Р. Пейтман - Вторая жизнь Эми Арчер
– Хотела бы я взмахнуть волшебной палочкой и сделать так, чтобы ничего этого не было! – говорит она. – Невообразимая жестокость!
Брайан заваривает нам чай и садится. Вид у него беспокойный.
– Если хочешь уйти, иди, – говорю я. – Джилл же здесь.
– Нет, я не о том, – задумчиво произносит он. – Просто… я тут подумал. О том, что сказала Джилл: взмахнуть волшебной палочкой и сделать так, чтобы ничего этого не было. – Он трет глаза тыльной стороной ладони. – Самому не верится, что могу выговорить такое, но… может, попробуем попросить экстрасенсов найти тело Эми?
– Что? – переспрашиваю я и сажусь прямо.
– Вы же это не серьезно? – Джилл кладет мне руку на плечо и наклоняется к Брайану. – Ведь они уже достаточно напортили?
– Все эти годы – да, – соглашается он. – Но вот этот… Он ведь, кажется, многое угадал. Может быть, сумеет помочь.
– Кажется, – повторяет Джилл, качая головой. – Этого слишком мало… особенно в таком деле. Будете тыкаться наугад без толку, а Бет и так уже слишком долго гонялась за призраками… Если бы вы видели, в каком она была состоянии после той жуткой картинки с Иисусом, после всех этих ложных надежд десять лет подряд, то и думать не стали бы о том, чтобы предлагать такую нелепую, опасную затею… И вы же еще не знаете, причастен ли он к делам Либби и Эсме.
– В полиции не могут найти связей, – отвечает Брайан.
– Может, им стоило бы позвать на помощь экстрасенса, – фыркает Джилл и прихлебывает чай. – Извините. Не надо было мне так легкомысленно шутить. Вообще ничего не надо было говорить. Это не мое дело. Решать вам.
– Бет? – спрашивает Брайан, наклоняя ко мне голову.
– Я не знаю.
– Но картинка… Дана. Книга эта, – перечисляет он. – Даже то, что Эсме появилась. Это все слишком…
– Продуманно? Убедительно? – бормочет вполголоса Джилл.
– Слишком близко к правде.
– Раньше ты был другого мнения. – Я откидываюсь назад. Мне хочется провалиться в диван.
– Все меняется, Бет. Слушай, я не говорю, что поверил в это до конца, на все сто процентов, но… появились сомнения. Колебания. Может, стоит попробовать? Может, это наша единственная надежда найти Эми.
– Когда я просила его найти телефонный номер Либби, у него ничего не вышло.
– Ну что ты! Это же разные вещи все-таки.
– Разные? – Джилл опускает чашку. – Что-то на ум приходит иголка в стоге сена.
– Тогда он не мог помочь, потому что это был конкретный вопрос, требующий точности. – Я закрываю глаза. – Не уверена, что то же не повторится и в этом случае.
– Нельзя же обращаться на «ту сторону», как в справочное бюро. – Таким же язвительным голосом Брайан когда-то говорил об экстрасенсах.
– И вряд ли можно подать туда заявление о пропаже человека, – произносит Джилл. – За все эти десять лет они ведь ничего так и не узнали? Если бы Иан и правда был настоящим экстрасенсом, его «дар» давно помог бы ему узнать, где похоронена Эми, и он не стал бы мучить вас все это время. Зачем растягивать страдание? Я очень не хочу быть жестокой, но пора взглянуть правде в глаза. Скорее всего, мы никогда не узнаем, где она.
– Может быть, Бишоп скажет… в конце концов. – Даже я сама в это не верю.
– Это не более вероятно, чем то, что скажет Иан, – говорит Джилл. – Но я, разумеется, скорее поверю Бишопу, чем ему.
Я вспоминаю то, что Иан сказал в последнюю нашу встречу: нельзя выбирать, какому предсказанию верить, а какому нет.
Допустим, мы спросим у него и он назовет место. Что тогда? Придется убеждать полицию, добиваться, чтобы они копали в этом месте, пока журналисты будут лезть под руки, превращая собственные выдумки в броские заголовки. А если Иан ошибется, а потом скажет нам посмотреть в другом месте, а потом в третьем… На сколько хватит терпения полицейских? Как мы переживем эту тревогу, эту пытку проклятой надеждой? Это будет словно многократное повторение той ночи Миллениума, струп на ране, которая никогда не затянется.
Иану уже случалось ошибаться: из-за той «связи» со мной, которую он увидел в изображении Иисуса, я уже бегала по улицам как бешеная и бросалась на людей с дикими обвинениями. Ничем не подтвержденными. Нет доказательств, что к насилию над Эми причастен викарий. Пока нет. И я не представляю, откуда им взяться. Но, может быть, это я ошиблась, когда увидела в этой картинке указание на викария, а не на Бишопа или Дану.
