Вячеслав Белоусов - Прокурор Никола
– Вот те на, Егорыч! – ахнул Шаламов. – Лихо ты закурлыкал по-свойски[38]!
– Наблыкался[39], – кивнул Курасов. – Потерпевших выбирали по наводке. Абы к кому не совались. Грабили только выдающихся личностей. А те не только при больших деньгах, но и при власти. На самом верху, как говорится. Такие в милицию стыдятся обращаться.
– Чего же так? – Шаламова аж закорежило.
– Да уж не нам чета, Михалыч, – Курасов засмеялся. – Эти богатством кичатся только среди своих, и то под одеялом.
– Живут же люди, – закурил сигарету Шаламов, – а мы в космос летаем.
– И переплыли Енисей, – поддакнул я.
– Да, ребята, деньги у них большие. Такие большие, что они боялись в милицию заявлять. Но тут не деньги, тут ценности похищенные значение имеют. К слову сказать, я думаю, бандиты и сами влипли с награбленным: не найдут покупателей, чтобы сбыть похищенное. Все ломбарды, лавки антикварные, малины[40] сыщики обложили, а цацек[41] нет. А там такие вещи значатся! Я сейчас экспертизу назначаю: и кельтский крест, и папский перстень…
– Неужели из самого Ватикана? – хмыкнул Шаламов.
– Представь себе, Михалыч, говорят, только там такие печатки водились! – Курасов глаза закатил от восхищения. – Теперь это огромная коллекционная редкость!
– А Михалыч, значит, тебя выручал по старой дружбе? – вернул я с небес на грешную землю восторженного рассказчика.
– Грохнули амаску[42] на Набережной, – хмуро пробасил Шаламов. – А может, и самого Каина[43]. Мне копаться там пришлось. Покойник, похоже, проблемы этих самых «санитаров» решать взялся с драгоценностями. Да сам подставился. Повесили бедолагу.
– Уже точно? – спросил Курасов.
– Точнее быть не может. Славик Глотов уже и заключение выдал. У жмурика, похоже, тайник искали, все перерыли в квартире, а он нам достался. С ожерельем. Моей Таньке и во сне не видать такой красоты. Но главное в другом. Стаканчик я там подобрал, вернее, то, что от него осталось, донышко.
Шаламов кивнул Курасову на рюмки.
– Наливай, везунчик.
Курасов спохватился, наполнил рюмки.
– Этим стаканом по голове били. Разлетелся вдрызг. А пальчики и кровь остались. Убийца пальцы повредил. Теперь отпечатки пальцев этого мокрушника[44] отпетого не только у меня есть, но и Николаю перепало.
– Не понял? – я действительно не разобрался в «бермудском треугольнике» криминалиста.
– У меня по делу «санитаров» накануне отпечатки пальцев нашлись по одному из эпизодов ограбления. Следователь молодой назначил экспертизу и забыл. Балбес и есть балбес, что с него взять. А когда дело передавать мне стали – хватились. Этот раздолбай за заключением к экспертам помчался, а там – действительно, только такому дурачку везет – там ему отпечатки пальцев выдали. Грабителя! Других там быть не должно!
– Ну? – у меня тоже дух перехватило.
– Вот по этому случаю и праздник, – закончив без эмоций, Шаламов поднял рюмку. – Отпечатки грабителя совпали с отпечатками пальцев на стакане. Этот поганец – «санитар» – убийца и есть.
– Михалыч! Ты у нас не иначе!.. – я вскочил с рюмкой, не мог найти слов от восторга.
– Бертильон[45]! – помог Курасов, чокаясь со мной.
– Бери круче.
– Видок[46]!
– Мало.
– Ну, я не знаю тогда.
– Гений сыска! – не нашел я ничего подходящего.
И мы все обнялись и выпили. На чердаке повеяло прошлым, прежним и уже невозвратным.
– А у тебя как? К Игорушкину таскали? – поднял на меня усталые глаза Шаламов, когда мы присели.
– Тарков, зараза, нервы поднял.
– От этого добра не жди.
– Я знаю.
– Помощь какая нужна?
– Прорвемся.
Свистать всех наверх!
Теперь она пила, не стесняясь, не прячась, в открытую. Порохов приходил под вечер, Ксения уже в пьяном отупении валялась на диване в чем мать родила. Спрашивать, убеждать, ругаться – все бесполезно, она не могла связать и слова. Глядела на него ничего не видящими глазами, молчала.
Порохов вывез все спиртное из дома, не помогло. Ей кто-то сердобольный притаскивал в его отсутствие, она прятала запасы. Порохов решился на хитрость, поймал злодея. К его удивлению, им оказался Тимоня; съежился весь, сник, хлюпал носом, только не ныл.
– Ты что же, сопляк? – отобрал он у рыжего шкета сумку с бутылками и саданул по физиономии. – Специально ее снабжаешь?
– Плакалашь… – зашепелявил тот.
– Чего?
– Прошти, Эд, приштала…
– Чего шепелявишь-то?
– А ты шабыл?
