Саманта Хайес - Пока ты моя
— Я хорошо знала Элизабет, — рассказывает Джен, застегивая на пуговицы свою кофту.
— Она была совсем не похожа на Клаудию, — признается уборщица из-за молочной пены своего капучино. Я наконец-то научилась пользоваться кофеваркой. — Представить себе невозможно, что один и тот же мужчина выбрал их себе в жены.
Ушки у меня на макушке. Я почти ничего не знаю об Элизабет, кроме той скудной информации, что удалось раздобыть в ходе моей «шпионской операции» в кабинете Джеймса. В сущности, я не нашла ничего из того, что хотела. Я выяснила лишь то, что Элизабет была первой женой Джеймса и родной матерью близнецов.
— Элизабет отличалась от всей своей семьи, это уж точно, — одобрительно хихикает Джен. — Она до беспамятства обожала Джеймса. Любила его безумно и сникала как минимум на две недели, когда он уезжал на учения. Элизабет отвлекалась от переживаний, с головой уходя в работу, и могла вбегать в автобус, шедший до ее офиса, чуть ли не босиком. Она работала адвокатом, — добавляет Джен с гордостью, словно Элизабет была ее собственной дочерью. — Боролась за права родителей, чьих детей похитили родственники. Только представьте себе: один человек украл своих дочерей и увез их в Оман! Его английская жена никогда больше не увидела бы девочек, если бы не Элизабет. У нее были прекрасные наряды. Яркие и причудливые, как она сама. — И домработница осушает чашку кофе.
Я потрясена тем, что Джен рассказывает мне это. Внезапно ощущаю в себе порыв броситься на защиту Клаудии, словно ей требуется вся помощь, которую только можно получить, чтобы выдержать конкуренцию с колоритными воспоминаниями об Элизабет.
— Да, и еще стоит принять во внимание деньги, — замечает Джен.
По тому, как уборщица встает из-за стола, мне становится понятно: она знает, что должна работать, но не может противостоять искушению поведать мне еще об одной стороне жизни семьи или пересказать пару сплетен.
— Семья Элизабет необычайно богата. У них больше денег, чем кто-то вроде вас или меня может себе представить. Даже в самых смелых фантазиях, — подчеркивает уборщица. — Дело в том, что Элизабет, похоже, не хотела ни гроша этих денег. Ей были не по душе все эти их банковские операции, трастовые фонды и всякие делишки, которые прокручиваются в этих… как их… в налоговых портах.
— В гаванях, — поправляю я. — Вы хотели сказать «в налоговых гаванях».
— Что бы это ни было, она… — Джен помедлила и задумалась, прислонившись к шлангу пылесоса. — Элизабет была чище этого. Ей была ненавистна сама мысль о том, чтобы жить за счет денег, заработанных нечестным путем или полученных каким-нибудь другим непорядочным образом. Иногда она выполняла свою работу бесплатно — для матерей, которые не могли себе позволить оплату ее услуг. — Джен кратко, но многозначительно кивнула. — Между нами говоря, мне кажется, что у Джеймса в глазах так и стояли значки фунтов, когда он женился на Элизабет. Он потратил уйму времени, пытаясь наладить отношения между ней и ее семьей — особенно ее братьями. Джеймс им нравился, они одобряли его службу на флоте и политические убеждения. Но… ох, ладно, мне пора! Я не могу болтать тут весь день. — Она взяла пылесос и добавила: — Их разделяла огромная пропасть, это — другой мир, хотя я вам этого не говорила.
— Конечно, не говорили, — меланхолично подтверждаю я.
— Просто разные миры, — напевает она и собирается уходить, но передумывает. — Элизабет всегда давала мне рождественскую премию, правда.
Джен наклоняется к пылесосу.
— Двести фунтов наличными, — шепчет она, лукаво кивая. — А от Клаудии — ничего подобного, представляете? Только коробка конфет «Кволити-стрит» и дешевая открытка!
Я не собираюсь задерживаться здесь до Рождества, чтобы узнать, какими же подарками, если таковые вообще предполагаются, одарит меня Клаудия. Задолго до этого времени меня уже здесь не будет. Я пытаюсь гнать от себя мысли о том кошмаре, который оставлю после себя, об этом уничтожающем напоминании о моем присутствии в доме Морган-Браун.
— Она ведь скоро родит, не так ли? — спрашиваю я, желая точно выяснить, что известно Джен о сроке Клаудии.
— Если вы так говорите… — тянет Джен и берет печенье, все еще отлынивая от работы. — Но мне казалось, у нее в запасе еще месяц, почему-то я так подсчитала.
