Татьяна Устинова - Гений пустого места
– Нет, это вы, девушка, пойдите и возьмите!
– До свидания, – Арина предприняла вторую попытку закрыть дверь.
– Вы хамка! – взвизгнула соседка, навалилась и остановила дверь. – Что вы себе позволяете?! Как вы разговариваете со старшими?! Вы что, думаете, мне очень приятно ходить по квартирам и выколачивать деньги из разных хамов и негодяев?!
Арина моргнула. Она не ожидала ничего подобного.
– Вы думаете, вам все позволено?! Раз за ней бандиты на джипах таскаются, так она и распустилась совсем! На рояле тренькает по ночам, денег в кассу не вносит! А дверь в подъезд вечно открытая стоит, я на первом этаже живу, между прочим, а на улице мороз! Я честный человек, и нет у меня средств, чтоб обогреватели импортные покупать! Нет на вас прежней власти, все заполонили, проклятые проститутки!..
– Хотите, я дам вам денег на обогреватель? – предложила Арина и прищурилась. Что-то нужно было делать – щуриться, притоптывать, барабанить пальцами – что угодно, лишь бы не вцепиться в соседкин шиньон, из которого лезли шпильки. – А деньги на дверь я сдала председательнице нашего кооператива Анне Сергеевне и второй раз сдавать не собираюсь!
– Не собирается она! Поглядите на нее! Да я сейчас участкового вызову!.. Да таких, как ты, к позорному столбу надо ставить!.. Гулящая!.. Бабушка такая приличная женщина была, а эта на джипах раскатывает и думает, что ей все позволено!.. А еще интеллигентку корчит! Да я…
– Вон!!! – заорала Арина Родина на весь подъезд так, что далеко внизу пекинес, видимо, проснулся, выпучил глаза и зашелся заливистым лаем. – Вон отсюда! И чтобы духу твоего здесь не было!!
Соседка схватила себя за халат где-то в области горла, попятилась, и тапочка слетела с ее ноги, и она стала растерянно шарить, чтобы нацепить ее.
– Пошла отсюда! – И Арина Родина, до сей поры корчившая из себя интеллигентку, сделала неприличный жест. – А деньги на дверь я сдала еще раньше, чем ты! То есть чем вы!..
Даже в припадке буйного помешательства она не могла назвать человека в два раза старше себя на «ты»! Она захлопнула дверь, но через секунду снова ее распахнула и еще крикнула вслед соседкиной спине, чтобы никто не смел вообще приближаться к ее квартире, и только после этого вернулась за стол и жадно доела подостывшие за время схватки макароны.
Странное дело, но от стычки ей вдруг полегчало, словно вскрылся какой-то нарыв, и все еще больно, но понятно, что уже отпустило и дальше будет заживать.
Когда в дверь снова позвонили, Арина Родина взялась двумя руками за стол, некоторое время постояла и потом вытащила из ящика половник.
В случае чего, решила она, съезжу ей половником. По шиньону не больно, зато какой эффект!..
С половником в руке, очень решительная, она прошагала к двери и наотмашь распахнула ее.
– Черт тебя побери, Родионовна!
– А?!
– Бэ! Ты мне чуть в глаз не дала!
На площадке стоял Хохлов, только в последнюю минуту успевший избежать рокового удара судьбы. В руке у него были три жухлые гвоздички, обернутые целлофаном.
– Хохлов?! Откуда ты взялся?!
– От верблюда, – ответил Хохлов. Он отводил глаза, и лицо у него было странным. – Почему ты с половником?
– По кочану, – сказала Арина. – Ты же уехал.
– Я приехал.
Она ничего не понимала. То есть она совершенно искренне ничего не понимала, он видел это абсолютно точно. Надо же быть такой идиоткой!..
– Ну?
– Что – ну?
– Мне можно войти? – И он показал жухлыми гвоздичками на дверь.
– Ах да! – спохватилась Родионовна. – Просто я думала, что это соседка… А ты… проходи… Проходи, Митя!
И он прошел. Она вошла за ним, закрыла дверь и естественным движением сунула половник на полочку под зеркалом, как будто там ему было самое место.
После этого она покосилась на него, растерянно потерла щеки и спросила:
– А ты… чего приехал?
Хохлов стащил ботинки и подал ей букетик.
– Это тебе. Только они, наверное, замерзли. Хотя баба, которая их продавала, сказала, что в тепле отойдут. Но я бы ей не очень верил, потому что она была совершенно пьяная.
– Спасибо, – растерянно сказала Арина и приняла гвоздички. – Холодно на улице?
– Ужас.
Цветы были сморщенные и почерневшие по краям.
– Сейчас я найду вазу, поставлю их и сварю тебе кофе. У меня совершенно нет еды, потому что я думала, что успею в магазин, и мы уехали, а потом… Сейчас, я только цветы поставлю…
– Выкинь их в помойку, – посоветовал Хохлов, взял ее за щеки и поцеловал глубоко и бестрепетно, и еще сильно, и страстно, и горячо, несмотря на холодные с мороза губы, и еще как-то очень уверенно и вкусно.
