Дик Фрэнсис - След хищника

Я отбросил эту невыносимую мысль. Пока Морган Фримантл жив в своем плену, буду жить и я... возможно.

— Завтра, — сказал Джузеппе-Питер, — когда я приду, ты наговоришь на пленку, что на следующей неделе, в среду, я отрежу Фримантлу один палец, если они не выложат три миллиона фунтов.

Он еще раз окинул меня долгим оценивающим взглядом, словно мог увидеть мою уверенность, мою слабость, мои страхи, мое знание. Я ответил ему прямым взглядом, увидев в нем свое отражение — демона, который таится в каждом человеке.

Верно, мы были похожи. Во многом. Не только возрастом, сложением, физической силой. Мы были организаторами. Мы строили планы. Каждый по-своему искал битвы. Одной и той же битвы... но мы были по разные стороны фронта. У нас было одно и то же основное оружие — ложь, угрозы и страх.

Но я пытался восстановить то, что он украл. Там, где он походя оставлял пустыню, я старался все отстроить заново. Он унижал свои жертвы — я старался исцелить их. Его радость была в том, чтобы похищать их, моя чтобы освобождать. Моя обратная сторона...

Как и прежде, он резко повернулся и ушел, а я остался. Мне страшно хотелось позвать его, умолить задержаться, чтобы просто поговорить. Я не хотел, чтобы он уходил. Я хотел его общества, враг он или нет.

Я бесконечно устал от этой лужайки, от этого дерева, от этой грязи, от этого холода и этих наручников. Впереди были двадцать четыре пустых часа, пустынный пейзаж, одиночество, неудобство и неизбежный голод. Снова начался дождь. Косой проливной дождь с ветром. Я вывернул руки, схватился за ненавистное дерево, пытаясь тряхнуть его, изуродовать его, в ярости своей ища выход жгучему, невыносимому отчаянию.

Этого, холодно подумал я, сразу не выплеснешь. Если я буду так продолжать, я просто сломаюсь. Я опустил руки. Закрыв глаза, поднял лицо к небу и сосредоточился только на том, чтобы пить.

Мертвый лист упал мне в рот. Я выплюнул его. Другой упал мне на лоб.

Я открыл глаза и увидел, что большая часть листьев осыпалась. Ветер, подумал я. Но я снова схватился за дерево, уже не так крепко, и тряхнул его. По ветвям прошла дрожь. Еще три листа упали, влажно трепеща.

Два дня назад дерево стояло совершенно неподвижно, когда я вот так же его тряс. Вместо того чтобы снова тряхнуть его, я несколько раз толкнул его спиной. Я почувствовал, что дерево заметно качается, чего прежде не было.

Что-то шевельнулось у меня под ногами, под землей.

Я стал бешено, скрести землю пальцами ног, затем обошел дерево и, резко сев, стал рыть ее руками, пока не почувствовал что-то твердое. Затем я снова встал там, где был прежде, снова несколько раз толкнул дерево спиной и увидел то, что откопал. Корень.

Наверное, надо впасть в полную безнадегу, чтобы попытаться подкопать дерево пальцами, а отчаяние было очень верным словом для описания состояния Эндрю Дугласа тем дождливым ноябрьским утром.

Пусть льет, думал я. Пусть этот благословенный дождь промочит и пропитает все вокруг и превратит мою тюрьму в болото. Пусть эта прекрасная, чудесная глина совсем разжижится... пусть у этого упрямого деревца не будет крепких корней с него ростом... Дождь продолжал лить. Я едва ощущал его. Я выгребал глину из-под корня, пока не смог обхватить его пальцами, схватить его. Я чувствовал, что он уходит куда-то в сторону, сопротивляясь моим усилиям.

Встав, я смог засунуть под него ногу. Это была узловатая темная жила толщиной в большой палец. Он натягивался и ослабевал, когда я толкал дерево всем весом.

Я же весь день провожусь, подумал я. И всю ночь. Но выбора не было. Я провозился весь день, но не всю ночь. Дождь все лил, час за часом, и час за часом я скреб руками и ногами землю, высвобождая все новые корни, зарываясь все глубже и глубже. Дерево уже не просто шевелилось, а возмущенно дрожало, потом начало качаться.

Я все время пробовал дерево на прочность. Это было сродни агонии я боялся, что Джузеппе-Питер как-нибудь увидит поверх зарослей лавра, что ветви раскачиваются, и явится, чтобы помешать мне. Я скреб, и рыл, и почти одержимо бросался на дерево, и чем дольше все это тянулось, тем сильнее терзала меня мучительная тревога. Господи, дай мне время. Дай мне время, чтобы успеть...О Господи, дай мне время...

Одни корни выходили легче, другие оказывались до отчаяния упорными.

