Простить нельзя помиловать - Галина Владимировна Романова
– Ты плачешь? – нахмурилась она.
– Так, немного.
– У тебя точно все в порядке? – бестолково повторяла она один и тот же вопрос.
Они ведь уже стали не чужими. Их роднил тот, кто жил в ней и набирался сил. И она имела полное право за него переживать.
– Более чем в порядке, малыш. Я немного задержусь, буду часам к трем, кое-какие приготовления хочу сделать. Ты ничего не планируй на вечер. У нас будет праздник. Двойной!
– Забыла спросить. – Татьяна покусала губы. – Ты ведь понимаешь, да, что это твой ребенок? И у тебя никаких сомнений, так? А то я тебя…
И она взяла и пожаловалась ему на домработницу. Никогда не допускала ничего подобного в жизни, а тут вдруг наябедничала. Просто потому, что он ее мужчина и обязан был ее защитить от всяких гадких слов.
– Забей, Танюша, – рассмеялся Федор беззаботно. – Я совсем забыл уволить эту старую кошелку. Я ведь однажды выгонял ее из своей койки. Простить не может… Забей!
– Хорошо. – Она с силой удерживала губы, расползающиеся в улыбке. – А можно я сама ее уволю? Прямо сейчас? Она так гадко смотрела…
– И наговорила пакостей о наших детях! – подхватил он и беспечно выпалил: – Увольняй, кого хочешь, малышка! Ты – моя любимая женщина, можешь делать, что пожелаешь.
И она уволила ее уже через десять минут, выплатив ей выходное пособие со своей банковской карты. Потом долго перебирала платья и юбки в длинном – во всю стену – шкафу. Многое ей не понадобится уже очень скоро. Малыш начнет расти, талия исчезнет, и ничего уже из той кучи одежды на ней не сойдется. Она упаковала все по чехлам и без особого сожаления отправила в самый дальний угол. Нашла белоснежную тунику, широкие льняные брюк на резинке. Нарядившись, покрутилась перед зеркалом. Сочла, что выглядит потрясающе. И еще сочла, что она сегодня невозможно часто рассматривает себя. Надо быть скромнее. Счастливо улыбаясь, пошла в кухню и приготовила себе правильный завтрак безо всяких там жареных блинчиков и сладких джемов. Каша на воде, чай с молоком.
– Все для тебя, – нежно погладила она свой плоский живот. И добавила с улыбкой: – Или для вас.
После завтрака решила прогуляться по берегу. Погода была восхитительной: не жарко, солнечно, легкий ветерок. Федора ждать одной в доме утомительно. Татьяна нашла сандалии на пробковой подошве. Подхватила с вешалки широкополую шляпу и пошла гулять.
Воды залива были почти неподвижными, легкая рябь у берега, облизывающая песок, не в счет. Татьяна сняла сандалии, подвернула брюки и пошла босиком по мокрой песчаной кромке. Народу почти не было. Пара рыбаков. Женщина в купальнике с собачкой, без конца бросающая ей резиновую кость. И вдалеке, почти напротив дома Тимофея, влюбленная парочка. Те не загорали. Сидели бок о бок, рассматривая водную гладь. Почему-то не целовались, не обнимались. Может, ссорятся? Может, стоило к ним подойти и попробовать заговорить? Она готова зарядить их радостью, которой у нее уже в избытке.
Она медленно шла в их сторону, когда из ворот Тимофея кто-то вышел с огромным мешком за спиной. Таня приставила ладонь козырьком к глазам, всмотрелась. Это точно не был Поляков. А кто? Она почему-то не узнавала. Кто-то чужой. Но почему с мешком из его дома? И почему старается этот самый мешок сжечь?
В самом деле, мужчина, обогнув стороной влюбленную парочку, вывалил что-то из мешка у самой кромки воды, полил чем-то, и через мгновение на берегу заполыхал костер.
Таня почувствовала легкое беспокойство и ускорила шаг. Влюбленные, которых она минуту назад хотела помирить, справились с этим самостоятельно. Они целовались, когда она с ними поравнялась. А вот мужчина, стоя к ней спиной, говорил с кем-то по телефону. Гневно! И без конца рубил рукой воздух.
– Доброе утро, – громко окликнула она его. – Что вы делаете?
Он обернулся, показавшись ей смутно знакомым.
– Вы кто? – спросила Таня, замирая в паре метрах от костра.
– А вы? – с легкой усмешкой спросил он, скрывая лицо за темными очками и низко надвинутым козырьком кепки.
– Я хорошая знакомая Тимофея Полякова. Из дома которого вы только что вытащили мешок с вещами. – Она рассмотрела в костре какие-то футболки, рубашки, джинсы. – И развели из всего этого костер! Мне пора беспокоиться и звонить в полицию?
– Зачем? – отозвался он равнодушно. – Считаете, я вор?
– Но ваше поведение…
– Я жгу вещи женщины, которая больше не живет в его доме.
Но в его доме не живет больше она! И свои вещи она точно все забрала. Включая маску для сна. Подобрала все мелочи.
– Это вещи Маши?! – ахнула Татьяна.
Она еще помнила намертво закрытую комнату, в которую ей запрещено было входить. Она еще, помнится, часто шутила о замке Синей Бороды. Но Поляков ее шуток не принимал.
– А вы кто?
– Я ее брат, – кратко ответил мужчина. – Иван. А вы? Вы ведь Татьяна? Он жил с вами после Маши?
– Да.
– Я несколько раз видел вас вместе, – пояснил Иван и добавил: – Издалека. Но не хотел подходить. Мне было больно, что он утешился так быстро. Понимаете?
– Понимаю. – Ей сделалось стыдно, непонятно отчего. – А вещи? Зачем вы сжигаете ее вещи?
– Затем, что она больше не вернется. Никогда. Она мертва. – Его подбородок задергался, из-под темных очков побежали слезы. – Он убил ее! Тимофей убил ее, мерзавец!
– Нет, – отпрянула она, словно ее жгло пламя костра. – Этого не может быть! Он искал ее целых три года! Он не переставал искать ее, когда жил со мной. Он не переставал любить ее. Именно поэтому мы и расстались.
Да. Поэтому. Другой причины не существовало. Поляков позволял ей находиться рядом с собой, спать с ним, готовить ему еду, но никогда не думал о ней, как о Маше. Никогда не любил ее. Просто терпел. И еще он не хотел детей от нее. Никогда! Можно было обманывать себя сколько угодно. И ждать! Долго ждать, но…
– Он убил ее. И ему уже предъявлено в этом обвинение. Его заключили под стражу, пока идет следствие. – Иван поднял с песка длинную палку, поворошил тряпье, чтобы лучше горело. – Вы не знали?
– Нет. Но… Но как?! Как это установили?!
– Его взяли на другом убийстве. Он искал Машу, да. Везде, где только можно. Нашел тот детский дом, где она воспитывалась, пока ее не забрала ее тетка, а потом мы с ней не отыскали друг друга. Нас ведь разлучили в детстве, да… – Он швырнул палку в костер. – Я жил за
