Фридрих Незнанский - Москва-Сити
– Так ты что, думаешь, что ты и вправду власть? – нехорошо улыбнулся Джамал. – Да ведь ни ты, ни твой мэр, ни он, – Джамал показал на Рождественского, – никто ничего не может сделать без тех людей, о которых мы тебе толкуем! И напрасно, напрасно ты собрался с ними воевать, мэр твой умнее – ты прешь как танк, а он хоть крутится как лиса. Вот посмотри. – Джамал достал из кармана пиджака сложенную в несколько раз газету, развернул ее, разгладил. – Специально для такого случая, между прочим, захватил… Вот видишь, он говорит в интервью про туннель: «Пусть борются разные мнения, а мы выберем то, которое победит. Разберемся. Мы не настолько богаты, чтобы покупать плохие вещи…» Вот как надо! А ты сразу: нет! Народ! Памятники! Ты видел эти памятники? Три развалюхи – вдовьи дома да сотня трухлявых деревьев, которые не сегодня завтра и так упадут. И вообще, еще раз скажу: какое тебе до них дело? Это твои памятники? Твои памятники в Тбилиси… Да погоди ты! – отмахнулся он от Дворяницкого, который с полным бокалом в руке теребил его за рукав. – Твои – в Тбилиси, мои памятники – в Грозном. Их что, думаешь, кто-нибудь жалел, когда сбрасывал бомбы?
– Я не пойму, – решительно вмешалась Настя, – пьянка это или производственное собрание? У них тут красивая баба за столом, а они на нее ноль внимания. Я, между прочим, вас осчастливила, будьте любезны развлекать!
– Извини, Настя, – сказал Джамал. – Случайно страсти разгорелись. Все, все, кончаем… – И вернулся к своему: – Ладно, Георгий, как хочешь. Я тебе свое слово сказал.
– Так же как и я свое, – упорно отрезал Георгий Андреевич.
– Ну вот и хорошо. Делай что хочешь. Не вижу больше смысла тебя убеждать…
Это можно было понимать как угодно.
Они старались больше не касаться дел, но это не улучшило общего настроения: и тосты стали какие-то скучные, без души, и вино не пилось, и барашек не радовал… Нехорошо было за их столом. Один только Дворяницкий этого как бы не чувствовал – рассказывал какие-то жуткие анекдоты, потом пошел, на потеху всему ресторану, танцевать с дамочкой из-за соседнего стола. Увидев это, ожил и Рождественский.
– Уважьте, Анастасия Янисовна, – обратился он к Насте. – Когда-то еще такое счастье выпадет!
Настя посмотрела на Георгия – она хотела танцевать только с ним, и ни с кем больше, но он кивнул: иди, мол, развейся. И она пошла, прекрасно сознавая, что сейчас эти двое, оставшись за столом одни, обязательно снова сцепятся. А разговор у них, похоже, очень даже нешуточный…
Рождественский вел ее и беспрерывно балаболил что-то: мол, буду внукам потом рассказывать, что танцевал со знаменитой певицей, и при этом успел как-то пошло подмигнуть Георгию Андреевичу, что того просто взбесило. Рождественский и так был ему неприятен, а теперь особенно, теперь Георгию Андреевичу стало совершенно очевидно: то предложение, которое он отверг, принял именно Рождественский. И уже, кажется, судя по сегодняшним разговорам, начал отрабатывать авансы, доказывать хозяевам, которых Джамал зовет «большими людьми», что расшибется для них в лепешку. И еще ему пришло в голову, что и эта сволочь Рождественский, и безобразно растолстевший Сашка вскочили неспроста. Оставили их с Джамалом с глазу на глаз, – решили, наверно, что без свидетелей он легче пойдет на уступки…
Он не ошибся: Джамал был рад, что дождался этой минуты, когда они остались одни.
– Зря ты нашу старую дружбу забыл, – сказал он со своей тонкогубой усмешечкой. – Теперь вот и мэром не будешь, и щит все равно уже, можно сказать, закуплен… И все без тебя, дорогой! Такие выгоды – и мимо носа. Плохо, что ты такой стал, мы, кавказцы, должны обязательно держаться друг друга, понимаешь? Скажи, плохо тебе было бы, если бы ты мэром такой столицы стал? Или если бы ты свой процент от Лефортовского туннеля получил?
– Слушай, что ты все какую-то ерунду говоришь, Джамал!
– Э нет, брат, это не ерунда… И вообще, все это много серьезнее, чем ты думаешь… У людей все продумано, все отлажено-просчитано – и «Сити», и Нагатино, и туннель этот… Все как один комплекс, один механизм должно было сработать, такие фантастические деньги – а тут ты! Как будто лом в этот механизм засунули! Как ты думаешь, оставят люди этот лом или постараются убрать его, чтобы не мешал шестеренкам вращаться? Так что, брат, ты сам все решил. Как говорили древние: «Mors tua, vitа mea» – мне жить, тебе умирать…
Странное дело, тогда Джамал говорил все почти открытым текстом, а он почему-то даже не придал в тот момент этому значения. На дружбу, что ли, старую понадеялся? Как бы то ни было, его интересовало в тот момент другое, меркантильное, так сказать.
– Слушай, Джамал, – решил спросить он, – если не секрет, кто щит проплатил? Город – уж это-то я знаю точно – ни копейки не дал, ни цента, а это ведь огромные деньги!