Сердце переворачивается у меня в груди. Это может все изменить. Если у меня больше времени — это сущее благословение, которое, впрочем, способно обернуться и проклятием. Чем дольше я нахожусь здесь, тем больше вероятности, что меня поймают. Я должна знать точно, когда она собирается рожать.
— Я могу и ошибаться, — снисходительно бросает Джен. — Математика никогда не была моей сильной стороной. Но остерегайтесь: она станет одной из тех собственнических, ревнивых, кудахтающих над ребенком мамаш, которые любят все держать под контролем. Рассчитывайте на то, что у вас отберут часть работы, когда у нее появится ребенок.
— Это почему же? — Я замечаю, как дрожит мой голос, но Джен и ухом не ведет.
— Не поймите меня неправильно. Мне нравится Клаудия. Просто она не Элизабет. Если можно так выразиться, в жизни Клаудии было много напастей, связанных с рождением детей. Думаю, это ее ожесточило.
— Не понимаю, — притворяюсь я. — Она кажется такой счастливой!
Пытаюсь не думать о Сесилии, но ничего не могу с собой поделать: в сознание просачиваются воспоминания об огне ее волос, глубине ее ярости, масштабах ее разочарования и последующего за ним гнева.
— В прошлом она потеряла так много детей, что, полагаю, чуть ли не рукой махнула на попытки зачать. — Джен со знанием дела кивает и скрещивает руки на груди. — Выкидыши и рождения мертвых детей следовали одни за другими. Пиф-паф, бац — и все умерли. Она сама так сказала.
Уборщица резко вскидывает руки, и этот ее жест явно призван символизировать потерю детей, ушедших на небеса.
— Тогда получается, что первые годы их семейной жизни с Джеймсом были очень беспокойными, — замечаю я.
— О нет, — отвечает Джен. — У нее не было никаких неудачных беременностей с Джеймсом. Все это происходило еще до их свадьбы.
С трудом себе представляю, чтобы Клаудия изливала душу домработнице, но, возможно, радость от того, что она наконец-то благополучно выносила ребенка, заставила ее кричать об этом на каждом углу. Я помню коробку в гардеробе и ее душераздирающее содержимое. Теперь мне еще хуже от того, что я собираюсь сделать. Твержу себе, что нужно оставаться безучастной и холодной, иначе я никогда не доведу задуманное до конца. Позже, когда Джен кричит, что уходит и вернется завтра, я пишу эсэмэску Сесилии. И, как обычно, удаляю сообщение, так и не отправив.
Позже, на школьной детской площадке, я подкатываю к Пип. Замерзший двор постепенно наполняется сплетнями и болтовней, когда сюда стекаются пришедшие забрать детей после уроков мамаши и несколько папаш. Пип разговаривает с несколькими мамами, которых я не знаю. Мне хочется спросить у нее кое-что о Клаудии. Это может иметь значение.
— О боже мой! С ней все в порядке? — волнуется Пип после того, как я кратко рассказываю ей о случившейся на днях аварии. — Вам следовало сразу же позвонить мне. Можно я зайду к вам попозже?
— С ней все прекрасно. Она — на работе. — Я вижу шок на лице Пип. Она сочувственно хватается за свой живот.
— И вы не отвезли ее в больницу? — недоверчиво спрашивает Пип.
— Все оказалось не так плохо, как можно было бы представить. Во всяком случае, Клаудия отказалась проходить обследование. — Разумеется, я не сообщаю Пип о том, что испугалась возможного разбирательства с полицией, поэтому-то и не стала вызывать Клаудии скорую помощь. — Я уже было решила, что авария спровоцирует схватки, но Бог миловал.
Произношу все это легкомысленным тоном, словно ничего страшного не произошло.
Пип не разделяет мою беззаботность.
— Я позвоню ей сегодня вечером, — серьезно обещает Пип, явно раздраженная мной.
— Она оценит это, не сомневаюсь.
Мысли метались в моей голове весь день, с тех пор как вчера вечером я застала Клаудию наверху, в мансарде. После этого меня изводило ощущение, будто она не искала там книгу, как говорила. И вещи в моей комнате были перерыты, я убеждена в этом. Это уже стало моей второй натурой — замечать нечто подобное. И вот теперь я мучаюсь вопросом, подозревает ли что-то Клаудия. Мне отчаянно нужно выведать у Пип, не говорила ли Клаудия что-нибудь про меня, но не знаю, как вывести на эту тему разговор.
— А вот и Лилли, — говорю я Пип, когда ее маленькая девочка вприпрыжку несется из школы с еще мокрым рисунком, который то и дело мажется о ее ногу.
— Жаль, что они не дали этим творениям сначала высохнуть, — стонет Пип, когда Лилли машет своей картиной.
Вскоре появляются и близнецы, но ни у одного из них нет рисунка.
