Николай Андреев - Убейте прохожего!
– Я не знаю.
– И никто не знает! – Коновалов развел руками. – А знаете, почему этого никто не знает? – Бабушка молчала. – Потому что это всё ваши выдумки! У него нет причин выгораживать других! Короче! – Он рубанул ребром ладони воздух. – Курочкин единственный из всей семьи, не считая Виктора Худобина, кто знал, в каком из многочисленных подсобных помещений дома вечером четырнадцатого февраля находилась его тетка Виолетта. Это он убил ее! А потом убил Константина Худобина, поскольку тот, на свою беду, не только оказался свидетелем преступления, но и написал об этом преступлении анонимку, желая сорвать жирный куш с дядюшкиного наследства. За что, как видим, и поплатился.
Коновалов спросил у меня: как я узнал, что анонимщик – Константин.
Я молча пожал плечами. Честно говоря, у меня до сих пор нет полной уверенности в том, что это Константин написал анонимку. Хотя, если вдуматься, никто другой этого сделать и не мог.
Бабушка сложила ладоши на груди и попросила, чтобы я сию же секунду забрал свои слова обратно. Я отказался. Тогда она обратилась к Романову и потребовала, чтобы тот опроверг мое признание в убийстве так же, как он только что опроверг ее признание и признание Анечки.
Романов с готовностью согласился сделать это. По его мнению, которым он не преминул поделиться с Коноваловым, я не мог убить Константина Худобина по причине того, что у меня для убийства дяди не было достаточно времени.
– Посчитайте сами, – предложил он. – Екатерина Николаевна, Виктор Анатольевич и Максим Валерьянович в один голос утверждают, что никто с трех до пяти часов в кабинет Анатолия Николаевича не входил. А это значит, что убийца, если, конечно, убийцей не был кто-то из них, мог пройти незамеченным через зал только в то время, когда никого, кроме спящего Максима Валерьяновича, там не было. Далее… Мы не знаем точного времени, когда Екатерина Николаевна и Виктор Анатольевич выходили из зала, зато знаем, что, когда Анна без пяти пять, минус две-три минуты, спустилась вниз, ее муж был в туалете. А если учесть, что отсутствовал он, по его словам, минут пятнадцать, то получается, что Виктор Анатольевич вышел из зала примерно в шестнадцать сорок… Я правильно посчитал?
Я проверил: Анечка закричала в шестнадцать пятьдесят пять. Отнимаем от этого времени пятнадцать минут и получаем шестнадцать сорок. Всё сходится.
– Сказали бы сразу, что у меня была возможность убить Константина только в течение тех пятнадцати минут, когда Виктор поносил! – пробурчал я. – И не пришлось бы тогда перед всеми умничать!
Бабушка закричала мне, чтобы я немедленно замолчал, а Романову, наоборот, чтобы, как можно скорее, продолжал говорить дальше.
– Так вот, – выполнил ее просьбу Романов. – У Игоря для того, чтобы спуститься вниз, пройти в кабинет, выпить с Константином Худобиным коньяк, убить его, стереть отпечатки пальцев и подняться наверх, было, как он только что справедливо заметил, не более пятнадцати минут. И даже, уверяю вас, гораздо меньше, поскольку Екатерина Николаевна отсутствовала, по ее словам, минут десять. Вычтите из этого времени еще три-четыре минуты, когда она поднималась и спускалась по лестнице, и вы поймете, что времени для того, чтобы убить Константина Худобина, у Игоря практически не было.
Коновалов задумчиво кивнул. Почесал за ухом и спросил меня: не хочу ли я чего сказать.
Я сказал, что достаточно и пяти минут для того, чтобы не только убить одного Константина, но и изничтожить всех Худобиных вообще.
Коновалов погрозил мне пальцем. Подошел к окну, посмотрел на еле проглядывающую сквозь сгустившиеся сумерки одинокую елку, растущую посреди чистого газона, и, не оборачиваясь, заявил, что ответ на вопрос: сколько мне надо времени, чтобы убить Константина, мы узнаем завтра, после следственного эксперимента.
– А кстати! – он обратился к Романову. – Вы-то сами, как считаете, кто убийца?
Словно желая пролить бальзам на мою израненную Худобиными душу, Романов сказал, что убийцей, возможно, является Виктор.
– Почему? – удивился Коновалов.
– Потому, что Виктор Анатольевич недавно произнес одну весьма подозрительную, на мой взгляд, фразу. Он сказал, что Константин был заколот ножом в горло.
– И что с того? В чем криминал?
– В том, что Виктор Анатольевич, по его собственному признанию, в кабинет не входил и, значит, знать о том, куда, в какое место убийцей был нанесен удар, не мог.
