащий сосок.
— Ты что — млеешь? Или никогда еще не трахался? Да ты и впрямь никак целка у нас? Ну-ка, дай я брючки тебе расстегну. Вот так. Сейчас мы тебя распечатаем. Сейчас. Сей-чассс…
Она зачмокала губами — громко, странно, со стонами, причитаниями: — Ой, мама… ой, бля, сука… ух ты, ух ты, ух ты, хрен мооржовенький… — Колька чувствовал, как его всего обжигает, голова мчится каруселью, дрожит сладкой-пресладкой дрожью каждая клеточка — от пяток до ушей. Всего тебя крутит, выворачивает наизнанку. Вдруг — взрыв с ослепительной вспышкой. И ты, весь превратившись в сверкающую ракету, летишь — непонятно куда, и где, и зачем. И сердце переполнено сладким ужасом. И грудь стискивает неизведанный дотоле страх, что это звериное блаженство вот-вот кончится. «Еще, хочу еще!» — кричишь ты, и рычишь, и стонешь, и плачешь — необъяснимо, неудержимо…
А Борька-то, Борька заходился в восторге от онанизма… Несмысленыш…
Очнулся Колька от того, что кто-то сильно тряс его за плечо. С трудом разлепил глаза. Над ним склонился лысый.
— Подымайся, юный трахальщик, — прохрипел он. — Сопля, шкет, а туда же, ядрена вошь. Пошли, Марфа кличет.
Спотыкаясь, Колька побрел за ним. Ни Эклер, ни Джокера он в комнате не увидел. В углу прямо на ковре барахталась какая-то парочка, да за маленьким столиком у дальней стены, тихо переговариваясь, выпивали две девицы. «Сколько же я здесь пробыл? — тоскливо думал Калька. — Часы показывают десять. Вечера? Утра? Мать, наверно, с ума сходит. Плохо». В центральной комнате за столиком сидело шесть мужчин. Гляди-ка, разодеты, как министры, пузатые, с перстнями, в золотых очках. А денег-то, денег на столе сколько — и все «зеленые», марки, еще какие-то. В картишки дуются. Житуха!
Лысый потянул Кольку за рукав в небольшую дверь, скрытую в стене. За ней оказалась просторная комната с окном во всю стену. В неярких лучах московского солнца холодно поблескивал полированными боками внушительный письменный стол. Крышка его была затянута зеленым сукном, на котором стоял солидный бронзовый чернильный прибор — кавалер обнимал даму, слева от них высилась башня замка, в нее были вделаны часы. «Динь-дон», — пробили они мелодично и громко. «Четверть одиннадцатого. Целую ночь здесь провалялся», — с ужасом отметил Колька. За столом сидела женщина. Когда Колька вошел в комнату, она медленно поднялась и вышла на ее середину. Точь-в-точь манекенщица из загранки, каких показывают по телеку! Сама плоскодонка, ноги длинные и худые, скулы торчат, глазища навыкате и взгляд такой, будто говорит: «А ну, попробуй взять меня за руль двадцать!» Улыбнулась, вывернув пухлые губы:
— Хеллоу, Николай.
Голос был грудной, теплый, с хрипотцой.
— Здрасьте. — Колька тихо ответил, отвел глаза в сторону.
— Тебе у нас нравится?
Колька конфузился, молчал.
— Не мутит после вчерашнего? Выпей холодного пива, помогает.
Она потянула книжную полку, отворилась дверца холодильника (корешки были фальшивыми, накладными): «Пей, баварское, лучшее».
Блаженство. Зажмурившись, Колька жадно глотал холодную жидкость. Лафа!
— Полегчало? Ну вот, садись. Нам приятно, что все, с