Пока я рыл, вода заполняла яму, не давая видеть, одновременной тормозя работу, и помогая мне. Когда я ощутил, как один особенно толстый и узловатый корень подался, дерево надо мной дрогнуло как бы в последнем смертельном усилии выстоять. Я встал, рванул его изо всех сил, стал его толкать и дергать, выворачивать и валить, тяжело налегая на ствол, подрывая его пятками, толкая икрами и бедрами, раскачивал туда-сюда, как маятник.

Клубок подрытых корней поддался весь сразу, и все дерево внезапно повалилось, увлекая в крепком объятии за собой и меня. Его ветви рухнули под дождем на ложе из его собственных опавших бурых листьев... Я упал, выдохшийся и торжествующий... и по-прежнему... по-прежнему... прикованный...

Пришлось отрывать каждый корень по отдельности, прежде чем я вытащил из-под них руки. Но сейчас меня и колючая проволока не остановила бы. Я скреб и тянул, не вынимая рук из воды, упирался коленями и рвался. Я боролся за свободу так, как никогда ни за что в своей жизни не боролся. Наконец я почувствовал, что вся масса корней уже скользит свободно, перепутанным клубком, черноватых деревянистых щупалец выходит из земли. Встав на колени и рванув последний раз, я пропустил их между рук, они скользнули по плечам... и я свободно откатился в лужу, ликуя сердцем.

Немного дольше пришлось, так сказать, протаскивая между руками себя самого — сначала зад, потом одну ногу, затем другую, так что в конце концов мои скованные руки оказались впереди, а не за спиной — невероятное достижение.

По-прежнему лил дождь, и, как я понял, начало темнеть. Я, дрожа, продрался через заросли лавра на другую сторону лужайки, откуда появлялся Джузеппе-Питер, и медленно, осторожно протиснулся между двумя роскошными зелеными кустами. Никого.

Я глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, стараясь, чтобы колени мои не подгибались. Я был на нервах, я был слаб и явно не в форме, чтобы босиком бродить по сельским дорогам. Но все это не имело значения по сравнению с тем, что я был свободен.

Я слышал только ветер и дождь. Я пошел вперед и вскоре дошел до подобия забора, сооруженного из проволоки, натянутой между столбами. Я перебрался через него и пошел прочь. Вскоре я оказался на склоне. Впереди тянулся лес, а за ним, внизу, среди деревьев горели огни.

Я пошел к ним. Я так долго пробыл без одежды, что даже уже и не думал об этом, что вообще-то было ошибкой. Я думал только о том, как бы сбежать от Джузеппе-Питера, чувствуя, что он все еще может обнаружить мое исчезновение и пуститься в погоню. И, приближаясь к весьма солидному дому, я думал только о том, что неплохо бы убедиться, что, когда я позвоню в дверь, за ней не окажется Джузеппе-Питера.

Мне даже не пришлось звонить. Снаружи вспыхнул свет, и дверь отворилась на ширину цепочки. Из-за двери выглянула чья-то бледная, неприметная физиономия, бросив на меня острый оценивающий взгляд, и женский перепуганный голос произнес:

— Убирайся. Убирайся отсюда.

Я хотел было сказать «подождите», но дверь с грохотом захлопнулась, и пока я нерешительно топтался на пороге, она снова отворилась и оттуда высунулось дуло пистолета.

— Убирайся, — сказала она. — Убирайся, или я буду стрелять.

Будет, подумал я. Я оглядел себя и не стал ее винить. Я был весь в грязи, голый, в наручниках — вряд ли в томный ноябрьский вечер такого гостя встретят с распростертыми объятиями.

Я попятился, стараясь выглядеть как можно безобиднее. В настоящий момент я счел, что будет безопаснее снова спрятаться в деревьях и обдумать свое жалкое положение.

Мне явно нужно было чем-то прикрыть наготу, но под рукой у меня были только ветки вечнозеленого лавра. Назад к Адаму и Еве, и далее в таком же духе. Потом мне нужно найти другого домовладельца, который сначала спросит, а уж потом будет стрелять. В Эдемском саду это было бы нетрудно, но не в двадцатом веке в пригороде Вашингтона, округ Колумбия. Вот в чем проблема.

Ниже по склону были еще огни. Чувствуя себя дураком, я сорвал лавровую ветку и пошел на свет на ощупь — становилось все темнее, я спотыкался о невидимые камни. На сей раз, думал я, я буду осторожнее и сначала поищу что-нибудь, во что можно было бы завернуться, прежде чем стучаться в дверь, — мешок, пакет для мусора... хоть что-нибудь.

И снова события опередили меня. Я поскользнулся в темноте под навесом у двустворчатых дверей гаража, когда из-за поворота вдруг вынырнула машина, ослепив меня светом фар. Машина резко остановилась, и я попятился, малодушно приготовившись к удару.

— Стой на месте, — раздался голос, и из темноты выступил человек, и опять с пистолетом. Да что они, отчаянно подумал я, все в людей сразу же стреляют? В грязных, небритых людей в наручниках... может, и да.