Порохову такое век помнить: рассказывал Тимоня, как били в Баку, сержант зуб вместе с фиксой вышиб. Тимоня тогда долдонил беспрерывно, а Рубик молчал, насупившись. Конечно, правы пацаны, могло все хуже обернуться. Отобрали деньги, икру – это пережить можно; Хабиба еще припрет, Хамзя новую шпаклевку состряпает, а вот явку и людей спалили, кого теперь ему в Баку слать? На верный год вперед дорожка туда заказана! Теперь в Одессу, в Киев… А туда особенно не наездишься. Не близкие края. И связи там не такие. В Баку – дом родной, а там?.. Все планы полетели! Какой провал!..
– Значит, ты молчал? – Порохов зыркнул на Тимоню глазом недоверчиво. – Тебя одного били, а ты…
– А щего говорить-то? Они вшо у наш шабрали. И не шпрашивали нищего.
– Здоровый сержант?
– Бугай, шука!
– А чего же Рубик цел?
– Рубик шам, кому хошь, башку швернет.
– Вставил бы уж давно, балбес! Фиксу-то потерял? – Порохов сказал и остолбенел от внезапной догадки, пронзившей его мозг, по-другому на Тимоню посмотрел.
Рыжий стоял перед ним, квасился, глотал слюни. «И фикса у того тоже желтая была? – будоражила, пугала рассудок внезапно появившаяся мысль. – Сбытчик тот, которому вещи сдали для продажи, он же рассказывал про убийцу! Рыжий и с фиксой из желтого металла!..»
Порохова захолонуло. Нет, не может тот рыжий его Тимоней быть! Малец этот совсем. Вон, дал ему по морде, он тут же едва не в плач. Какой из него убийца? Чтобы так измордовать бедного племянника Мизонбаха! Нет. Это не Тимоня. Но все сходится!..
– Ты щего? – испугался Тимоня его взгляда. – Щего ты?
– Ладно. Иди. И чтобы я тебя больше у нее не видел, – процедил сквозь зубы Порохов. – А к вечеру собери мне всех наших.
– Кого наших-то?
– Рубика, Аргентума, Жорика, Седого и Хабибу.
– Жорика?
– Плохо слышать стал после путешествия?
– Дак он же?
– Пока вы прохлаждались в гостях у бакинских ментов, я Жорика прощупал. Крепкий пацан. Наш.
– А я тебе шражу говорил, Эд.
– Значит, угадал.
– А Аргентума где ишкать? Его ш мещаш нет нигде.
– Пропал, что ли?
– Не шнаю.
– Найди!
Льет ли теплый дождь…
Сын как уехал, так затерялся; вроде в народе пословица ходит про дочь, что она отрезанный ломоть, а у прокуроров и здесь все не как у людей. Петруха в Нижнем как осел после института, так ни с места. Только в отпуск и приезжает, словно турист, даже со своими удочками. И женился там, и внуков сообразил, и на заводе его имя гремит, а все он за горами, за морями как был, так и остается для родителей. А Майка, вон она, напротив сидит, на пианино, знай, наигрывает.
Игорушкин полюбовался на дочь, закрыл глаза.
Любит он такие вечера. За окном тишина, ветка не шелохнется, луна в окошко загляделась. Аннушка на кухне секретничает по телефону со школьной подружкой, такой же пенсионеркой; он, как обычно, на диване при книжке в руках для важности, а Майка – с музыкой.
Чегой-то она там наигрывает? Незнакомая мелодия. Нет. Не классика. То обычно у нее Моцарт или Шопен, а последнее время все современное и незнакомое. Уж не этот ли?.. По телевизору показывали. Из молодых. Имя смешное, а молодежи нравится. Буль-буль оглы[47]! Точно. И надо же! Имечко. Не смотрел бы сам передачу, не поверил бы. А ведь красивое имя! Соловей. Так переводится. Подумать только. Азербайджанцы. Веселый народ! Все у них пляшут и поют. Как дети малые. Друг за друга стеной. В России все по-другому. Политика забивает. Других дел нет. Вот, даже до прокурорских добрались! С Ковшовым беда! Ему политику шьют! А какая там политика? Жулье поймал его прокурор! Хапуг и жулье! А ему приписывают чуть ли не против линии партии! Партию, видите ли, позорит! Партию оскорбил! На партию руку поднял!..
Наглый инструкторишка осетров ловил из колхозного невода. Вот и все дела. Не для себя, конечно. Машиной осетров полгорода накормить можно. Куда ему одному! Пусть для своих. И для себя тоже. В таких случаях без этого не обходится. Потом, конечно, они оформили все как надо. Пересчитали, специалисты хреновы, сколько в машине осетров. И сколько в каждом осетре килограммов. А сколько икры – забыли! Ковшов Таркову сказал, что вся рыба икряная была. А инструктор твердит, что сплошь яловая. Икряных тот, видите ли, не брал. Но народ-то живой видел! А прокурора выставляют за дурака! Да еще теперь к нему в область с петицией!.. Разберись!..
