Время старого бога - Себастьян Барри
— Поедем ко мне, мистер Кеттл, поужинаем у нас. Хорошо? — Шериф поднялся из-за стола.
Том удивился: как в Ирландии пятьдесят лет назад. Любезность.
— Проходите, мистер Кеттл. — Шериф распахнул перед ним дверь, и в кабинет ворвался зной Нью-Мексико. — Поедем со мной. И я попробую объяснить. Тяжело подобные вещи объяснять отцу.
На грузовичке шерифа они доехали до одного из новых домов среди низкорослых деревьев. Молодая жена шерифа хлопотала на кухне. Вскоре принесли ужин, и Том сел за пластмассовый стол, но шериф, похоже, не был голоден. Он все вертел в руке пачку сигарет. «Парламент». И, как видно, не собирался доставать сигарету, закуривать. Том жадно ел фасоль и никак не мог насытиться. Голод обреченного.
Потом, когда они сидели за столом, шериф начал вполголоса:
— У того человека, который убил вашего сына, тоже был сын, совсем маленький. Мальчик тяжело заболел, чего только не делали, чтобы его спасти. Отец думал, что на ребенка наложила проклятие злая ведьма. Ваш сын был другого мнения. Он считал, что у мальчика острая анемия и его нужно срочно отвезти в Альбукерке, в крупную больницу. Мальчика забрали, оставив без попечения шамана. Отец возмущался. А когда мальчик умер в больнице, стал винить во всем вашего сына. Не знаю, видите ли вы тут хоть какой-то смысл.
— И потому он его убил? — спросил Том.
Внезапно он понял то, что вовсе не хотел понимать. Его насквозь прожгла мысль, мучительная, непрошеная. Он должен бы ненавидеть убийцу, тот заслуживает ненависти. Если Том его встретит, то может и убить. Он представил, как бросается на него, душит — человека, которого ни разу не видел.
— Думаю, да. Мне так жаль, Том. Он самый обычный парень, я его знаю всю жизнь, — повторял в очередной раз шериф. — Он весь извелся. Двадцать лет в федеральной тюрьме ему обеспечено.
В ту ночь Том спал у шерифа на диване, а с утра они поехали в морг. В голой комнате, где с трудом умещался анатомический стол, было всего две полки.
Шериф, погруженный в раздумья, почти ничего не говорил. Кто знает, о чем он думал. В глубине души Тому даже хотелось взглянуть на убийцу, поговорить с ним, но о чем, он не знал. Ночью, лежа без сна на диване, он думал о том, что заставило того человека убить Джо. Ему знакома была эта ярость, ярость Кухулина. На кого-то надо было возложить вину, а на кого, как не на чужака? Но кто знает. Есть в таком убийстве, как это, некая праведность. Умер ребенок. Столь безмерное горе выбивает почву из-под ног. Шериф хотел дать ему посмотреть на сына, считал, что так будет правильно, и, так или иначе, Тому необходимо было его увидеть. Необходимо, пусть горе сотрясало его ураганом. Шериф выдвинул длинный ящик, а там лежало под простыней худое тело. Том осторожно убрал простыню с лица. Джо — и не Джо, но все-таки Джо. Ужасно было видеть раны на затылке. Пули, наверное, там, внутри. Скорее всего, малокалиберные. Нет, нельзя сейчас думать как следователь. Том как будто где-то потерял Джо, а теперь нашел. Глаза закрыты, словно он зажмурился, притворяясь спящим, как в детстве, лицо потемневшее и странно спокойное. Как посмертная маска. Но это и вправду лицо сына. Джо. Он его любил. Он снова и снова твердил про себя «Отче наш», бездумно, а когда положил ладони на окоченевшие плечи, то вспомнил, как в последний раз провожал Джо в дублинском аэропорту и хотел поцеловать в лоб. Но так и не поцеловал. Сердце разрывалось, а сын лежал мертвый. Мертвый, но Тому все равно хотелось его утешить, сказать, что все будет хорошо, он хотел сказать, но, разумеется, не мог. Рядом не было никого, кроме шерифа. Слезы падали на лицо Джо крохотными кляксами, согревали на миг ледяную кожу. И исчезали.
Когда он перевез тело в Дублин, все хлопоты взял на себя Флеминг, по доброте душевной. Скромные похороны. Медаль Скотта в урне вместе с прахом.
Последние годы работы дались Тому тяжело. С одной стороны, работал он с еще большей отдачей и рвением. Даже наверху ему советовали выйти на пенсию досрочно, но внутренний голос велел держаться до конца. Потом — проводы в тесном кругу, речи торжественные, речи веселые. Потом — гнездышко в замке Куинстаун. Плетеное кресло, своенравное море, суровый остров. Девять месяцев вновь обретенной тишины и еще — как же это назвать? Возможно, облегчение оттого, что жестокие высшие силы наконец от него отступились. Давным-давно они заметили, как он счастлив, и по кусочку забрали у него счастье. Затем — день, когда на пороге появились Уилсон и О’Кейси на фоне пламенного рододендрона. Скрипнула дверь, и все началось снова, как будто завели машину и ожил мотор.
Глава 17
Вот и рассказана его история, хоть никому он ее не рассказал.
Как легко ему стало, просто удивительно! По-хорошему, должно было стать только тяжелее, но как бы не так — было в этих долгих летних днях некое очарование. Море от жары будто съежилось, и оставалось лишь гадать, какая часть его испарилась. Сад мистера Томелти процветал, стебли тянулись к солнцу, цветы раскрывались навстречу совершенному миру. Каждый вечер мистер Томелти обходил свои угодья с поливальным шлангом. Звук льющейся воды можно было принять за дождь, только никакого дождя и в помине не было. Лето стояло редкостное, и Том блаженно пребывал в нем. Если Флеминг назначил ему гонорар как консультанту, на банковском счете Тома это никак не отразилось. Наверное, Флеминг передумал. Взвесил все и передумал. На счет поступала лишь пенсия, каждую неделю, и, к счастью, накапливалась. Есть он стал меньше и почти не пил, даже воды. Когда он брился, то видел в зеркале свое морщинистое лицо, но старым себя не чувствовал, куда там! Если бы в полиции ему поручили сейчас задание, он справился бы блестяще. Даже зная, что этого не случится, он все равно был готов, как бойскаут. Уилсон и О’Кейси больше его не трогали — наверное, собирали улики против Берна. Том от души надеялся, что они ничего не скроют, пусть даже ради него. И был почти уверен, что так и будет. Пусть каждый