– А что, разве никто здесь об этом не говорил? – удивился Коновалов.
– Нет.
– Совсем?
– Совсем! Мы говорили только о том, что Константин был убит ножом. А о горле – ни слова!
Стало совсем темно. Я подошел к двери, включил верхний свет и принялся вспоминать, о чем мы говорили всё это время.
А говорили мы о многом. Сначала Романов признался в убийстве Константина. Затем, после того как Романов забрал свои слова обратно, Коновалов принялся выяснять: кто, когда и в каком месте находился во время совершения преступления. Выяснили, что ни у кого из нас, и у меня в том числе, алиби нет. Потом произошла стычка между мной и Виктором, при этом мы тоже много чего наговорили друг другу. Потом было второе бабушкино признание в убийстве, после него Анечкино – третье и мое – четвертое… А о горле, кажется, и вправду речь не шла.
– Это я упомянула о том, что Константин был убит ножом в горло, – хлюпнула носом Анечка. – Ты помнишь, Витя? – обратилась она к мужу.
Виктор отрицательно покачал головой. Сказал, что это совершенно не важно, поскольку Константина действительно убил он.
«Так, – по инерции продолжал считать я, – после Анечкиного третьего признания и моего четвертого, последовало пятое, от Виктора».
Не успел я подумать о том, что осталось еще одно признание, шестое, которое по идее должно последовать от Рыльского, как у нас случилась новая истерика – на этот раз с Борисом Сергеевичем Коноваловым.
Несмотря на то что расстояние между ним и Виктором измерялось максимум двумя шагами, Коновалов, сделав массу ненужных движений, умудрился пробежать его. Встал перед Худобиным и с пеной у рта принялся орать о том, что он – капитан милиции, а не клоун и не паяц, что он никогда никому не позволял делать из себя идиота и что ему (на это он потребовал обратить особое внимание), заслуженному оперу, за свою карьеру приходилось обламывать еще и не таких уродов, как мы.
– Хватит надо мной издеваться! – топал он ногами. – Хватит!
Набравшись смелости, Романов высунулся из-за моей спины и спросил: почему Борис Сергеевич считает, что Виктор не мог убить Константина.
– Да потому! – с новой силой заорал Коновалов. – Что убийца стер с бокалов свои отпечатки пальцев! Ясно вам?! А зачем, я вас спрашиваю, Худобину надо было стирать их, если всем известно, что его отпечатки были на бокалах еще до совершения преступления?! Зачем, я вас спрашиваю?!
Романов вынужден был признать: незачем. Он опустил голову, поднял глаза и, виновато разведя руками, попросил у Виктора прощение.
То ли признание Романовым своей ошибки благотворно подействовало на психику Коновалова, то ли сил продолжать скандалить у него не осталось, но только истерика, подобно пронесшемуся над Мыскино утреннему ливню, закончилась так же быстро, как и началась. Выговорившись или, точнее, выкричавшись, он глубоко вздохнул, вытер испарину со лба и, ни на кого не глядя, плюхнулся на свободное кресло.
Вопрос о том, почему Виктор оговорил себя, в эту минуту его не интересовал.
На улице тем временем стал накрапывать дождь. Сначала робко, как бы пробуя свои силы, он застучал по карнизу редкой дробью. Затем, словно поняв, что всё у него сегодня ладится, получается, добавил старания и обрушил на поселок вместе с потоками воды молнию и гром. Дом вздрогнул, зазвенел фарфоровыми статуэтками и… погрузился во мрак.
– Опять свет отключили, – испуганно прошептала Анечка.
– Я сейчас свечи достану! – громко произнес Виктор.
– А давайте, – из темноты раздался скрипучий голос Рыльского, – перейдем в зал и затопим камин. Я за дровами схожу.
Несмотря на то что идея Максима Валерьяновича всем понравилась, самовольно выйти из кабинета никто, в том числе и сам Рыльский, не решился – все ждали команды Коновалова.
Осветив стены комнаты, в окне сверкнула молния. Стоявшая у окна бабушка поежилась и, как только отгремел раскат грома, сказала, что в доме сильно похолодало.
– Ладно! – С того места, где сидел Коновалов, донесся звук отодвигаемого кресла. – Пошли в зал!
В зале было прохладнее, чем в кабинете. Пока Максим Валерьянович ходил за дровами, а Виктор зажигал свечи и расставлял их вокруг камина, Анечка подсела к бабушке на диван. Прижалась к ней и снова тихо заплакала.
– Ну что ты, что ты, – бабушка погладила ее по голове. – Перестань, всё образуется. Вот сейчас придет Максим, принесет дрова, мы зажжем их, и тебе сразу станет легче.
– Не хочу, чтобы он приходил!