Слова Иана можно интерпретировать как угодно, и это способно завести нас в тупик. В еще более беспросветное отчаяние. Я слишком устала, не могу больше…
– Давайте подождем, может быть, у Бишопа проснется совесть. – Плечи у меня горбятся.
– Но он же говорит, что не знает! – Брайан протягивает ко мне руки.
– Может, врет.
– А Иан соврет, если скажет, что знает. – Джилл берет меня за руку. – Как бы там ни было, надеюсь, вы примете правильное решение.
– Я тоже, – говорю я.
Брайан падает обратно в кресло и тяжело вздыхает:
– Ты уверена, Бет?
– Совершенно. Ты же не станешь встречаться с Ианом или звонить ему? За моей спиной, как было с вознаграждением?
– Нет. Клянусь. – Он смотрит на часы и встает.
– Пока вы не ушли, – говорит Джилл, – у меня есть еще одна идея, может, решите обдумать. Я все время вмешиваюсь в ваши дела, так что, если хотите послать меня куда подальше, не обижусь.
– В чем дело, Джилл?
– Я тут по пути зашла в церковь Святого Ансельма. Ну, знаете, помолиться за вас и за Эми, и мне пришло в голову… В общем, вы не думали о том, чтобы провести погребальную службу?
Брайан предлагал сделать так через год после исчезновения дочери, но для меня это было слишком – конец всему, точка. Может быть, она еще жива. И хотя на протяжении этих лет надежда постепенно умирала, я не могла расстаться с ней окончательно.
«Если мы когда-нибудь закажем по ней поминальную службу, – думала я, – это будут настоящие похороны, тело в гробу торжественно пронесут к могиле, поставят надгробный камень, положат цветы, которые я буду менять каждую неделю». Теперь надежда на это утрачена навсегда. Последнее, что мне осталось, – это поминальная служба.
– Я и сам об этом думал, – говорит Брайан. – Но не хотел предлагать сейчас, считал, Бет нужно время.
– Простите, – произносит Джилл. – Вы совершенно правы. Мне стоило держать язык за зубами.
– Нет, ничего. Я тронута, что ты об этом подумала. – Я поднимаю взгляд на Брайана. – Ты этого хочешь?
Он кивает:
– А ты?
Я опасаюсь церковных обрядов. Бог играл со мной в долгую, жестокую игру-месть: позволил поверить, что есть еще надежда, шанс начать все сначала и прожить хорошую, достойную жизнь.
Теперь я жалею, что смогла поверить.
Ни одно место, где можно было бы провести условный погребальный обряд, мне тоже не по душе. Парк – слишком людно и слишком больно. Призраков оттуда не изгнать. О том, чтобы прийти в школу Эми, даже думать не могу. Здание, где проходили скаутские сборы или уроки танцев, – слишком формально, и воспоминания о них слишком легковесные.
– Может, стоит поговорить с викарием, – произношу я и содрогаюсь, вспомнив о своих подозрениях.
– Я уже обсуждала это с Филипом, – говорит Джилл. – Он сказал, что с радостью возьмет на себя руководство службой. Предложил подумать, не хотите ли вы заказать и мемориальную доску.
Такой вот утешительный приз для мужественных спортсменов, что не смогли добиться призового места.
То же чувство было у меня много лет назад, когда я хотела посадить дерево в память об Эми. Назвала бы его ее именем, и оно стало бы живым памятником, украшением парка. Было бы где посидеть. Было бы о чем заботиться.
Но я не могла избавиться от мысли, что у других безутешных родителей, что сажают деревья в парке, есть могилы, куда можно прийти, есть места, где покоится священный для них прах. Дерево – просто дополнение, необязательная виньетка.
Мысль о мемориальной доске в церкви тоже вызывает двойственные чувства. Это будет не просто признание моего поражения перед лицом Господа – ее повесят на стене, выставят на всеобщее обозрение. Световое табло с очками, шкаф с призовыми кубками. Но если я откажусь от этой доски, то снова поступлю нечестно по отношению к Эми. Пусть это лишь эрзац могилы, большего мы дать ей не можем.
Назначаем на апрель. Великий четверг. День Тайной вечери, когда Иисус ожидал предательства и распятия. Самый подходящий для моего прощания с дочерью.
Брайан заниматься организацией отказывается. По его словам, не потому, что ему все равно, а потому, что это поможет мне залечить раны. Вот только мои раны ничто и никогда не залечит.
Я заменяю популярными песнями церковные гимны, стихами – молитвы и долго не могу определиться с выбором доски. Нержавеющая сталь – слишком холодно и официально, мрамор – слишком вычурно и солидно. Песчаник – теплее, но очень тусклый, а дерево – слишком просто. Останавливаюсь на серебряной дощечке – за ясный блеск, за то, что она как раз на грани между светлым и темным.