– Огромные, считаешь? – усмехнулся Джамал. – Кто основную сумму выложил – тебе знать не обязательно. А про то, про что ты догадываешься, могу сказать прямо: я в доле, тридцать миллионов мои. И я за них любому глотку перегрызу. Так что напрасно ты хочешь топить на правительстве проект глубокого туннеля…
И опять Георгий Андреевич не обратил внимания на угрозу, – мало ли что в полемическом запале говорится.
– Тридцать миллионов немаленькие деньги… Да, не успел я тебе кислород перекрыть…
– Не успел, – довольно рассмеялся Джамал. – Поздно ты банк начал банкротить, я ведь акции Универсала успел до того с рук сплавить…
– Стало быть, купил у каких-то бандитов и продал каким-то бандитам, так? А ведь по закону ты должен был выставить их на аукцион! И ты еще говоришь о какой-то дружбе, Джамал? Да как же ты мог!
Джамал сделал вид, что искренне удивлен:
– А почему нет, дорогой? Мои акции, кому хочу, тому и продаю. Деньги нужны были, чтобы не опоздать со щитом. Ты говоришь «закон» – и я говорю «закон». Закон бизнеса: если нуждаешься в средствах, срочно избавься от ненужных акций. Вот я и избавился. Да плюс к тому твой банк кредиты кому надо выдал, пока ты большими государственными делами занят был. Так что смело можешь на Универсале крест ставить – у меня такое предчувствие, что эти кредиты вряд ли уже вернутся… – И тут Джамал, честное слово, заговорщически подмигнул ему: вот, мол, как я тебя, Георгий, раз не хочешь с «людьми» сотрудничать… И еще добавил, глядя своим полупрезрительным взглядом из-под очков: – Я, видишь ли, предпочитаю бить первым. И знаешь почему? Потому что при хорошем первом ударе второй может и не понадобиться. – И обидно расхохотался.
Поговорили, одним словом, перед тем как расплеваться. Теперь уж точно навсегда.
ВЕЛИЧАНСКАЯ
Последние дни Настя не находила себе места. «Как он там?» – думала она все время о Георгии. Сначала было не так. То есть она переживала, конечно, но у нее хватало энергии и на концерты, и на студию, где шла запись ее нового диска, она даже дала по инерции один сольник: спрос на нее перед Новым годом был большой. Но чем дальше, тем больше ее мысли занимал Георгий, тем сильнее одолевало ее желание увидеть, узнать, как он, хотя бы посидеть рядом, подержать за руку… И это при том, что она прекрасно знала, что увидеть-то его как раз и не может. И не в том дело, что ее не пустят в кремлевку – уж тут-то она со своими связями что-нибудь да придумала. Но, навестив его, она бы тут же предала огласке их связь, а вот этого-то Настя как раз не хотела ни за что на свете. Она знала, что Георгий, несмотря на всю силу его чувства, очень опасается такой огласки, и нисколько на осуждала его, напротив, очень хорошо понимала – у него жена, дочурки… Если б речь у них шла о женитьбе – было бы одно, а так, когда ни он, ни она даже и не помышляют об этом… нет. Она правда понимала его – ей даже приятна была такая его верность семье. Ведь если бы это была ее семья, неужели бы она не гордилась тем, что у нее такой мужик?!
Самое ужасное началось через неделю, когда, вновь и вновь прокручивая в голове события, предшествовавшие ужасному покушению, Настя все сильнее задумывалась о своей собственной вине в том, что произошло.
Ну, во-первых, Лерик. Когда-то, еще будучи совсем начинающей певичкой, пришедшей к тому же совсем из другого мира – она кончала театральное училище, не какую-нибудь Гнесинку, – она сошлась с этим самим Валерой Плотниковым, и они жили как муж и жена. Он стал ее любовником, продюсером, даже педагогом по вокалу. Ну, скажем, любовник из него был так себе, продюсер тоже, но, как ни странно, дела у них пошли, и пошли неплохо. Лерик округлился, стал вальяжным, начал разговаривать с ней свысока, не понимая того, что сам как был мальчик на побегушках, так им и остался, несмотря на свое музыкальное образование и амбиции. А она превратилась в настоящую эстрадную артистку, и порой ей казалось, что она мчится куда-то на скором поезде, а он, Лерик, остался сзади, на станции, которую ее поезд давно уже проскочил. И, сообразив наконец, что к чему, он настоял на том, чтобы они зарегистрировали брак, она согласилась, и вся эта канитель тянулась еще какое-то время, пока она не поняла наконец, что просто не может больше видеть его рядом… Но все это неважно, а важно то, что они расстались, и он исчез из ее жизни, оставив ей свою машину – тот самый «ниссан», – вместе с водителем, который к тому же был ими в первое время нанят и как охранник тоже. Оставил и квартиру у Никитских ворот. Квартира была по нынешним временам так себе, да и машина далеко не новая, и можно было бы поторговаться – Лерик крепко тогда ее подвел, сорвав гастроли по стране, – но она подумала, подумала – и плюнула… Квартира не очень? Зато место отличное. Машина не новая? Так на ходу же! Большая представительская машина. Зато она эту рожу с двойным подбородком больше видеть не будет. Да и, кстати, он тоже не голым ушел – ему перепала половина прав на все ее программы, сделанные до их официального, то есть зафиксированного судом разрыва.