– Это все неправильно, – сказал он потом. – Давай сначала.
– Что?
– Все. Давай сначала все.
Арина обнимала его, и целлофановый пакетик от гвоздик шуршал по его свитеру, и Хохлов повернулся, вынул пакет у нее из рук и аккуратно пристроил рядом с половником.
Она смотрела на него, и он видел, как у нее расширяются зрачки.
– Все дело в том, что ты старый друг, – сказал он приглушенно.
– Я друг, – согласилась она. – Конечно, не очень старый, но уже пожилой.
– Вот именно.
И он опять поцеловал ее. Гвоздички теперь не мешали, и она обнимала его изо всех сил.
– Я думала, все кончилось.
– Что ты, – удивился он. – Еще ничего не начиналось. То есть началось, но… как-то не так, как мне хотелось.
– Это из-за меня, да? – спросила она и потерлась о него носом. – Я все испортила, да?
– Ты испортила мне жизнь, – пожаловался Хохлов. – Давно. Когда собралась замуж за Кузю. Или еще немного раньше, когда твоя бабушка пекла лепешки, а я тебя учил… постой, чему я тебя здесь учил? Теории вероятности?
– Теории функции комплексного переменного.
– Точно, – подтвердил Хохлов с удовольствием, будто она сказала ему что-то очень приятное. – Точно. Так и есть.
Он прижимал Арину к себе, гладил по спине, и ей казалось, что его большая рука обнимает ее всю, словно он держит ее на ладони, закрывая со всех сторон, и это было странное чувство.
– Хохлов, – вдруг спросила она, – ты уверен, что тебе нужна именно я? А? Уверен?
Он неспешно целовал ее в висок и, оторвавшись, велел:
– Не задавай идиотских вопросов!
«Хорошо, – подумала она с замирающим восторгом. От виска, в который он ее целовал, мурашки шли по всей голове, даже макушку пощипывало. – Как скажешь. Я не буду задавать тебе глупых вопросов. Я не буду делать ничего такого, что не понравилось бы тебе. Я буду просто чувствовать, впитывать, ловить каждое мгновение, и пропади оно все пропадом!.. Я слишком долго ждала. Или не ждала, а только сейчас придумала, что ждала именно его, с его пожухлыми гвоздичками, холодными губами, твердой шершавой щекой и запахом мороза и какого-то сложного одеколона?..»
Раньше все было неправильно, а сейчас стало правильно, неловкость, которая почти не давала ей дышать в первый раз, вдруг вся куда-то делась, и она стала ласкаться к нему так, как никогда и ни к кому не ласкалась.
Арине вдруг стало наплевать, что именно он о ней подумает, и подумает ли вообще, и вдруг ей захотелось свести его с ума, вот просто взять и свести, так, чтобы он тоже не мог дышать и тоже чувствовал только холод в затылке и еще что-то такое непонятное в позвоночнике, и неукротимый, неуемный, сумасшедший восторг, когда понимаешь, что лодку несет прямо к водопаду, но нет никакой смертельной опасности, а если и есть, так наплевать, оно того стоит, ведь нельзя же не попробовать вот так, хоть один раз в жизни, но именно так, когда от страха закрываешь ладошками глаза, а лодку все несет и несет, и кружится голова, и в последний момент, отняв ладони, вдруг видишь перед собой радугу, а под ней весь мир, от самой мелкой песчинки и до самой далекой звезды, и понимаешь, что он огромен и прекрасен, и он принадлежит тебе, пусть только один миг, но принадлежит, целиком и полностью, от края и до края!..
Она взяла Хохлова за уши, восторгаясь тому, какие это прекрасные, необыкновенные, исключительные уши, поцеловала в подбородок, и потом еще в щеку, и потом еще, не в силах удержаться, в губы, и еще и еще, хотя была совершенно уверена, что не умеет целоваться, давным-давно кто-то сказал ей такую глупость, и она почему-то в нее поверила. Начав целовать Хохлова, она совершенно забыла о том, что решила свести его с ума, и опустила руки, только когда он попросил:
– Отпусти мои уши. Мне больно и ничего не слышно.
– А что ты должен слышать?
Он не знал. Какая разница?!.
Он хотел ее так, что у него болело, кажется, даже в голове, и больше ни о чем он не мог думать, и ему хотелось лечь с ней на кровать и уже сделать что-нибудь такое, от чего перестало бы болеть, и чтобы она почувствовала и поняла… Нет, чтобы ей казалось… Нет, чтобы она пришла в восторг… Нет, чтобы…
Мысли, носившиеся по кругу, медленно затухали, осыпались искрами, как гаснет бенгальский огонь, и там, внутри, становилось черно, обморочно и щекотно, и он боялся, что не дотерпит, а сколько еще терпеть, неизвестно, потому что она опять взяла его за уши и опять принялась целовать, словно не понимала, что с ним делается!..
